– Слушай, кончай этот цирк. Как ты ходишь? Что за манеры? Мальчик злобно взглянул на нее: – Да не увидим мы больше этот байк. Никогда! Все, конец. Он уже где-нибудь далеко, на их исторической родине. – Что ты говоришь? Чушь какая-то! – Да спустись ты на землю, блин! – Мы сделали все как надо. Он поднял глаза к небу. И снова перед Элен стоял чужой. Только подумать, что десять лет назад он мастерил для нее бусы из макарон ко Дню матери. Он всегда был хорошим мальчиком. Конечно, в школе он не слишком перетруждался, да и драчун был еще тот, но она знала, как с ним обращаться. Когда он был совсем маленький, она пела ему песенку про кораблик. Он обожал черничное варенье и мультик про маленького индейца – Закари или что-то в этом роде. Она до сих пор помнит, как пахла его головка, когда он субботними вечерами засыпал у нее на коленях перед телевизором. Как теплый хлеб. А потом настал день, когда он попросил стучать, перед тем как войти к нему в комнату. И понеслось. И вот теперь перед ней этот полускот, от которого пахнет ногами, который ходит вразвалку, как какой-то уголовник, да еще и собирается сделать себе татуировку. И это ее малыш. Она еще больше распсиховалась. – Идиот малолетний! Может, напомнить тебе, кто первым стащил этот мотоцикл? Антони вызывающе, почти с ненавистью посмотрел на нее. – Этим людям нельзя верить. Ты не хочешь это понять. – Прекрати так со мной разговаривать! Ты как отец! Странно, но это сравнение польстило мальчику. – В любом случае, я знаю, что мне делать, – сказал он. – То есть? Они спускались вдоль берега по направлению к центру города. Внизу от перекрестка с круговым движением отходили три дороги, по одной из них можно было добраться до квартала Ла Грапп, где жили Казати. Две другие вели в город и на автостраду. Антони ускорил шаг, чтобы оторваться от матери. Элен поймала его за воротник. Так и убила бы. – Ну почему ты такой?! – крикнула она. – Надоело! Слышишь? Мне надоело! – Пусти, отвяжись ты от меня! Он грубо вырвался, и Элен вдруг остро осознала, как некрасив ее сын. Уже несколько месяцев наблюдала она в нем эти пубертатные изменения, и все это время в ней копилось отвращение, скрывалось внутри, как какая-то постыдная тайна. Он казался глупым, постоянно дулся. Больной глаз, который раньше делал его мордашку трогательной, теперь выглядел уродством. И потом, временами в его повадках, интонациях она узнавала кого-то другого. Его отца. – Не могу я больше! Слышишь?! Ехавшая в сторону «зоны» машина притормозила, поравнявшись с ними. Молодежь. Они весело загудели. – Вам помочь, мадам?! Антони воспользовался ситуацией, чтобы отделаться от матери, и бегом пустился прочь. Парень из машины спросил: – Может, вас отвезти? – Ах, да оставьте меня в покое! – ответила Элен и отмахнулась от него, как от комара. Антони быстро спустился к перекрестку и повернул налево. Эта дорога вела не к дому. Какое-то время он так и бежал по ней, но он не знал, куда пойти, а возвращаться домой не имел желания. Он был зол на целый свет. Еще совсем недавно для полного счастья ему хватило бы ведерка попкорна и хорошего фильма. Жизнь была прекрасна сама по себе, одним только своим бесконечным возобновлением. Он вставал утром, шел в школу, там – занятия в привычном ритме, приятели, все шло своим чередом, легко, как по маслу, максимальный облом – это неожиданный опрос по какому-нибудь предмету. И вот теперь это мерзкое ощущение, какая-то тюрьма, честное слово. Если он правильно помнит, первый раз его затрясло на уроке биологии. Препод сыпал каким-то инопланетными словами типа «монозиготный» или «агамогенез», и вдруг он понял, что больше не может. Капюсин Меккер на первой парте. Цвет линолеума. Этот шут гороховый – его сосед. Запах соды и мыла, которым пропахли лаборатории на последнем этаже. Его собственные обгрызенные ногти. Эта беспрестанная энергия, сжигавшая его изнутри. Не может он больше – и все тут. Он поискал глазами часы на стене. До конца урока оставалось еще полчаса, и эти полчаса вдруг показались ему размером с океан. Пенал, учебники, тетрадки, даже стул – все полетело к чертовой матери. В директорском кабинете все прошло не так уж плохо. Господин Вильмино прекрасно разбирался в том, что творится внутри у этих мальчишек, весь год сидящих взаперти один на один со своими гормонами, зацикленных на аттестате, который обеспечит им более-менее приличное образование, а на самом деле отправит их прямиком под пресс, откуда они выйдут кто целым, а кто и напрочь раздавленным, но в любом случае вполне управляемыми. Господина Вильмино не шокировали больше ни кровавые драки, ни поцелуйчики взасос по углам, ни выпивка, ни наркотики, которыми тайно баловались практически все. Он лишь следил за соблюдением внутреннего распорядка – без злобы, без поблажек, чисто механически. Антони отделался отстранением от занятий на три дня, хотя эта его выходка была далеко не первой. С тех пор его жизнь странным образом изменилась. Иногда по утрам он чувствовал себя еще более уставшим, чем накануне. А ведь он вставал все позже и позже, особенно в выходные, мать от этого просто бесилась. Когда приятели доставали его, он сразу лез в бутылку и набрасывался на них с кулаками. Ему все время хотелось бить, крушить, чтоб