– Хорошо! – кричу ему вслед. – Но дай мне хоть переодеться. – Ты и так неплохо выглядишь. Но окей. Ненавижу его за это «окей». Стараюсь не думать о том, для кого приодеваюсь, пропускаю урок истории и говорю Элеанор, что иду навестить Адель. Анри ждет меня в холле, разодетый, с этой уверенной ухмылкой на лице – уверенный, что я приду. Как будто я у него на коротком поводке. – Французская кухня слишком тяжелая. Я все еще не надела пальто. Идти куда-то с Анри совершенно не хочется. На самом деле любая еда сейчас для меня слишком тяжелая. Каши, морковь, зелень – меня от всего тошнит. Ловлю свое отражение в зеркале фойе и замечаю, какие широкие стали у меня бедра. Да и щеки тоже. В обычной одежде и линия фигуры кажется неправильной. Вот бы сдуться до размеров простой девчонки. Полтора килограмма – слишком мало. И мои таблеточки здесь не помогут: ни сосредоточиться, ни сбросить вес. А ведь стоит мне закрыть глаза, и я как наяву вижу идеальное тело Джиджи, которое словно создано для объятий Алека. Через тридцать минут мы опускаемся на диванчик в крошечном французском бистро на Манхэттене. Все здесь красного цвета: стулья, абажуры на лампах, ковер и вино, которое оставляет пятна на губах Анри. Его нога касается моей под столом, даже когда он ест стейк. – Даже не думай, – повторяю. – Зачем ты меня сюда вообще затащил? – Подыграй хоть чуть-чуть, – произносит он. Я не слушаюсь, и сначала его это только забавляет, а потом, когда бутылка наполовину пуста, Анри начинает злиться. Я всего лишь хочу узнать, что такого он нарыл, и покончить с этим. О, я придумаю, как выкрутиться. Кэсси ведь психопатка. Ее травма просто стала последней каплей. По крайней мере, таковы слухи. Никто не поверит ее словам. – Что такое? – У него снова пробивается акцент. – Ресторан не нравится? Тут вроде уютно. – Не в моем стиле. – Делаю глоток вина – все равно, даже если окрасятся зубы. – Найди себе хорошенькую подружку среди новичков и води сюда. Анри замолкает и быстро доедает свой стейк. Я не ем ничего. Просто тыкаю в еду вилкой, представляя на ее месте лицо Джиджи. Или глаза Анри. – У меня нет времени. Знаешь что-то, так выкладывай. К столику подходит владелец заведения, и они с Анри перебрасываются парой слов на французском. В детстве я немного учила его, но сейчас ничего не могу разобрать. Анри поворачивается, погружается в разговор с головой. Меня он представлять не торопится. Ну и ладно. Оцениваю пару, которая сидит за соседним столиком: они обсуждают оценки своего сына по математике. А потом загорается экран телефона Анри – он лежит прямо тут, на столе. Выгибаю шею, чтобы посмотреть, что там. Это Уилл. Звонит дважды, а потом от него приходит куча эсэмэсок. Отчаянных «Где ты?» и «Сыграем в бильярд?», а еще «Может, посмотрим вечером ТВ?». Такие посылает только по уши влюбленная девчонка. Стараюсь не лыбиться. Получается, Анри играет за обе команды? Что ж, в балетном мире такое не редкость. Но еще радостнее оттого, что Уилл сместил свое внимание с Алека. Анри резко заканчивает разговор и берет в руки телефон. – Я в туалет, а потом прочь отсюда, – объявляю я, натягивая пальто. – Мне уже все равно. Говори что хочешь. Никто тебе не поверит. Встаю, не дав ему ответить. Туалеты находятся позади главного зала, в том же углу, где висят фартуки, стоят детские стулья и прячется одинокий платный телефон-автомат. Привожу в порядок волосы и заново крашусь своей красной диоровской помадой. Анри никто не поверит. Повторяю это про себя несколько раз, а потом пишу своему дилеру и прошу его