– Та-ак… вот что – беги давай в свою комнату и ложись спать. А то тебе от папы с мамой попадет. – Я чмокнул сестру в лобик и выпроводил ее из комнаты. Значит, мама зачем-то заходила ко мне. И после этого Аленке резко поплохело. Та-ак… надо найти то, за чем она заходила. Я мягко подскочил к столу и выдвинул ящик. Не то, не то, не… опа! А письмо Анаит лежит совсем не в той стопке, в которую я его клал. Оно – личное, а почему-то оказалось в деловой переписке! Я быстро выудил конверт и извлек из него письмо. Быстро пробежал глазами. Нет, я его уже читал, но тогда, когда оно пришло. То есть десять дней назад. За это время я даже ответить на него успел… Но тогда я его читал как просто письмо, а сейчас мне надо было понять, что именно в нем привело мою Аленку в такое состояние. Потому что, на мой взгляд, это было вполне себе обычное письмо девочки моего возраста к мальчику моего возраста. Безо всяких там страстей и намеков. Мы вообще с Анаит вполне подружились. Как выяснилось, у нее уже была тайная любовь, по которой она слегка сохла. Ну так, совсем по-девчачьи. Однако эта самая любовь активно не нравилась ни ее маме, ни бабушке. Так что у нас с ней образовался тайный комплот. Она делала вид, что… ну-у-у… короче увлеклась мной, отводя от себя подозрения, а я по-дружески старательно поддерживал эту иллюзию. Тем более что ничего особенно серьезного от меня в связи с этим не требовалось – писать письма, отвечать на ее плюс, по приезде в Москву приглашать ее на прогулки, которые она, кстати, по большей части проводила совсем не со мной… Освежив в памяти текст письма, я недоуменно пожал плечами. Ну вот из-за чего тут плакать-то? Ну вообще ж ничего нет! После чего засунул его в конверт и-и-и… завертел его в руках. Хм, а может, дело в этом? Моя любовь никакого письма не читала, а просто увидела конверт. На мое имя. От девочки. Украшенный вырезанными из открыток цветочками и сердечками. И тут же напридумывала себе черт знает что. Да еще и мама, поверх всего этого, вероятно, что-то ей сказала. Или скорее перед этим… Она до сих пор не оставила мыслей насчет пропихнуть меня повыше в советскую «элиту». Вследствие чего моя переписка с Анаит ей очень нравилась. Она же была не в курсе нашего с внучкой Амазаспа Хачатуровича комплота! Я вскочил и зло заходил по комнате. Ну мамочка, ну манипулятор… вот какого дьявола она вмешивается в мою жизнь?! Я сам… я остановился и несколько раз глубоко вздохнул. Блин, подростковые гормоны – это полный финиш. Чего распетушился-то? Где вообще вы можете увидеть родителей, которые не вмешиваются в жизнь детей и не пытаются в той или иной степени рулить их жизнью? Да такое сплошь и рядом творится не то что со школьниками, а со вполне себе тридцати-, а то и сорокалетними бородатыми «детишками» – чего уж говорить обо мне? И вообще – помните старый еврейский анекдот: «В чем разница между еврейской мамой и арабским террористом? С арабским террористом можно договориться!» …Ладно, нужно успокоиться и продумать дальнейшие действия. С мамой… с мамой придется поговорить. Влезать в мою жизнь и пытаться делать по-своему она, естественно, не прекратит, но сделать так, чтобы она не пыталась так грубо манипулировать, теоретически возможно. Во всяком случае попытаемся. С Аленкой… сложнее. Как ни крути – дед прав, смесь моей известности и ее мнительности будет той еще гремучей ртутью, которая точно разнесет нашу семью на клочки. В прошлой-то жизни мы встретились, когда у нее за спиной уже был опыт и детских любовей, и студенческих отношений, и разочарований, который она к тому же смогла переосмыслить. А здесь и сейчас она – подросток в пубертатном периоде с вынесенными из книг идеальными представлениями и присущей этому возрасту категоричностью и безапелляционностью суждений. Так что скорее всего она сейчас непоколебимо уверена, что я ее обманывал и вообще предал. Именно этим и объясняется то, что она не ответила на четыре мои попытки дозвониться, которые я предпринял еще из дома дедуси с бабусей. Один раз трубку не взяли вообще, еще один я говорил с ее папой, который, похоже, не воспринял наш разлад всерьез, а два раза мне отвечала ее мама. И