Зофия скрипнула подвальной дверью. — Поднимайся наверх. Он спускался в свой кабинет, точнее, в секретную комнатку с сейфом и оружейным шкафом, но тут же остановился, потому что хорошо знал этот ее голос. — Да? Хоффман уже поднимался по лестнице. — Зофия, ты… — Это прозвучало слишком серьезно. Зофия села за кухонный стол. Перед ней лежал пакет. — Это тебе. Не слишком большой и совсем неприметный. Если не считать знакомых букв: Питу Кослов-Хоффману Совсем как в тот раз — печатной машинкой, без штемпеля и обратного адреса. Именно поэтому они так долго на него глядели, каждый со своей стороны. — И это пришло… только что? — Да. — Но почту не носят так рано. — Это курьер. Он позвонил в дверь, когда ты спускался. Зофия смотрела на него. Ждала, что скажет. Потому что на этот раз отвертеться было трудно. Именно то, что сейчас лежало на столе, не давало Питу жизни вот уже сутки. — Что там? — Я не знаю. — Ты знаешь, Пит. — Нет, правда. Наконец он сказал правду. Пит не имел ни малейшего представления о том, что может быть в этом пакете. Он так и лежал запечатанный — как символ их обоюдного молчания. А потом подошло время утренней прогулки — под наблюдением одного Хуана, потому что Ник отправился в школу со своим братом охранять Хюго и Расмуса. Пит дождался, пока она уйдет, выдвинул стул и сел. Безумие подступало. Или ярость. Он пригладил пальцами коричневый конверт. Ощупал — что-то твердое, размером с мобильный телефон. Пит всегда помнил об осторожности, поэтому отодвинул пакет от себя подальше. Такое ни в коем случае нельзя открывать здесь, в доме. Пит сорвал хрустящую упаковочную бумагу, потом защитный рифленый картон. То, что ощущалось как мобильный телефон, именно им и оказалось. И опять бумага с анонимными рядами букв, в которую завернут аппарат. Завтрак с семьей — какая идиллия. Твои мальчики любят йогурт, и лучше в стаканах, чем в тарелках. Белый хлеб намазывают маслом и кладут на него два ломтика сыра. И рюкзаки у них тоже красивые. Особенно красный, Расмуса, — так и сверкает. Я видел. Теперь ты знаешь, что мы можем тебя разоблачить. Убить твою семью. И мы обязательно сделаем это, если ты не выполнишь одну нашу просьбу. Ответь, когда позвонят. Пит Хоффман поспешил в прихожую, где в правом гардеробе лежали латексные перчатки. Выбрал пару и вернулся к столу с мобильником. Звонок раздался в тот момент, когда Пит поднял телефон со стола. — Доброе утро. Они использовали исказитель голоса. — Хорошо меня слышно? Я все-таки хотел бы, чтобы ты ответил. Мужчина. — Итак, еще раз — ты хорошо… По крайней мере, очень на это похоже. — …меня слышишь? Ничего больше установить было невозможно. — Я тебя слышу, — ответил Хоффман. — Прекрасно. Тогда буду краток. Безупречный шведский. — Мы знаем не только, кто ты есть, но и что ты сделал. Я имею в виду не твои выдумки, а на самом деле. Ни намека на акцент или диалект. — Ты вообще у нас необыкновенно способный. И все время это выверенное, контролируемое ды- хание. — И теперь мы хотим, чтобы ты развязал небольшую войну. Пит Хоффман, сколько себя помнил, делал ментальные снимки реальности, в которой находился. Своего рода натюрморты, которые складывал в мысленный фотоальбом, куда никто, кроме него, не имел доступа. Наблюдения за собственным поведением в отношении окружающих. Зеркало, которое он держал перед собой, чтобы иметь возможность планировать и всегда быть наготове. Он уже не помнил, как и с чего это началось. Похоже, с тех самых пор, как Пит стал осознавать себя. Таким жизнь вынуждала его оставаться до сих пор. Всегда быть на шаг впереди, не давать дьяволам застать тебя врасплох.