подойти к зданию школы, когда ему будет удобно. Не удивляюсь, завидев Анри у стены, когда выхожу из дамской комнаты. Он обнимает меня за талию, его пальцы легонько гладят меня через пальто. Упираюсь в него руками, но он стискивает меня, как будто собирается поднять, как на репетиции в студии. Мне щекотно, и я пытаюсь вырваться, но Анри зажимает меня в темном углу. – На меня твои штучки не подействуют. – Отталкиваю его, но он и не думает отвалить. – Отстань от меня! – Каково это? – Что «это»? Оглядываюсь в поисках официантов или других посетителей, которым приспичило в туалет. Но здесь никого нет. Словно Анри специально попросил их держаться подальше от этого темного угла. – Оказаться загнанной в угол. Как Кэсси. – Ничего я твоей драгоценной девушке не делала. Мы дружили. – Произношу это так убедительно, что сама себе верю. Разговор окончен. Пытаюсь грациозно выбраться из коридора, но он встает у меня на пути. – ЭЙ ТЫ, – повышаю голос. – ОТВАЛИ, СКАЗАЛА! – Да ладно тебе, Бетт. – Его шепот щекочет мне шею и похож на касание призрачных пальцев. – Не сучись. Я знаю, что ты с ней сделала… Я толкаю его. Сильно. Не руками – их Анри держит, – а всем телом. И он наконец-то отстраняется. – Заткнись. Ничего я не делала. – Копирую его ужасный шепот, меня трясет. – Все ты выдумываешь. Совсем отчаялся? Я чуть не плюю ему лицо. На секунду я почувствовала себя маленькой, испуганной и слабой. Анри должен за это заплатить. Он проник мне под кожу, встал на моем пути, заставил меня прийти сюда. Но я – Бетт Эбни, и я не позволю ему забыть, что это значит. – Ты вовсе не рыцарь для Кэсси, так что прекрати строить из себя героя, – проговариваю быстро. Слишком быстро. Я практически в огне. Представляю, как расскажу о том, что Анри зажимал меня в углу, мистеру К. И никто не поверит в его россказни. Фантазирую, как мистер К. прижмет меня к своей груди и позволит выплакаться прямо на его идеально выглаженную рубашку. Но потом вспоминаю, что наши отношения изменились, и этого он мне никогда не позволит. Я даже наедине с ним остаться не смогу. – То есть я вру? – Анри растягивает слова, и с его акцентом они звучат почти смешно. – Найди себе хобби, что ли. – Проскальзываю мимо него. – Это из-за тебя Уилл уронил ее прошлой весной, – произносит Анри, и я останавливаюсь. – Она повредила ногу и до сих пор не выздоровела. Но ты ведь на это и надеялась. Застываю, но тут же успокаиваюсь и стараюсь не выдать своих чувств. Уилл ему что-то рассказал? Разве он стал бы? Разворачиваюсь на каблуках. – Держу пари, ты и в остальных мелочах виновата. Его слова заставляют сердце биться где-то в районе желудка. Как ведро в пустом колодце. Бум. – Я наблюдал за тобой в последние месяцы. И видел, как ты смотрела на Джиджи. Я знаю, как и что ты планируешь. – Анри так близко, что я чую вино в его дыхании. – Ты заставила Уилла уронить Кэсси. Она сказала, что подъем был идеальным. И я найду док… Стираю слово «доказательство», затыкая его неаккуратным, отвратительным поцелуем. Просовываю язык в рот Анри и принимаю его собственный. Не самый плохой способ избавиться от обвинений. Я и не на такое готова пойти, чтобы защитить себя. Может, если Анри распробует мой настоящий вкус, то забудет о Кэсси. Я ведь уже так далеко зашла и просто не могу проиграть. 