Ему все еще неловко, это сразу видно. Не знаю, чего стоит от него ожидать, но я готова говорить о чем угодно, только бы не о моих бабочках или о девчоночьих заговорах. – Сейчас я задам тебе несколько вопросом. Очень серьезных. Он отпивает воды из кружки. – Вы меня наказываете? – А что, ты сделала что-то не так, Жизель? Я сглатываю. Признаться в том, что единственное школьное правило, которое я нарушила, – это позволила Алеку переночевать у меня пару раз? Может, стоит. Тогда он не станет звонить моим родителям. Но я не хочу, чтобы он плохо обо мне думал. Рассказал ли Алек, что мы с ним встречаемся? Нравлюсь ли я ему вообще? Что-то я слишком разнервничалась. – Успокойся. Никаких наказаний. Особенно после сегодняшнего. Просто хотел у тебя кое о чем спросить. – Хорошо. Куда он клонит? – Ты ведь знаешь, что я глава правления школы. – Да. – И работа у меня многозадачная, я в ответе за баланс между балетом и занятиями. И наша репутация очень важна. Я придвигаюсь чуть ближе к краю кресла. – Слухи всякого рода могут навредить всей школе. И потому я хочу спросить – и отвечай, пожалуйста, предельно честно. Слова в нашем маленьком сообществе имеют большую силу. И то, что ты скажешь, не покинет пределов этой комнаты. Я не знаю, что ответить, и потому просто пожимаю плечами. От напряжения в глазах снова собираются слезы, и мистер Лукас выглядит еще более обеспокоенным. – Жизель, о тебе и мистере К. ходят слухи. Я чувствую, как вспыхивают мои щеки. – Что? – Слухи о том, что вы состоите в неподобающих отношениях. – Мистер Лукас ничего не делает для того, чтобы смягчить удар. Он обвиняет. – Это неправда! – почти выкрикиваю. Он машет рукой: – Я надеюсь, что мы поговорим без стеснения. Это тяжело, но лучше будь честна со мной. – Он никогда… Я никогда. – Спотыкаюсь о собственные слова, не в силах себя защитить. Я даже подумать о подобном не могу. Не знала, что кто-то вообще может такое сделать. Я снова плачу, и мне стыдно, что я не могу контролировать слезы. Мистер Лукас поднимается и снова дотрагивается до моего плеча: – Ты уверена, что не было ничего… нежелательного? Я даже в глаза ему посмотреть не могу. До Алека наверняка дойдет этот слух. Он может подумать, что это правда. Он ведь видел, какой я могу быть – истеричной, бешеной. А теперь еще и узнает, какую сцену я устроила из-за бабочек. – Поверьте мне, это неправда. Я не знаю, кто додумался… зачем кому-то… – Хорошо, хорошо. – Рука мистера Лукаса все еще лежит на моем плече, но теперь он ее отдергивает, словно вспомнил, что так делать нельзя. – Это все. Спасибо, Жизель. Теперь я поговорю с комендантами о твоих бабочках, попробую выяснить, кто мог проникнуть в вашу комнату во время репетиции. – Мы с Джун не запираем дверь, – говорю сквозь слезы. – Никто из девочек не запирает. – Что ж, придется это изменить. Ради безопасности. Я поговорю об этом с комендантами. Он оставляет меня в офисе, вежливо закрыв за собой дверь, чтобы дать мне побыть одной. Я пытаюсь привести себя в порядок. Замечаю свое отражение в зеркале: выгляжу сломленной. Глаза красные. Вокруг губ краснота – Алек исколол меня щетиной, когда мы вчера целовались. Под глазами черные круги – я забыла смыть косметику. Я словно смотрю на незнакомку. 38. Бетт В жизни не видела ничего хуже, чем пришпиленные к стене монархи Джиджи. Их маленькие крылышки, которые уже начали крошиться, пустой инсектарий на подоконнике, эта неловкая тишина, когда мы все потерянно пялились на стену. Эти бабочки иссохнут, оранжевые крылья станут черными, а потом рассыплются в пыль. Ничто в мире не заслуживает быть таким хрупким. А как посмотрела на меня Джун! Ее взгляд уверенно обвинял. И пока Элеанор обнимала и утешала Джиджи, а Джун принялась убираться, я сбежала. Я этого не планировала, но вот уже поднялась на одиннадцатый этаж – на этаж выше комнаты Алека – и пытаюсь взять себя в руки. Я все еще стою в лифте и думаю, стоит ли выйти. Да. Все контролирует тот, кто первым рассказывает историю. Так любит говорить моя мама, когда ей предъявляют очередной иск люди, которых