вот она со мной разговаривала весьма сухо… Ладно – подождем. Тем более раз у нас тут появляется пауза в отношениях, можно ускорить работу над второй повестью, которая была продолжением первой, и в редакции «Пионерской правды» уже пообещали ее опубликовать. Хотя я к настоящему моменту стал комсомольцем… К тому же две повести по объему уже тянули на книжку. И хотя пока никаких вариантов насчет ее издания не просматривалось, но кто его знает, как оно там в будущем повернется? Вариантов, конечно, нет… ну без блата. Но армянская диаспора – тот еще таран… Следующий раз мы встретились с Аленкой через четыре дня. В пятницу. В «художке». Она делала вид, что меня не замечает, чем сразу же привлекла к нам обоим всеобщее внимание. Потому как до того мы были что те попугаи-неразлучники. А тут она пропустила занятия в среду, после чего, появившись в пятницу, делает вид, что меня нет. Естественно, нас сразу начали обстреливать любопытными взглядами, потом пошли переглядывания, перешептывания… Я дождался перемены и подошел к любимой. – Поговорим? Она вздернула носик. – Нам не о чем говорить! – Она зло поджала губы и отрезала: – Мне твоя мама все уже рассказала. Будьте счастливы! – после чего вскочила и развернулась, собираясь удалиться с гордо вскинутой головой. – А мама – это я? Или я все-таки что-то отдельное? У которого может быть какое-то свое мнение, отличающееся от маминого. Аленка притормозила, но продолжала стоять спиной ко мне. Я же продолжил: – Мама, конечно, хочет мне добра. Как и любая мама. Так, как она это понимает. Но мне казалось, я никогда не скрывал от тебя, что собираюсь сам строить свою жизнь. И сам решать – что для меня хорошо, а что плохо. Ты же почему-то напрочь отказала мне в этом. И, наслушавшись неизвестно чего, даже и не подумала спросить у меня: что в этом всем правда, а что нет? И что по данному поводу думаю именно я, а не моя мама? – Я сделал паузу, а потом горько закончил: – Знаешь, если ты и дальше намерена слушать кого угодно и верить кому угодно, но только не мне – нам действительно не о чем говорить… – после чего двинулся в класс. Там я собрал сумку и молча пошел на выход. Несмотря на то что впереди был еще один сдвоенный урок. Аленка позвонила этим же вечером. Но я отказался подходить к телефону. На следующее утро я не побежал на нашу полянку в долине Репинки. А потом последовательно пропустил и занятия в «музыкалке», и занятия в «художке», и даже секцию бокса. На пороге нашей квартиры Аленка появилась в субботу утром. Тихая и, судя по кругам под глазами, зареванная. Встретила ее мама, но ничего сделать так и не успела. Потому что уже давно проснувшаяся сестренка засекла ее приход и тут же настучала мне. – Ром, там Аленка пришла! Они с мамой разговаривают! – разнесся по всей квартире ее звонкий голосок. Она мою красавицу всегда любила. И в том, оставшемся в прошлом будущем, и сейчас… Я тоже к тому моменту уже встал и полчаса как терзал дедову пишущую машинку. За последние полтора года, то есть с того момента, как я начал ее эксплуатировать на профессиональной основе, она изрядно разболталась. Поэтому я решил, что с очередного гонорара постараюсь купить себе новую. И желательно электрическую. Те хоть и весили как холодильник, зато были намного прочнее. Да и печатать на них было куда удобнее… Но это было весьма непросто. Во-первых, пишущие машинки, как и почти все в СССР, кроме хлебобулочных изделий, макарон, молока и, пожалуй, мороженого, являлись довольно большим дефицитом. Так что достать их можно было только «по знакомству». Ну и, во-вторых, они еще и считались «множительной техникой». Вследствие чего их требовалось ставить на учет в местном отделении КГБ. А ну как ты, такой-сякой, листовки антисоветские на них печатать вздумаешь? Тут-то мы тебя и прищучим… Когда моя любовь вошла в комнату и испуганно замерла у двери, я, несмотря на все свои планы еще чуть-чуть «подержать паузу» и выжать из нее по максимуму, не выдержал. Потому что едва не задохнулся от нежности и любви. Так что я тут же вскочил со стула и, одним прыжком подскочив к ней, крепко ее обнял. Она замерла, вскинув взгляд и с отчаянной надеждой