— …чтобы спросить мою матушку про дневник моего отца. Галеаццо резко обернулся. — Ты знаешь про дневник! — Я знаю, что он есть. Но не знаю, что в нем и где он, и всего лишь догадываюсь, где и как его искать. И еще я знаю, что этот дневник хотят очень многие. Причем не только те, у кого есть герб. Не так ли? — Ты… Ты! — Вы так рветесь наверх, что это выглядит даже странным. Не скажете, зачем? Взгляд Джана Галеаццо стал задумчивым. Примерно так кот разглядывает полузадушенную мышь: игра продолжится или всё, можно кушать? И протягивает лапку со спрятанными коготками, слегка толкая, предлагая бежать, продолжить игру. Но Галеаццо быстро взял себя в руки и вернул на место холодное выражение. И не подумаешь, что НПС, реакции такие живые… Он посмотрел на сопровождающих его двух стражей (похоже они все–таки его телохранители, а не городские стражники), а потом на меня. И чуть–чуть, едва заметно, обозначил поклон мне. — Хорошо, госпожа Аджаи, и согласен сопроводить вас на свидание с вашей матерью. О, меня повысили. Я теперь не «эй ты, девка», а «госпожа Аджаи». Вот граф де Конти был сразу любезен, и мы с ним гораздо быстрее нашли общий язык. — И ответите на мои вопросы? — предложила я, пристраиваясь рядом с широко шагающим Галеаццо. — Хм… — он подергал себя за усы. — Да, за дневником охотятся многие. Но не я. Меня в нем нет. Хотя я не отказался бы его заполучить. — Что в нем такого? — А что, по вашему, может быть в дневнике бывшего Главы Гильдии воров Мейнланда? Неужели вы никогда не задумывались о том, чем занимаются ваши родители? Мы проходили середину безлюдного моста над каналом. Я проследила взглядом вдоль кромки воды и увидела сдвинутый камень. Вода свободно затекала внутрь лаза. Я чуть придержала Галеаццо за локоть, и остановилась. Его телохранители тут же разошлись по сторонам моста, давая нам возможность поговорить без лишних ушей. — Понимаю, это звучит дико и неправдоподобно, да и у вас наверняка уже возникли вопросы ко мне… Но дело в том, что я на самом деле ничего не помню о своей семье и вообще о своем прошлом дальше трех дней, — призналась я. Говорить об игре в игре нельзя, но хоть как–то объясниться нужно. Да и союзников надо найти, раз уж я одна против всех игроков–гербовых. И лучшей опорой тут будут как раз те, кто герба не имеет, но имеет влияние и возможности с ними соперничать. Наградой за слова мне стала ухмылка Галеаццо и чуть приподнятая в недоверии бровь. Я продолжила: — Если вы знали мою семью и, возможно, меня раньше, то должны знать, что герба у моих родителей нет. Он появился у меня три ночи назад, когда меня едва не похоронили на кладбище старика Латуо. Я тогда очнулась, совершенно ничего не понимая: где я, кто я и как я тут оказалась. — Вот как… А что со стариком Латуо? — Он умер, — лгать бессмысленно, любой пришедший на кладбище это быстро поймет, стоит ему увидеть моих существ. — От чего? — ооо, узнаю нотки профессионального дознавателя. — Не знаю. Он вскрыл мой гроб, пытался сделать со мной всякие неприличные вещи, но вдруг закачался и свалился в мою могилу. А мне пришлось взять на себя заботу об этом кладбище. — И ты о нем неплохо позаботилась, я слышал. Взяла и распродала все могилы. — Не продала, а сдала в аренду, — поправила я. — Так даже интереснее, да? Ты едва не умерла, и внезапно в тебе проснулся дух авантюризма, а заодно и появился герб? Какие сказки еще расскажешь? — Вы можете думать об этих моих словах все, что угодно. Но такова даже не правда — истина. И именно поэтому я не знаю о дневнике отца. Я вообще не знаю ни о чем, и моя память начинается только с того момента, как старик Латуо спихнул крышку с моего гроба. Зато не успела я появиться в городе, как меня едва не переехал бешеный аристократ, и затем едва же не зарубил — он же. А прошлой ночью, не успела я вернуться в город, как какие–то типы меня схватили и уволокли в воровской притон. Вот скажите мне, господин судья, что следует мне в таком случае делать? Ах да, еще такой пустяк: сегодня днем меня заклеймили как весьма порочную женщину перед всем городом на проповеди. Но это, кажется, не наказуемо… Я вздохнула и замолчала. Путь обрабатывает полученную информацию. В конце концов игра обещала «беспрецедентно широкие возможности для отношений». Попробуем их выстроить, как бы дико это не казалось. На берегу, около моста, уже образовался небольшой затор, но телохранители Галеаццо никого не пропускали. Думаю, скоро по городу разойдется сплетня, что я и Судья что–то обсуждали. Может кое–кого это все же заставит умерить пыл в моем уничтожении. — И что же вы хотите? — наконец спросил этот ледяной НПС. Глава 11 — Что я хочу? — Я посмотрела сначала на один берег, потом на