самому стало больно, чтоб головой об стенку. Он ехал кататься на велике с плеером в ушах, по двадцать раз слушая одну и ту же песню. Есть же где-то такая страна – Калифорния, уж там люди точно живут стоящей жизнью. А у него прыщи, рваные кеды да еще этот чертов глаз. И предки командуют – житья не дают. Конечно, он в гробу видал их приказы и плевать хотел на их авторитет. Но все равно, такая жизнь, как там, была ему недоступна. Но и так, как его предок, он жить не будет: сидеть целыми вечерами, надираясь и пялясь в телик, или ругаться с женой, которой он до лампочки. Где же она, эта настоящая жизнь, блин? Шагая, Антони естественным образом вышел на окраину города. Далеко-далеко простирался тоскливый ландшафт – холмы да пожелтевшая трава. Вон останки брошенной тележки из супермаркета. Человеку с воображением это может показаться романтичным. Но Антони был другого мнения. Он собирался уже поворачивать назад, когда заметил Стеф. Сердце его тут же пустилось вскачь. Она шла совершенно одна по тропинке, ведущей к новому скейт-парку. С такого расстояния можно было только догадываться, что это она. Но конский хвост, эта попка – нет, никаких сомнений. Ее догонял мотоцикл – медленно, подскакивая на ухабах, с характерным «блеянием». Это был тот придурок, Ромен Ротье, за рулем своей крошечной «Чаппи». Стеф остановилась, поджидая его. Расстояние между ними становилось все меньше. Антони стало противно, он догадывался, что будет дальше. Но получилось все наоборот. У Стеф явно не было никакого желания трепаться с этим идиотом, и их разговор закончился, не начавшись. Девушка продолжила путь, но тот ничего не хотел знать. Он поехал за ней, лавируя, поигрывая акселератором, чтобы оставаться на ее уровне, то уезжая вперед, то возвращаясь и преграждая ей дорогу. Смотреть на это и то было противно. Когда он начал сигналить, Антони не выдержал и, опустив голову, побежал к ним. Он и не думал, что расстояние окажется таким большим. Чтобы добраться до этой парочки, ему пришлось бежать почти минуту, так что они успели его заметить. Прикольная картина: по пересеченной местности на них во весь опор несется какой-то мощный приземистый тип – сплошные плечи! Ромен поставил «Чаппи» на подпорку, взял шлем за ремешок – мало ли что может случиться. Стеф видела, что он действительно встревожен. Интересно, подумала она, а что, если Антони с ходу вцепится ему в горло? Похоже, это не исключено. Наконец тот добежал, запыхавшийся, весь в пыли. Улыбается. – Чего тебе тут надо? – скривив рот, спросил Ромен. Антони, уперев руки в бедра, пытался восстановить дыхание. К тому же он стоял лицом к солнцу и почти ничего не видел. Но несмотря на это, он сразу понял, что Стеф только что плакала. У нее было совершенно опрокинутое лицо, вокруг покрасневших глаз – черные тени. – Ты в порядке? – спросил он. – Ага. – Есть проблема? – Да нет. Все в норме. В ее голосе слышалось раздражение. Заметив это, Ромен повеселел. – Ты что о себе думаешь, циклоп? Что ты ей нужен, что ли? – Что ты сказал? Последовала дальнейшая перепалка в том же духе, типа «а ты кто такой» и «за кого ты себя принимаешь». Ромен сделал два шага в сторону Антони: чувствовалось, что мысль влепить ему шлемом по морде уже почти сформировалась у него в голове. Антони же только этого и ждал. Но Стеф пресекла это в корне. – Вы меня достали! Оба! Я ухожу. Они увидели, что она действительно уходит, оставляя их одних, с их фанаберией и при полном отсутствии зрителей. Вообще-то, не слишком весело. Ромен надел шлем. – Повезло тебе на этот раз. Он подошел к своему байку, показал Антони палец и укатил, так же, как и приехал: тыр-тыр-тыр-тыр-тыр. Потом шум стих, Ромен тоже скрылся в тощем облачке пыли. По ту сторону пустыря виднелись неподвижные волны «зоны», задыхающейся от мертвого штиля. Солнце, скользя по небу, окрашивало долину в роскошные золотисто-коричневые тона. Фигурка Стеф стала совсем маленькой. Мальчик решил, что пойдет вслед за ней. Он не собирался догонять ее, просто проводит немного. Он молча сопровождал ее, стараясь, чтобы между ними сохранялась дистанция метров в сто. Вскоре девушка заметила, что идет не одна. И остановилась как вкопанная. Антони пришлось подойти. – Что ты делаешь? – Ничего. – Зачем ты за мной идешь? – Просто так. – Ты хочешь мне что-то сказать? – Нет. – Ты что, извращенец? – Да нет. – Тогда что? – Да ничего. Тем не менее он продолжал идти следом. Стеф все больше чувствовала усталость, подавленность. Ей совсем не хотелось, чтобы ее увидели в городе рядом с этим олухом. Но и оказаться дома совсем одной ей тоже не хотелось. В сгущавшихся сумерках ею овладела смутная тревога. Теперь они шли вдоль шоссе на Этанж. Стеф шагала по обочине, по сухой траве. Он шел метрах в тридцати сзади. Она опять подпустила его ближе. – Сколько ты еще собираешься таскаться за мной? Не надоело? Делать, что ли, нефиг? – Он пожал плечами. Теперь она говорила беззлобно, скорее поддразнивала, чем что-то еще. – На что ты надеешься, в самом деле? – Ни на что. Поговорить хотел, и все. – И часто ты так преследуешь девчонок? – Никогда. – Ты хоть понимаешь, что тобой только детей пугать, а? Он постарался, чтобы его улыбка выглядела успокаивающе. – Я не хотел пугать тебя. – Ага… Ну ладно.