уставившись на меня, а затем опустила голову и, уткнувшись лицом мне в грудь, горько, но облегченно заплакала… Следующие две недели мы с Аленкой почти не расставались. Когда я приходил из школы – она уже ждала меня в моей комнате. После чего мы вместе шли в «художку», в «музыкалку», а когда у нее были занятия в бассейне, я сначала сопровождал ее, а потом бежал на бокс. Вечером я садился за пишущую машинку, а она, рядышком, делала уроки. А потом я провожал ее до дома… Черт возьми – это было реально здорово! Вторую повесть я привез в «Пионерскую правду» в конце февраля. Лора Саркисовна встретила меня очень радушно. Ну да мы с ней весь прошедший год активно перезванивались… – Заходи Рома-джан, садись. Как твои дела? Как Анаит? Давно Амазаспа Хачатуровича видел? Побеседовали мы очень мило. А когда в конце я осторожно затронул вопрос насчет книжки, она понимающе улыбнулась: – Есть у меня в «Молодой гвардии» один хороший знакомый – Володенька Бушманов. Ответственный секретарь. Я когда твою рукопись вычитаю – ему позвоню, поговорю. Может, что и получится… Через две недели мы снова поехали с мамой заключать договор на публикацию в «Пионерке» моей новой повести. А в начале апреля меня пригласили уже в «Молодую гвардию»… Начало встречи меня реально напрягло. Не знаю, что там про меня рассказала Лора Саркисовна, но в издательстве меня встретили не очень-то приветливо. – Марков? – боднул меня этаким сердито-озадаченным взглядом какой-то мужик, сидевший в том самом кабинете, в который мне велели подойти. – А-а-а, это про тебя Бушманов говорил. И чего тебе надо? – Э-э-э… – несколько ошарашенно начал я, ошеломленный подобным приемом, но в этот момент на столе у мужика зазвонил телефон. Он махнул мне рукой, мол, подожди, не до тебя сейчас, и схватил трубку. – Слушаю… Да где ж я вам ее возьму-то?! Народ-то сейчас совсем на подъем тяжелый. Сами же знаете, это только по телевизору вещают, что молодежь буром прет на комсомольские стройки, а на самом деле… Да я… Да если б… Да понял я, понял… – И он раздраженно бросил трубку на рычаг, после чего вытащил из кармана пачку болгарских сигарет «Ту-134» и угрюмо закурил. Не обращая внимания на сидящего всего в метре перед ним школьника. Ну, то есть меня… – Ладно, чего там у тебя? Но я проигнорировал вопрос. Потому что рассказывать, что мне нужно и что я надеюсь получить, когда собеседник в таком настроении, – это завалить дело. Сначала нужно это настроение изменить. Ну если ты, конечно, хочешь, чтобы разговор окончился успешно для тебя… А что может лучше изменить настроение, нежели предложенная человеку помощь? – Скажите, а в чем у вас проблема? Мужик зло зыркнул на меня: – Мальчик, а тебе не кажется, что это не твое дело? – Может, и так, а может, и нет. Вы расскажите. Я вообще талантливый. И на идеи богатый. – Тут я максимально очаровательно улыбнулся. Мужик пару мгновений недоуменно пялился на меня, а потом хмыкнул: – Ну раз так – предложи мне какую-нибудь идею, иллюстрирующую низовую инициативу и энтузиазм масс. Причем не идею рассказа или статьи, а нечто этакое, реальное. – Он взмахнул рукой. Я задумался. Ну и вопросики тут задают! – И, главное, патриотичное, – добил меня мужик напоследок. И вот тут у меня забрезжило. – Репортаж, что ли, надо сделать к девятому мая? Мужик криво усмехнулся, но ничего не ответил. – Тогда – слушайте. У меня дед был отличным лыжником… – Не пойдет. – Мужик раздраженно махнул рукой. – Зима уже заканчивается. Снега на ули… – Подождите, – вскинул я руку. – Вы дослушайте! Так вот – он был отличным лыжником. И в тридцать восьмом его призвали в армию. Он попал в Кремлевский полк. А осенью тридцать девятого его, в составе других лыжников, отобрали для участия в агитационном кроссе имени Тимошенко. Батальон лыжников из Кремлевского полка и ОМСДОН должен был за две недели дойти на лыжах от Москвы до Ленинграда. Но! Пока они шли – началась Финская война. И весь батальон прямым ходом… Мужик молча дослушал мою идею, после чего снова достал пачку и прикурил новую сигарету. Пару минут он, куря, смотрел в окно, потом вздохнул и повернулся ко мне: – Ты комсомолец? – Да, в конце прошлого года