она ненавидит. Всегда рассказывай первой. Сбегаю вниз по ступеням на десятый этаж. Мне холодно. Надо было взять пальто, которое мама купила мне прошлой зимой. Дрожа, подхожу к комнате Алека – третья дверь направо. Мне решать, что и как ему рассказать. Я начинаю верить в мамины слова. Я контролирую историю. Я должна сделать это, чтобы защитить себя от обвинений Джун и от сумасшедших подозрений Джиджи. Уилл в коридоре – шмыгает носом, выглядит паршиво. – Что ты здесь делаешь? У него на голове повязан шарф, как у Клепальщицы Рози[14] с плакатов сороковых, рыжие волосы спутаны. – Хочу поговорить с Алеком. – Собралась наконец ему все рассказать? Или мне стоит начать? Я так устал носить в себе твои дерьмовые тайны. Они мне только вредят. Из-за них я теряю дорогих мне людей. Что бы я сейчас ни сказала, все прозвучит слишком безумно. Нет уж. Я не позволю ему так со мной обращаться! – О чем ты вообще? Прошлое в прошлом. Ты всегда с радостью принимал во всем участие. Так что не тебе меня судить. – Я должна заткнуть его сию же минуту. – Ты не жертва. Не смотрю ему в глаза. Обращаюсь я к Уиллу, это да, но внимания на нем не сосредотачиваю. Я смотрю в точку на стене, как мы делаем во время пируэтов, чтобы держаться за что-то, даже когда все летит в тартарары. Нахожу на стене трещину и делаю ее своим якорем. Чтобы не вскипеть. Чтобы не сорваться с места. – Ты заставила меня ее уронить! Уилл кричит так громко, что я отпрыгиваю в сторону. Где-то скрипит дверь. – Ты грозилась, что расскажешь о моих предпочтениях матери! Ты знала, как это на меня подействует! Ты держала надо мной клинок. У меня не было выбора. Уилла накрыло истерикой. Алек выходит в коридор в пижаме. Похоже, он относится к премьере «Жизели» серьезнее многих, потому что еще слишком рано для сна. Но он всегда умел ухаживать за своим телом – это видно по здоровому блеску кожи и идеально развитым мышцам. За мной же никто не смотрит, я мало сплю и пью недостаточно воды, и это отзывается в моих уставших мышцах. Позади Алека стоит Анри – без рубашки и с телефоном у уха. – Что тут происходит? Алек скрещивает руки на груди и от этого кажется еще сильнее, чем есть на самом деле. Он по-прежнему худой, но выглядит более… прочным, что ли. Это заметно гораздо сильнее сейчас, когда он в пижаме, а не в тренировочной одежде. Черт, а ведь я почти весь семестр только в колготках его и видела. Когда я вообще в последний раз видела его голым?.. – Дело в Джиджи. – Боюсь, что, скажи я другое, он тут же закроет дверь прямо у меня перед носом. От этого становится еще больнее. – Она в порядке? Сна в его глазах как не бывало. Алек опускает руки и делает шаг в мою сторону. Я чувствую такой знакомый запах: дезодорант с древесными нотками, мятная жвачка и мой цветочный шампунь, который он однажды позаимствовал и так и не вернул. – Думаю, нет, раз Бетт сама пришла тебе все рассказать, – замечает Уилл. Анри проходит дальше по коридору, прижимая к уху телефон. Поизносит что-то по-французски и отключается, а потом переносит все свое внимание на меня и Алека. Уилл выглядит загнанным и постоянно переводит взгляд с меня на Алека, а потом на Анри. Он стаскивает с себя шарф и торопливо приглаживает волосы. Я не даю ему продолжить – не дай бог расскажет что-то о Кэсси! – Джиджи не ранена. Но она… С ней что-то не так. С головой, в смысле. Она совсем с катушек слетела. Думает вот… думает, что я убила ее бабочек. Я выпрямляю спину и смотрю Алеку прямо в глаза. Расправляю плечи и снова чувствую себя собой. Сильной. Той, у которой все под контролем. – Что? – Алек возвращается в комнату за свитером, и в коридоре открывается еще несколько дверей. Я повышаю голос – хочу, чтобы они услышали все от меня. – Все ее бабочки пришпилены к стене. Кажется, она всех их убила. Это… страшно, понимаешь? Она меня испугала… всех нас. Она испугала всех нас, и я должна была рассказать тебе. На лице Алека – беспокойство, в глазах – слезы. Он прикусывает нижнюю губу, достает из кармана телефон и набирает ее номер. И в тот же миг я понимаю. Он любит ее.