другой, достала из пояса книжку по ремеслу и протянула Галеаццо. — Для начала я хотела бы, что бы мне кто–нибудь объяснил, где еще купить таких книг? Джан взял ее, посмотрел на обложку, пролистнул несколько страниц, даже чуть вчитался в строки где–то в середине, и протянул мне обратно. — Ну что ж, теперь я верю, что у вас отшибло память. Все в городе знают, что это книги из домашних библиотек. Они сами появляются там, когда предыдущая прочитана. Если библиотека, конечно, есть в доме. Я книгу не взяла. — Оставьте себе, я ее уже прочитала. Галеаццо тоже посмотрел на собравшуюся толпу и, к моему удивлению, кивнул, словно о чем–то догадавшись. — Хорошая попытка, госпожа Аджаи, очень хорошая. Идемте же. — Он убрал книгу в собственный поясной кошель, махнул телохранителям и пошел дальше по мосту. — И как только вы догадались отдать это мне? — Разве идея так уж плоха? — спросила я, когда толпа перед нами расступилась. — Я же сказал, что хорошая. Но дело в том, что на сегодняшний день, я — единственный человек в городе, который не сможет дать подобным бумагам ход. — Вы же судья! — Именно потому что я — судья, я и не могу. В городе есть четыре должности, которым содержание дневника вашего отца не повредит, но все остальные будут опасаться. — И кто эти четверо? — удивилась я. — Соверен, Мэр, Епископ и я. Судья. — перечислил он. — На них нельзя подать в суд, даже если у вас будет на руках список доказательств высотой в ваш рост. Но только судья, даже имея на руках все доказательства, не может подать ни на кого в суд. Это ограничение должности. — Четыре должности, но не человека? — Да, кто бы их не занимал, они неприкосновенны. — Как интересно. А насколько сложно их занять? Мы дошли до тюрьмы, и стражники без вопросов распахнули перед нами ворота. — Вам, госпожа Аджаи, это попросту невозможно. — Почему? — С вашим титулом вы можете занять, в лучшем случае, самую низовую должность. Десятника стражи, Писаря или Шпиона. Но скорее всего только зря потратите деньги. Я непонимающе посмотрела на Галеаццо. Он продолжил. — Для того, чтобы просто подать заявку на должность — нужно заплатить. На низших должностях сумма составляет два годичных жалованья. Но не факт, что вы сможете продержаться два года, и хотя бы вернуть эти деньги. — А чем выше, тем больше надо заплатить? И вернут ли деньги, если я не изберусь? Галеаццо почти не глядя свернул на лестницу, ведущую в нижние этажи тюрьмы. Я последовала за ним. — Да. За должности в городском или церковном совете уже придется выложить три годовых жалованья, за место в высшем — четыре. И нет, деньги, в случае неудачи, вам никто не вернет. Это было неприятно. Но не успела я посетовать на такой узаконенный грабеж, как оказалось, что мы пришли. Никто даже не подумал остановить городского судью, решившего по собственной надобности посетить узников. Меня, чую, и на порог бы не пустили. В камере матери было мерзко. Она лежала на подстилке, пуская кровавые пузыри изо рта, но никто не спешил ей помочь. Я подбежала к решетке, вцепилась в нее и не сдержала стона. Мать выглядела отвратительно. Ее кожа посерела, пальцы беспокойно теребили край одежды, а покрасневшие глаза казались сухими, словно она уже несколько часов не моргает. Едва стражник отпер камеру, я вбежала к ней, взяла ее иссохшие пальцы в свои. — Мама, мама! — позвала я ее. Но ее взгляд так и остался устремлен в потолок. Я повернулась к Галеаццо, невозмутимо смотрящему на эту сцену. — Воды, дайте воды! По его кивку стражник зачерпнул ковшиком воду из бочки где–то в конце коридора, и принес мне. Я попыталась напоить мать, смочив свои пальцы и дав стечь каплям на сухие потрескавшиеся губы. Она сглотнула. И еле слышно прошелестела на выдохе: — Сестра… — она сдавила мои пальцы, совсем чуть–чуть, совсем не так, как в прошлую нашу встречу, когда она поставила мне синяки на запястьях. — Это я, мама, это я. Вот, выпей еще, — я покапала еще немного воды. Я обернулась к Галеаццо и спросила: — а можно ли ее как–то отсюда забрать? Его взгляд ненадолго остекленел, как у всех НПС, обсчитывающих что–то сложное, но потом он покачал головой. — Госпожа Уффорт приговорена к шести годам заключения. Срок истекает следующей весной. — Но она в ужасном состоянии! Ее нужно лечить! Она же умрет! — Все смертны. Пальцы матери снова сжали мои, и она повторила: — Сестра… — и на последнем звуке из нее словно вышел весь воздух. Глаза закатились под веки, тело начало стремительно холодеть. Я, совершенно не отдавая себе отчета, заглянула в ее меню–подсказку. Ее свеча полностью догорела и теперь вместо огонька там вился лишь слабый дымок, прихотью разработчиков свивающийся в виде черепа. Моя мать в этом мире умерла.