– Знаю. – Я не говорю ей, что моей целью было преодолеть нижнюю планку. Спускаюсь на пол, как хорошая девочка, сажусь и молюсь, молюсь, молюсь, чтобы эти змеи сегодня не притронулись к моему телу. Они сдадут меня с потрохами. Конни щупает мускулы на моих ногах. Я морщусь и представляю, что она сейчас обвинит мои ноги в недостаточной упругости и излишней худобе, и руки тоже. Для балета нельзя быть настолько тонкой – однажды я просто упаду, неспособная поддержать собственный вес. И я не могу этого допустить. Только не сейчас, когда я почти добилась успеха. Когда мать грозится забрать меня из балета. – Знаю, что я не должна тебе об этом напоминать, – произносит медсестра покровительственным тоном. – Но постарайся есть больше. Скажи, что ты ела на завтрак и на обед? Правды не говорю. Вместо этого от моих зубов отскакивает: – Половину грейпфрута, чашку обезжиренного йогурта со свежей вишней, два банана, салат с тунцом, кофе со сливками. Говоря это, я почти верю, что кофеин и калории вовсе не воображаемые. Она снова смотрит на графики. И не верит мне. – Вчера вечером тебя не было в кафетерии. Подписи на листе нет. Графики смотрят злобно, обвиняюще. Эти подписи на листочках – совсем как в тюрьме. – Что ты ела на ужин? – Мама привозила мне бачу гук. – Я мило улыбаюсь, зная, что иностранное слово ее отпугнет. – Я так много трудилась, вы же знаете, я дублерша феи Драже. Медсестра улыбается в ответ, но я знаю, что она все равно сомневается. Пусть лучше следит за девчонками вроде Лиз. Это она постоянно недоедает. Хочу напомнить ей об этом, но ведь так я буду выглядеть еще подозрительней. Она тянется к метру. Пульс бьется у меня в ушах. Змеи спускаются. – Что ж, – говорит она. – Хотелось бы, чтобы через две недели ты весила пятьдесят один. И чтобы ты спускалась в кафетерий каждый вечер. Я буду наблюдать за тобой лично, и все остальные тоже будут об этом информированы и проследят, чтобы ты ела как следует. – Ее голос превращается в лед. – И Джун, ты ведь знаешь, как это серьезно. Тебе уже шестнадцать. И тебе известны правила. Одна ошибка – и ты вылетишь отсюда. Второго шанса не будет. Я изо всех сил стараюсь сохранять милую улыбку, но это сложно. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Конни не на моей стороне. Не на нашей, ученической стороне. Она обо всем расскажет, и тогда нас отправят домой. Она позвонит советнику и мистеру К. Медсестра Конни не понимает, что значит быть танцовщицей. Сколько всего мы приносим в жертву каждый день. И она знает, что мистер К. с легкостью меня отпустит. Что я – ничто. Меня можно заменить. Девочек в балете пруд пруди. Это мальчиков мало, и с ними обращаются как с принцами. А еще одну девочку найти легко. – Конечно. – Я беру сумку. – Знаю. Пятьдесят один. На следующей неделе. – Пятьдесят один, – повторяет Конни. – А если не сможешь, то назначим тебе рентген, посмотрим на плотность костей. – Не нужно, – говорю я, и улыбка соскальзывает с моего лица. – Так мы точно узнаем, чего тебе не хватает. Рентген покажет то, что не показывают мои весы. Я закусываю щеку. Не знаю, что делать. Что сказать? Или повернуться и уйти? Наорать на нее? Заплакать? В прошлом году одной из девочек шестой группы назначили рентген, и он выдал все ее секреты: как мало она ела, что у нее больше не было месячных, через какую боль она танцевала, чтобы только остаться здесь. Они послали ее домой. В Техас. – Спрошу, пожалуй, у мамы, – бормочу. – Не нужно. У нас есть ее согласие. Этого достаточно, чтобы провести одну процедуру, если нужно. Я забочусь обо всех танцорах, делаю все ради их блага. Слежу, чтобы они оставались сильными и здоровыми. Я стараюсь не дышать слишком громко. Хочу назвать ее лгуньей. – О, и ведь ты живешь с Джиджи? – спрашивает она так, словно только что говорила вовсе не о вещах, способных разрушить мою карьеру. – Да, – отвечаю резче, чем планировала. Не хочу быть соседкой Джиджи. Я была здесь раньше нее. Она должна жить с другой Джун. Той, которая была в школе десять лет назад. – Ты сейчас в комнату? – Да, – осторожничаю. – Попроси Джиджи спуститься сюда. Если она наверху, конечно. У меня для нее кое-что есть. – Она кладет руку на стопку конвертов. На одном из них имя Джиджи. – Хорошо, – отвечаю я. Медсестра Конни исчезает в офисе, даже не попрощавшись. Со мной она закончила. Я вытягиваю конверт из общей стопки. Здесь их так много, что она не хватится одного. Подумает, что положила его в другое место, и напечатает еще одну копию или типа того. Зажимаю конверт в пальцах и пытаюсь угадать, что же внутри. Даже если ничего интересного, лучше уж знать наверняка. А вдруг там что-нибудь такое, что заставит ее бросить танцевать. В конце концов, зачем еще нужны дублеры? Заменить танцора после травмы. Я поправляю стопку конвертов и иду к двери с призом в руках. Выхожу из кабинета, пряча улыбку. Предвкушаю, как вернусь в свою комнату и немного почитаю. Немножко. Никто и не узнает. 