Андрей молча вернулся на подушку. Уже сидя у Славы на ногах, он услышал странный звук и, оглянувшись, понял, что стрекочет кинокамера. Какой-то парень в очках направил объектив прямо на него. — Э, я сниматься не буду, — крикнул Андрей и спрыгнул в сетку. — Андрей, не дури, — строго сказал Слава. — Сделаем пленку, она все покажет. Что же, мы будем на пассаже месяц сидеть? Вечером Андрей оказался в квартире вдвоем с Колей. Слава поехал домой к владельцу камеры, обещал привезти пленку сегодня же вечером. Она-то и должна была решить спор: кто виноват, почему пассаж на репетиции Андрею удался только один раз, когда на второй подушке его ловил Слава. Коля сидел в кресле перед телевизором, его голова заслоняла Андрею кусочек экрана, но шевельнуться, подвинуться вправо было лень, жутко ныла спина, то ли от нагрузки, то ли от того, что усилия потрачены были впустую и не принесли удачи. Разговор не клеился. — Что-то Слава задерживается, — взглянув на часы, покачал головой Коля. Андрей промолчал. Ему страшно хотелось, чтобы Коля ушел. Тогда бы они посмотрели пленки вдвоем со Славой. В студии, когда шли съемки, Андрей был убежден, что в броске нисколько не виноват, что с другим «нижним» он выпустил бы пассаж еще неделю назад… Но теперь, дома его уверенность вдруг стала слабеть, сменилась сомнением. — А кто же нас снимал? — спросил Андрей. — Это друг Рэма, его акробаты-прыгуны пригласили, а я перехватил, когда у нас брак пошел… Коля говорил о случившемся осторожно, избегая раньше времени распределять вину, стеснялся или был не уверен в том, что во всем виноват один Андрей. — А ты не жалеешь, что в цирк пошел? — вдруг спросил Коля. — Нет, — опешил Андрей. Вопрос показался ему странным, похожим на подвох. — Нагрузки здесь солидны. — Ну и что. В акробатике нас Виктор Петрович тоже гонял. — А сколько ты в секции занимался? — Четыре года, со второго класса. — А я вот акробатом только в цирковом училище стал. — Как же вы тогда в него попали? — Обыкновенно. Прочел объявление и решил рискнуть после восьмого класса. Спортом-то я много занимался, стадион рядом. Я тогда возле «Динамо» жил, но все больше в футбол играл, в хоккей… А в училище попал на основное отделение, физкультурно-акробатическое: жонглирование, эквилибр, акробатика. На втором курсе, когда по жанрам специализировались, стал вольтиже, хотел в воздушном полете работать, но маленький был, а для воздуха большой рост нужен. Если бы они знали, что я так вырасту… Коля, оглянувшись на Андрея, улыбнулся. — А кем вы после училища стали? — спросил Андрей. — Он опять называл Колю на «вы», хотя Слава просил, чтобы мальчишки обращались к «нижним» одинаково. Леша «тыкал» Коле с первого дня, а у Андрея до сих пор с языка само собой слетало «вы». — Я вольтижером выпустился. Работали мы всего полтора года, потом я травму получил: компрессионный перелом позвоночника. — Перелом позвоночника? — не поверив, переспросил Андрей. — Я и сам удивляюсь, как через это прошел. Очень уж хотелось в цирк вернуться. — Значит, ты из-за травмы «нижним» стал? — Андрей приподнялся и пересел на другую сторону дивана, поближе к Коле. — Не только. Меня всегда в «Икарийские игры» тянуло. Самый редкий жанр. — А почему он редкий? Никто не хочет? — Мало у кого терпения хватает, тут детей знать и понимать нужно. — Разве это сложно? — Да, не просто. Вот почему ты вчера с батута удрал? Ведь до этого раз десять пассаж завалил, а никуда не бежал. Взрослый бы взял и объяснил, а подросток… — Я тоже могу сказать. Как завал, ты сразу на меня бочку катишь, а я не виноват… — Андрюша, ты зря обижаешься. Я же, когда тебя ловлю, вижу, а ты партнера только чувствуешь. А если тебе замечания не делать, мы так никогда трюк не выпустим. Андрей увлекся разговором и не заметил, как хлопнула входная дверь, вошел Слава. — О чем спор? — весело спросил