приняли. – А какое расстояние от этой вашей Стрелковки до твоего города? – Около двадцати километров. – И что, пробежишь? – Пф… – Я небрежно фыркнул. – Легко! Причем не только я, но и моя подруга. А она, кстати, еще пионерка. Мы уже несколько раз туда бегали. Причем я два раза даже, и туда, и обратно… Взгляд мужика стал намного более уважительным. Причем, как я понял, это было вызвано не столько моими физическими кондициями, сколько наличием подруги-пионерки. – Силе-он! – Он покачал головой. Потом снова задумался. После чего спросил: – Если я к тебе подъеду – покажешь, где это все? – Легко! – снова повторил я. – Хорошо. – Он хлопнул ладонью по столу и, похоже, собрался встать, но спохватился: – Так чего ты приходил-то? Я смущенно улыбнулся: – Да у меня тут две повести в «Пионерской правде» вышли. Большие. По объему они как раз на книгу… Потом был почти месяц всяческих согласований, собеседований, медицинских обследований и встреч с начальством различного уровня – от областного, до общесоюзно-комсомольского. Нам с Аленкой даже пришлось сдать нечто вроде зачета, пробежав под наблюдением пары медиков, а также местного секретаря горкома комсомола и прибывшего из Москвы ревизора от ЦК ВЛКСМ «двадцатку» на городском стадионе «Труд». После чего «спонтанно возникшей» низовой инициативе молодых комсомольцев и пионеров нашего города – особенным образом отметить очередную годовщину Победы советского народа в Великой Отечественной войне был дан зеленый свет… А в мае я заключил договор на публикацию моей первой книжки в издательстве «Молодая гвардия». Причем зам главного редактора, который и был тем самым мужиком, с которым я разговаривал во время первого посещения издательства, пообещал мне, что если с забегом пионеров и комсомольцев в честь Дня Победы по маршруту «родина маршала Г. К. Жукова деревня Стрелковка – первый советский наукоград» все будет отлично, мне одобрят самый большой для стартовой книги тираж и выпишут максимально возможный аванс. Раннее утро девятого мая для нас с Аленкой началось в пять часов. Именно в это время нас с ней забрала машина, которая довезла нашу парочку до деревни Стрелковка. Когда мы подъехали, на улице уже рассвело, но было еще достаточно свежо. Если не сказать холодно. Того величественного памятника Маршалу Победы, который я помнил, здесь еще не было, но его бюст вполне имелся в наличии. А вокруг бюста топталось почти два десятка унылых и поеживающихся людей – телевизионщики, корреспонденты печатных СМИ и радио, местное партийное и комсомольское начальство. И, как выяснилось чуть позже, – не только местное… Когда мы выбрались из машины, Аленка тут же спряталась за мою спину, несколько испуганно выглядывая оттуда. Она вообще очень не хотела принимать во всем этом какое бы то ни было участие, но после нашей размолвки не рискнула сразу отказаться. А потом ситуация быстро развернулась таким образом, что отказ стал приравниваться к измене Родине. Ну почти… – Ну что, молодежь, готовы? – подошел к нам какой-то достаточно молодой и улыбчивый мужик в очках. Я окинул его настороженным взглядом. Он усмехнулся и протянул руку: – Борис Пастухов, секретарь ЦК ВЛКСМ. – Первый секретарь ЦК ВЛКСМ? – Я вытаращил глаза. – Я думал, вы у могилы Неизвестного солдата должны быть. Венки возлагать вместе с остальными первыми лицами. Пастухов рассмеялся: – Нет, первый у нас – товарищ Тяжельников… Это-о-о… было очень хорошее знакомство. Пастухов, насколько я помнил, точно станет первым секретарем ЦК ВЛКСМ. А еще он прямо с комсомола уйдет на должность Председателя Государственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. В прошлой жизни я с ним лично познакомился где-то в десятых или двадцатых то ли на каком-то из околокнижных «ветеранских» приемов, то ли на очередном съезде Книжного союза. А запомнил я его как раз еще со времен своей прошлой комсомольской юности. В прошлый раз я вступил в комсомол почти на год позже, чем сейчас, и к тому моменту первым секретарем ЦК ВЛКСМ был именно он. Я это точно знал, потому что мне при приеме в комсомол задали вопрос именно о первом секретаре. Ну в числе прочих типа: а сколько орденов у комсомола? За что они были вручены? Сколько стоит устав ВЛКСМ? Он стоил четыре копейки, но правильным ответом считался – «бесценен»! Так вот, про Пастухова я тогда ответил правильно… О-очень интересное знакомство. И перспективное. И сейчас, и особенно потом, чуть позже… «Предстартовая» подготовка началась около шести. До этого времени нас, чтобы не мерзли, снова загнали в машину. Но когда стрелки часов выстроились в одну вертикальную линию, нас выдернули наружу, после чего я бодрым голосом оттарабанил в камеру про дедов кросс имени Тимошенко, про преемственность и про наш забег. Речь мне написали и, хоть она и была составлена по мотивам моих рассказов, но мне совершенно не понравилась. Потому что была дико казенной и какой-то прям деревянной. Вот, честное слово, я бы безо всякой бумажки сказал гораздо лучше. Но, увы, иначе в настоящее время было нельзя. Только по бумажке. Только заранее согласованное. И не дай бог хоть один шаг в сторону… Потом кое-что удалось вытянуть из Аленки, которая дико смущалась, постоянно краснела и забывала слова, которые ей также заранее записали и велели выучить. Затем выступил еще один спортсмен-комсомолец, насколько я понял – из школы Олимпийского резерва или как это сейчас называется, дюжину спортсменов из которой нам привезли для массовости, а потом пара человек, похоже из местного начальства, и сам Пастухов. Ну а ровно в семь мы стартовали… Сюжет о нашем забеге показали по первому каналу уже тем же утром, в репортаже о праздновании Дня Победы. А потом повторили вечером – в программе «Время». Никаких парадов сейчас на девятое мая не было – они проводились только на седьмое ноября, вследствие чего наша инициатива оказалась вполне востребована телевизионщиками. И на второй раз мы даже смогли его посмотреть. Причем смотрели его все вместе, двумя… или, вернее, даже тремя семьями по новенькому, только-только поступившему в продажу цветному телевизору «Рубин-714», в квартире моих дедуси и бабуси. Когда с экрана мой бодрый голосок звонко забормотал про кросс имени Тимошенко, дед встал и вышел из комнаты. И я заметил, что в его глазах стояли слезы… Следующий месяц прошел спокойно. Нет, некоторый фурор мое «попадание в телевизор» произвело, но после публикации моей повести в «Пионерской правде» ко мне уже относились немного по-другому. Так что я не столько привел окружающих в шок, сколько… подтвердил свою репутацию. А вот Аленке пришлось нелегко. Нет, она, как и любая девочка, любила внимание, но вот когда его столько, да еще и от совершенно незнакомых, а то и просто неприятных ей людей. Бр-р-р… В июне я выпустился из художественной и музыкальной школ. Причем «художку» мы с Аленкой закончили вместе, а вот в «музыкалке» ей еще предстояло отучиться целый год. Так что на выпускном концерте она сидела среди зрителей… Прошлый раз у меня в аттестате за художественную школу была только одна пятерка – по истории искусств, но, если честно, и она была не очень-то заслуженной. Остальные были в основном тройки. Четверку мне поставили только по скульптуре и композиции. Но на этот раз я показал куда более высокие результаты. То есть средний бал по аттестату за курс художественной школы у меня получился четыре и шесть. При полном отсутствии троек… В «музыкалке» тоже все было вполне достойно. На выпускном концерте я исполнил «Вариации на тему Моцарта» Фернандо Сора, с каким уж там качеством, судить не берусь, но реально старался. И это, похоже, заметили. Потому что хлопали мне дружно и много. Так что концертмейстер нашего выпускного концерта завуч «музыкалки» Татьяна Игнатьевна подошла ко мне после выступления и с благожелательной улыбкой заметила, что надеется, что подобные овации теперь станут моими неизменными спутниками в дальнейшей жизни. Экзамены за восьмой класс сдал легко. И на все пятерки. Ну, во-первых, я и так был отличником и, во-вторых, истинной гордостью школы – писатель, активист, спортсмен и человек со связями на самом верху. Ну и какие тут могли быть варианты? Так что в девятый класс я перешел ракетой. Ни у кого и вопросов не возникло. А первого июля мы с Аленкой впервые вместе уехали к ее бабушке, на море, в Кучугуры…