13. Джиджи – Надо бы попрактиковать наши па, – хмурится Алек после репетиции. – Чтобы подъемы были точнее, а то я постоянно опаздываю. Он берет меня за руку и ведет в студию «Ф» прямо напротив. Бетт сверлит меня взглядом, но я не обращаю на нее внимания. Я ведь не делаю ничего плохого, мы просто собираемся немного попрактиковаться. Не то чтобы стекло скроет нас от посторонних взглядов, но все же. Алек целенаправленно подходит к станку. Я встаю позади него. Какие же у него накачанные ноги! Какие широкие плечи! Раньше я никогда не задумывалась о том, как мальчишки выглядят без одежды, и не знала, что упускаю, – ведь и так видела достаточно. – Растяжка? – предлагает он. – А потом поделаем подъемы. Готова? Я киваю и бросаю сумку у стены, из нее вываливается куча барахла. Но мне все равно. Я не надеваю балетки – скидываю мягкие тапочки, которые мама купила в Мексике, и подхожу к нему босой. Мы делаем растяжку на станке. Я немного дрожу от подобной близости. Алек был первым, с кем я познакомилась в общежитии. Он вышел с улыбкой, поприветствовал меня в школе и с тех пор каждый день приглядывал за мной, спрашивал, как прошел день, освоилась ли я, давал советы. Это Алек подсказал мне, что у Джун такое лицо не потому, что я ей не нравлюсь, – просто у нее всегда такое лицо. Фыркаю от воспоминаний. На лице Алека словно написано «Что тут смешного?». – Ничего, – отвечаю, тянусь усерднее. – Ты всегда хотела танцевать? – спрашивает он. – Ага, – наклоняюсь вправо. – А ты? Он повторяет мои движения: – Всю жизнь. Мой отец учился здесь. Великий Дом Лукас. – Последнюю фразу Алек произносит, подражая акценту мистера К. – Да, точно. – Мне стыдно, что я этого не вспомнила. – Всегда забываю, что мистер Лукас – твой отец. Это, наверное… круто? – Мы с сестрой тоже любим об этом забывать. – Он грустно улыбается. – Он не очень-то по-отцовски себя ведет. Я не знаю, что на это ответить, так что просто участливо провожу рукой по его спине. Осторожно, но уверенно. – Мне жаль, – говорю наконец. – Я этого не знала. Алек улыбается, а потом меняется со мной местами. Я осматриваю комнату. Мы тут одни, и от этого я чувствую себя немного странно. Словно у меня морская болезнь. Пытаюсь стряхнуть с себя это ощущение. Но ведь того я и хотела, разве нет? То и получаю. – Поможешь с ногой? – спрашиваю, хотя никакая помощь мне не нужна. Я просто хочу, чтобы Алек до меня дотронулся. – Ага. – Он придвигается поближе. Я кладу ногу на станок, а потом аккуратно поднимаю ее над головой. Смотрю вверх. Мышцы бедра расслабляются, привычно тянутся. – Так нормально? – интересуется Алек. Я киваю. Чувствую каждое его слово своей щекой. Ужасно хочу, чтобы он меня поцеловал. Но мне не стоит влюбляться. Даже думать о таком не стоит, ведь он встречается с Бетт. А мы просто танцуем дуэтом. И после премьеры все закончится. Алек опускает мою ногу, и я поднимаю другую. Он повторяет движения, прижимается к ноге грудью. Выбивает пальцами ритм у меня на бедре и старается не рассмеяться. – Эй! – Я улыбаюсь, ничего не могу с собой поделать. Алек отвечает тем же, а потом опускает мою ногу. – Давай теперь попробуем подъемы. Хорошо? У меня не очень-то выходит. С языка чуть не срывается вопрос: неужели я настолько тяжелая? Но я вовремя затыкаюсь. Он просто привык танцевать с Бетт, а она меньше и легче меня. Мысленно трясу головой. Не стоит волноваться по пустякам, ведь тело у меня сильное. Лучше сосредоточиться на подъемах, найти для Алека нужный ритм, настроиться друг на друга. Па-де-де в «Щелкунчике» – одно из самых сложных для балетных пар. Аудитория ждет танца Феи и Принца почти всю постановку. И я не разочарую их. Мы не делаем подъемы театрально, как должны бы делать. Мы не запоминаем движения, как нас учили, чтобы правильно переходить в опасные позиции. Вместо этого Алек просто хватает меня за талию, вдавливает пальцы в кожу и медленно поднимает в воздух, чтобы усадить себе на плечо. Так делать нельзя. В нашем танце все распланировано иначе, и на настоящей репетиции мы бы ни за что так не сделали. Но я парю, а он кажется таким сильным. Закидываю голову назад и вглядываюсь в трещины на потолке. Руки тяну назад и вверх. Сердце бьется как сумасшедшее. Мышцы Алека дрожат. Путь вниз – жаркий и скользкий. Он опускает меня так, что я прижимаюсь к нему всем телом. Что-то пульсирует в позвоночнике, в животе, в груди… по всему телу. Я смущена. Если Алек дотронется до моей кожи, то сразу поймет, как сильно он меня возбуждает. Мы делаем подъем еще несколько раз, пока следы его пальцев не остаются на моей спине, кажется, навсегда. Я не показываю боли, когда Алек опускает меня в последний раз. Я ниже его, и мне приходится запрокинуть голову. Тону в его взгляде. И, пока завороженно изучаю, как синий цвет радужки перетекает в зеленый вокруг ярко-черных зрачков, Алек дотрагивается до моего лица. Задерживает пальцы на щеке, скользит ими по шее, словно рисует на коже какие-то причудливые формы, оставляя за собой пылающий след. Хочу, чтобы он поцеловал меня. Хочу узнать, каков он на вкус. Дотронуться до его языка.