21. Джун Сижу с матерью в ее любимом ресторане «Чо Данг Кол» в корейском квартале. Мне даже душ принять не дали. И переодеться после репетиции. И уж тем более у меня не было времени подумать, как мне снова заполучить роль солистки. Морки воспевала мое исполнение Арлекина в «Щелкунчике», но на весенний кастинг это никак не повлияло. Мама просто зашла в школу и забрала меня прямо из студии. Она, кажется, хочет мне что-то сказать – постоянно поджимает губы. Но я отвлекаюсь на окружающие нас звуки. Мы слишком близко к магазину Большой Мэйси, и туристы постоянно заходят в ресторан и спрашивают карри. Я пью похлебку из кимчи, воды и тофу, остальное остается в тарелке. Раньше я любила здешнюю еду – когда была помладше. Когда я еще любила есть. Но сейчас мама следит за мной, словно ястреб, и периодически тыкает пальцем в тарелку, наблюдая за тем, как и сколько я ем. Горло болит ужасно. Каждый кусочек – словно осколок металла, который царапает мои нежные внутренности. Почему люди вообще любят есть? Жевание – это так отвратительно. Я виню свое тело в том, что мне не дали танцевать Жизель. Но еще не поздно все исправить. – Ты слишком тощая, – наконец выдыхает мама. Она собиралась с силами почти все то время, пока мы ели в тишине. Я знаю, что она всего лишь беспокоится и что в самом деле любит меня, но она никогда не умела этого выражать. – Ешь больше. – Мама придвигает ко мне тарелку манду[11], сочных мясных пельменей, которые едва не лопаются – так много в них начинки. Меня от них тошнит. – Не хочу. Лучше всего отвечать короткими фразами. Чем больше слов я ей подарю, тем больше орудий она сможет использовать против меня. – Зачем так голодать, ты ведь все равно не станешь балериной, – продолжает мать, складывая руки на коленях и поднимая брови, словно приказывая откусить еще кусочек. Я ем, хоть и знаю, что надолго все это во мне не задержится. С силой проталкиваю еду, от боли слезятся глаза. – Я уже балерина. – У нас был уговор. Я и не думала, что она забудет то, о чем говорила в начале учебного года. Мать – не из тех, кто раскидывается угрозами просто так. Но я умудрилась затолкать ее слова далеко в темные углы своего мозга в надежде на то, что мне и вовсе не придется их вспоминать. – Мм? Вот и все, что я могу из себя выдавить. Но прикидываться дурочкой не стоит. Она заметила, что я не смотрю ей в глаза и кручу салфетку в руках. В голову ничего не идет. Где все гениальные идеи, когда они так нужны? Подходит официант с тарелкой фруктового десерта. А ведь еще только начало февраля. – Наше соглашение. Если задержишься в дублершах, пойдешь в обычную школу, чтобы получить хорошее образование. Помнишь? Она отправляет кусок розового желе в рот. Я практически чувствую, как оно тает у нее на языке и оседает в организме лишним весом. А мать даже глазом не моргнула. Стучит ложкой о стеклянную пиалу и смотрит на меня. Так пристально смотрит, что даже официант решил, что лучше подойти попозже. Почему она так не хочет, чтобы я танцевала? Зачем тогда вообще разрешила поступить в балетную школу? Мама достает из сумки какую-то папку и протягивает мне. – Вот заявление на поступление. – Мне нужно в туалет. – Директор сказал, что ты можешь походить на летние занятия, чтобы, если что, подтянуть математику и естественные науки, – продолжает она, словно ничего и не слышала. – В балетной школе ты не получаешь должного образования, это уж точно. Я ничего не отвечаю, но продолжаю трясти головой. Нет-нет-нет! Этим летом я буду ходить на балетные интенсивы, как и год назад. Буду танцевать целыми днями. Избавлюсь от всех недостатков, чтобы к началу учебного года превратиться в идеал. Буравлю взглядом бумаги, которые мама разложила передо мной. Она уже заполнила кое-какие детали. Единственная пустая строка – информация о моем отце.