он. — Да вот обсуждаем, кто прав, кто виноват… — Это мы сейчас увидим, — Слава поставил на стол проектор. — С пленкой такая морока: пока проявили да высушили… Андрей вскочил с дивана, чтобы укрепить на стене лист ватмана, но руки его дрожали, и кнопки не хотели лезть в штукатурку. И вот на экране запрыгали маленькие темные кадры. Слава поправил рамку, кадры стали светлее, и Андрей увидел себя. Кинооператор заснял то самое счастливое сальто, когда он сумел устоять у Славы на ногах, потом пошло второе сальто с завалом. — Слав, сделай помедленнее, — попросил Коля. Слава переключил скорость. Кадры поползли медленнее, теперь сальто можно было разложить по элементам: отход, группировка. Андрей видел, как он завис вниз головой в мертвой точке, как плавно опустился на батут, вышел на второе сальто… — Андрей, смотри, смотри, — осипшим от волнения голосом сказал Коля. — Теперь видишь? Ты раньше времени распустился… Андрей уныло вздохнул. На пленке стало ясно видно: в том, что не выходит трюк, виноват именно он. 23 И вот пришел апрель, двадцатое число, мыслями о котором Андрей жил целый месяц, с тех пор, как стало известно, что в этот день состоится выпуск, показ новых номеров государственной комиссии, которая и должна решить, готовы они появиться на манеже или нет. В студии стало людно, как в цирке перед представлением. У подъезда появились черные «Волги», на них приехало цирковое начальство. На тренировочном манеже зажгли полный свет, трибуны заполнили знакомые и родственники артистов. Пустым стоял только первый ряд — его оставили для комиссии. Андрей метался между манежем и гардеробной, вместе со Славой надевал на подушки новенькие чехлы из темно-красного японского бархата, помог Коле подключить магнитофон: оркестра в студии не было, музыку, специально написанную для их номера, Слава записал на пленку в старом цирке на Цветном бульваре. Ее рисунок ложился на трюки. Андрей мог теперь сказать, где, в какой точке манежа, в воздухе или на подушке, он будет, когда из магнитофона польются в зал ее то неудержимо быстрые, то плавные, неторопливые звуки. Без четверти три в зал из кабинета директора прошла комиссия. — Быстренько мыть руки — будем надевать костюмы, — шепнул Слава. Андрей помчался в вестибюль за Лешей — он ушел встречать родителей и почему-то не возвращался. Дверь студии была открыта настежь, Леша гулял возле автобусной остановки. — Леша, пошли, Слава зовет, — выскочив на улицу, позвал Андрей. — А как же родители? — Значит, не смогли, пойдем… — Они придут, отец обещал… Андрей схватил Лешу за руку, потащил по коридору, тот упирался, но как-то вяло: придут родители или нет, а выступать надо… В гардеробной их уже ждали новенькие, ни разу еще не бывавшие на манеже костюмы: шикарные розовые рубашки с серебряными колечками, малиновые, в тон с чехлами на подушках, шорты. Андрей быстро стянул через голову рубашку, выпрыгнул из брюк: ему ужасно не терпелось облачиться в новый костюм. До этого он надевал его лишь однажды, на примерке, в костюмерной, но там разглядывать себя в зеркале было неудобно. — Быстренько наденьте белые трусики и бандаж светлой стороной, — приказал Слава, сам он уже разгуливал по гардеробной в костюме, который делал его моложе. Андрей надел шорты и рубашку, подошел к зеркалу. Слава тотчас окинул его придирчивым взглядом. — Ну, Андрей, ты у нас сегодня принц! — Только волосы торчат. Может, смочить?.. — Не надо, это тебе к лицу. Коля тем временем занимался с Лешей, помог ему влезть в шорты, которые почему-то оказались чуть-чуть узки. Леша нервничал, спешил, наверно, все еще переживал, что не дождался родителей. — Леш! Ты почему такой серьезный? А ну-ка улыбнись, пошире, пошире… В дверь постучали. — Войдите, — крикнул Слава. Дверь приоткрылась, и в гардеробную проник большой букет цветов, за ним показалась Лешина мать: