Мне оставалось только кивнуть, при этом задумчиво смотря на одну из двух трофейный фляг, опустошенных в кашу. Моя-то вода ведь уже кончилась, а в реке я не рискнул набирать фляжку; заметив мою задумчивость, как раз сделавшая щедрый глоток казачка справедливо заметила, что запас воды все равно пришлось бы пополнять. А вот горячая еда очень даже нужна для восстановления сил и, вообще, гораздо полезней сухомятки. Подумав, я был вынужден согласиться с удивительно логичными доводами Мещеряковой. Запах от костра, к сожалению, был, хотя и не очень сильный. Зато дыма или огня никто бы не заметил, особенно в малиннике. Быстро затушив прогоревшие угли землей, мы сняли котелок с ароматно булькающей гороховой кашей, щедро сдобренной тушеной свининой, после чего принялись жадно есть, дуя на варево и все равно обжигаясь. Особую прелесть трапезе придавало то, что ложка была одна на двоих – также немецкая, трофейная. Но в целом за недостаток подобное обстоятельство никто из нас не посчитал, со смехом делясь «столовым прибором» после каждого зачерпывания. Горячее получилось довольно сносным по вкусу, и, слушая, как сладко урчит мой живот после трапезы, я вдруг подумал, что так классно не ел с самого 22 июня, а такого благостного умиротворения не испытывал даже дома… Глава четырнадцатая 25 июня 1941 года. Декретное время: 21 час 37 минут. Лесной массив западнее деревни Огородники Пробуждаюсь резко, словно от толчка, вынырнув из тьмы глубокого забвения. Вначале не могу понять, где я нахожусь и что происходит. Потом слышу шорох со спины, испуганно вскидываюсь, рефлекторно потянувшись к кобуре, но, обернувшись, различаю подходящую ко мне Мещерякову. Разглядев девушку, вспоминаю события предыдущего дня и, успокоившись, убираю пальцы с рукояти пистолета. Но тут же тревожная догадка пронзает сознание: – Немцы?! – Тихо, тихо, Рома. Нет, пока никого не слышно. Но уже стемнело, так что можем выходить. – Ты отдохнула? Под сенью деревьев сгустившиеся сумерки превращаются уже в полноценную ночь, но все же я различаю мягкую улыбку на лице Ольги: – Немного. Но нам нужно выходить сейчас, если хотим убраться от Огородников подальше. – Да, да, конечно… Первоначальный маршрут приходится менять, но благодаря помощнику я задаю новый – от леса по полю, затем вновь через Пульву и дальше, мимо деревни Бордзевки по направлению к деревне Лумне. Расстояние приличное, но к утру, по моим прикидкам, мы должны добраться до крохотной рощицы рядом с Бордзевкой, где я и планирую переждать следующий световой день. …Конечно, хромой я иду с посохом-костылем в три раза медленнее, чем обычно, но это, как говорится, неизбежное зло. А вот то, что разговор с Мещеряковой так и не сложился вот уже за пару часов хода, несмотря на все мои неуклюжие попытки пообщаться на какие-нибудь нейтральные темы, не касающиеся ее тяжелого прошлого – вот это меня всерьез разочаровало и огорчило. Но казачка, открывшись мне днем, сейчас стала будто бы сама не своя, погрузившись в собственные мысли и невпопад, нехотя отвечая на все мои вопросы. Так продолжалось до того, как мы добрались до преградившей наш путь реки. А вот дальше начались «приятные» неловкости… Вначале я без всякой задней мысли быстро разделся до трусов, увязав заметно облегченный узел (минус две банки консервов, гранату, опустевшие фляги, потраченные патроны) в гимнастерку, после чего развернулся к девушке с просьбой: – Возьми, пожалуйста, мой посох-костыль, с ним мне перебраться будет сложновато… Однако увидев полностью одетую, мнущуюся на месте казачку, я ошарашенно спросил: – Ты что, плавать не умеешь? Дурак, настоящий дурак! Я ведь не задавал этого вопроса ранее, а для не умеющего плавать человека и десять метров Пульвы могут стать непреодолимой преградой! От собственной глупости и страха по спине пробежала волна холода – однако казачка лишь сверкнула глазами: – Отвернись! И иди первым! Ну что же, если леди просит… Как смог, я поспешно похромал к реке, после чего с удовольствием погрузил растянутую стопу в прохладную (но не холодную!), освежающую и бодрящую чистую воду. Боль тут же стала вдвое меньше… Не сдержав радостного возгласа, я полностью вошел в реку, ощущая под пятками мягкий песочек – и, наконец, поплыл. До противоположного берега я добрался столь же уверенно, как и вчера ночью. А выбравшись на мягкую травку, еще не растерявшую тепла жаркого солнечного дня, вновь погрузил в Пульву травмированную ногу и принялся поспешно развязывать узел гимнастерки. Безмолвно сверившись с помощником, я узнал, что вода в еще не загрязненной промышленными отходами реке вполне подходит для питья, так что решил пополнить все фляги, пока есть такая возможность. Одновременно с этим я не отрываю глаз от стремительно движущегося по водной глади гибкого женского силуэта. Поскольку, во-первых, заявление Мещеряковой о том, что она умеет плавать, могло оказаться банальным блефом (ну мало ли застеснялась и соврала, такое на деле часто бывает), так что я всерьез намеревался помочь, если вдруг казачка начнет тонуть… Ну а во-вторых – реку я первым перешел, смотря только вперед? Перешел! А вот о том, чтобы отворачиваться на той стороне Пульвы, уговора никакого не было! Тем не менее приблизившаяся к берегу Ольга попыталась было меня пристыдить: – Самсонов, я же тебе сказала: не смотреть! – Но ведь днем ты разрешила любоваться своей красотой? Разрешила! А первое слово, как известно, дороже второго… Я, конечно, мог закрыть глаза. Но пробудившиеся во мне наглость и непривычные авантюрные нотки помешали мне безвольно подчиниться – так что, ехидно усмехнувшись, я продолжил смотреть, стараясь даже моргать пореже. Казачка же сердито сверкнула глазами – однако, немного постояв в воде и убедившись, что я не отвернусь, раздраженно швырнула в меня палку и тюк с одеждой, после чего принялась выходить из воды. Причем неспешно так, горделиво вскинув голову, расправив плечи, по которым словно бы случайно рассыпались тяжелые локоны черных как смоль волос, прежде завязанных в узел… Выглядит очень эффектно, а сами движения неспешно ступающей девушки иначе как «царственными» не назовешь… А пару секунд спустя я замер, не в силах оторвать взволнованного взгляда от показавшейся над водной гладью высокой женской груди, плотно обтянутой мокрой тканью. Белая уставная майка (ровно как у меня!) сейчас ее совершенно не скрывает, а скорее даже наоборот… Сделав еще несколько шагов, Мещерякова явила моему взору длиннющие, точеные стройные ножки, по нежной коже которых сейчас сбегают вниз крупные капли влаги. А негодующе отвернувшись, казачка представила на обозрение и красиво очерченные, крупные ягодицы, явственно проступившие под плотно облегающими их трусами-шортами. М-да, вот это вид… Не в силах реагировать как-то иначе, я встал и сделал пару шагов к столь соблазнительно выглядящей девушке, но услышав их, казачка резко обернулась, буквально стегнув меня чуть влажными волосами по лицу: – Забыл свое обещание, Рома? Голос Оли наполнен ядовитого ехидства, однако я не отвечаю на ее вопрос, нет. Вместо этого я резко опускаюсь перед девушкой на одно колено и, обхватив крепкие ягодицы, с силой привлекаю ее к себе. Тут же, задрав мокрую майку, я жадно прильнул губами к тугому животику, игнорируя довольно слабые на деле попытки оттолкнуть меня и ставший вдруг молящим голос Мещеряковой: – Рома, не надо! Не надо, Рома, пожалуйста… Я не слушаю ее – в голове стучат молоты, а более сильного возбуждения я никогда в жизни не испытывал. Толчком повалив казачку на спину, я рывком задираю на ней майку, заголив тяжелые, похожие на крупные груши груди, жадно схватив одну из них – и буквально зарычал, почувствовав под пальцами упругую плоть. Одновременно другой рукой я спешно стягиваю с себя трусы, освобождая вздыбившееся колом мужское естество, и наваливаюсь на казачку, запустив руку ей между ног. Еще чуть-чуть… – Рома… Как же ты… Ты же обещал… Явственные всхлипы девушки, слезы, послышавшиеся в ее словах – их действие сравнимо с тяжелым ударом по голове. Я мгновенно прихожу в себя, разглядев скривившееся от плача лицо Оли, выражение отчаяния и обиды, застывшее на нем. Весь запал мгновенно уходит, а в груди словно раскрылась огромная дыра – на душе становится пусто и горько. Рухнув на траву рядом с отчаянно разрыдавшейся казачкой, я буквально зубами хватаю землю и начинаю яростно молотить по ней кулаком – в бешенстве на самого себя и от стыда за случившееся. Кажется, я сделал самое худшее, что мог сделать… Сжавшись калачиком и отвернувшись от меня, казачка продолжает навзрыд плакать, рождая в душе настолько сильную нежность и желание обнять ее, успокоить… Однако я понимаю, что мои прикосновения и слова сейчас сделают только хуже. Даже так: гораздо хуже. Потому я возвращаюсь к вещам и сажусь у берега, матеря себя самыми последними словами. Однако вновь опустив ногу в воду, я чувствую, как меня медленно, но верно отпускает, и начинаю оценивать случившееся трезво. Да, я оступился и едва ли не изнасиловал Мещерякову, зайдя слишком далеко, окрыленный и ведомый проявившимися (и ранее незнакомыми) свойствами собственной души. Но! Человечность в конечном итоге взяла верх, и хотя я и подорвал доверие к себе, оттолкнул Олю от себя, однако же сейчас наша дорога в любом случае едина. В данный момент я – ее единственный защитник, и то, что один раз мне уже довелось рискнуть ради нее жизнью, никто не отменит. Успокоившись сам и обмыв по случаю котелок, я жду, когда девушка придет в себя, однако по-прежнему слышу ее отчаянные всхлипы. Наконец, не сдержавшись (время-то идет, а ночи сейчас короткие), я подхожу к лежащей на земле казачке, и вновь душу заполняет нежность и сострадание по отношению к Оле… Сцепив зубы от тут же вспыхнувшей на самого себя злости, тихо зову: – Оль… Оля… Ноль реакции, только участившиеся всхлипы. Однако времени действительно больше нет – и я разом выливаю на казачку полный котелок воды. Всхлипы обрываются, а секунду спустя Мещерякова резко встает и с силой толкает меня, скорее даже бьет в грудь прямыми руками. – Урод!!! Упав, кривлюсь от боли в ноге, но молчу – заслужил. Между тем, схватив с земли свой узел, казачка тут же распутывает его, спешно одевается и, злобно что-то процедив сквозь стиснутые зубы, резко подрывается в сторону от реки. – Ну и пошла на хрен!!! Обида и какая-то смертельная тоска пронзают сердце – не думал я, что она решит просто уйти. Все же надеялся, что голос разума возьмет верх… А тут еще после падения гораздо сильнее заболела подвернутая стопа. С трудом поднявшись, я взял сверток с гимнастеркой и, опершись на импровизированный костыль, захромал на север, где значительно впереди едва виднеется одинокий женский силуэт. Все пространство впереди вдруг стало странно плыть и ломаться – не сразу я понял, что на глаза навернулись слезы. Зараза… Мещерякова вернулась ко мне где-то через час. Подошла вплотную, прожигая ледяным и одновременно яростным взглядом, и процедила сквозь зубы: – Ну что, рад? Получил, что хотел? Я промолчал, не опуская, однако, глаз. И тогда Оля заговорила уже чуть более спокойно: – Самсонов, я же тебе днем предлагала. Чего отказался, раз так сильно хочешь кобелиться? – Кобелиться. Я. Не. Хочу. Злость молнией сверкнула в глазах казачки: – А что же ты тогда на реке устроил?! – А ты на себя посмотрела бы со стороны моими глазами, может быть, и поняла. После секундной паузы Мещерякова ответила уже мягче, с заметной обидой, но не гневом: – Я же попросила тебя – не смотри. С некоторой запинкой я честно ответил: – Так как же на тебя не смотреть, когда ты такая… красивая? Легкая улыбка тронула губы девушки – а ведь это успех! Заговорив снова, Оля словно бы отпустила случившееся – по крайней мере, прежнего напряжения в ее голосе я уже не слышу: – Ром, ты спрашивал меня, было ли у меня когда с мужчиной… Не было никогда. Потому что у казачек испокон веков заведено так: честь береги смолоду. А девичество – это женская честь, это дар, который молодая жена дарит мужу. Мужу, понимаешь? Я горько усмехнулся: – И кто же нас теперь поженит, а, Оль? Это ж война, тут убить могут до конца этой ночи или заката завтрашнего дня. Что тут жениться – тьфу, пустяк! Думать о будущем ведь не надо! Только кто поженит?! Девушка коротко шмыгнула носом, а потом прямо, с непосредственной простотой отметила: – Так ведь жениться-то нужно по любви. Я едва удержался от того, чтобы не рассмеяться вслух – какая может быть любовь через сутки знакомства?! А потом вдруг понял, что мысль о женитьбе с Мещеряковой, в общем-то, и не вызывает никакого отторжения и что, происходи все в моей реальности, даже восьмилетняя разница в возрасте с казачкой меня, в общем-то, не смутила бы… Но здесь… А с другой стороны, что здесь? Сутки знакомства на войне – это ведь далеко немало, учитывая, что я чудом выжил в начале этих самых суток. По ее вине, кстати. Так что ответ мой прозвучал неожиданно серьезно: