Спаси ее. У Серласа нет таких сил, которые вытащат его любимую из забытья и помогут преодолеть мучения. У Серласа нет сил даже на то, чтобы стоять на собственных ногах: весь мир вдруг кажется ему шариком-игрушкой, что вертится с небывалой скоростью, и потому его ведет, и кружится голова. Несса снова стонет за закрытой дверью. А потом начинает выть, стенать, срываться на крик и плакать, плакать, плакать – Серлас замирает, перестает дышать, жить, существовать. Все в нем натягивается, кровь застывает прямо в сердце, оно сжимается, и ему чудится, что он снова умер. Он погиб на поле в лесу под Трали, и его сволокли, как других солдат в краповых мундирах, в одну яму и спалили дотла. То, что сейчас являет ему воображение, не более чем предсмертная агония, чистилище. «Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть».[26] Если все так, то он проиграет огню и попадет в ад. Сейчас Серлас думает, что ничего хуже, чем этот миг, с ним еще не случалось. Несса сипло вздыхает, и ее вздох рвет его самого на части. Нет, он не вынесет мучений. Лучше бы это его раздирала изнутри болезнь, колдовская сила, новая жизнь – чем бы она ни была. Лучше бы это он страдал и метался в лихорадке, чем стоял здесь, выставленный за дверь, как провинившийся пес, и не находил себе места. Ибха рявкает на дочь, шепчет что-то на гэльском – не разобрать. Новый женский вздох-вскрик звучит теперь по-другому. До ушей Серласа доносится хриплый, булькающий звук, и он не может понять, что это значит. Но тот пугает еще сильнее. Ему хочется сорвать с петель эту чертову дверь, оказаться в спальне, чтобы своими глазами увидеть Нессу, чтобы просто видеть ее. Она ведь не умрет? – Господь, позволь ей жить дальше, – молит Серлас, впервые обращаясь к всевышнему вслух – до этих пор он молился изредка и нехотя, как будто понимал, что для молитв у него недостаточно прав, ведь просить больше, чем ему уже дано, он не смеет. Сжатый паникой разум внезапно пронзает – точно молния пронзает грозовые тучи – мысль, которую Серлас тут же гонит прочь. Какая глупая, грешная мысль! И он, трус, допустил ее! Она вытягивает из него последние силы. Серлас падает на колени перед запертой дверью и сидит, более не шевелясь и ни о чем не думая. Слушает, как в спальне мечется от мук Несса, как топают тяжелые ноги Ибхи. Как вскрикивает Мэйв, роняя ведро с водой. Как в спальне мечется от мук Несса. Как топают тяжелые ноги Ибхи. Как вскрикивает Мэйв, роняя ведро с водой. Как мечется от мук Несса. * * * Солнце лениво скатывается за горизонт, с тихим шипением опускается в соленые воды океана и пронзает небо последними оранжевыми лучами. Дом травницы утопает в сумерках, тени столов и стульев вытягиваются и бегут по стенам. Лицо Серласа темнеет вместе с приближающейся ночью, незрячие глаза бездумно шарят по трещинам двери. Они складываются в очертания причудливых зверей из дальних стран, в которых он никогда не бывал. Страны, звери и узор из трещин внезапно пропадают. Серлас поднимает голову: на пороге стоит, уперев руки в бока, взмокшая от пота Мэйв. Подол ее бледно-зеленого платья выпачкан в крови и влажен, но она победно улыбается. – Что, испугался? То-то же! – Она отчего-то веселится, и Серлас не может взять в толк, что произошло. – Вставай же! – восклицает Мэйв. Она подхватывает его под руки и неожиданно сильным рывком поднимает с колен. – Вот же припадочный, верно матушка сказала! Иди уже, смотри на дочь! Нетвердой походкой Серлас вваливается в спальню. Воздух здесь пропитан по́том, кровью, стремительно испаряющейся из грязной кадки водой. Кажется, будто в их комнате побывал Мор, но ушел, не насытившись, не получив желаемого. – Жива твоя жена, жива, – ворчит Ибха. Бледные желтоватые ее щеки блестят от воды и пота. Знахарка утирает лоб грязно-серым платком и отходит. – Серлас? Голос Нессы звучит тихо-тихо, надрывно – пересохшее от криков горло способно только шептать. Но Серлас слышит ее и падает к изголовью кровати. Охнув, знахарка удаляется из спальни, оставляя супружескую пару наедине друг с другом и родившейся только что жизнью. В руках у Нессы лежит сверток. Сама она бледная, белая даже, как луна, слабая и хрупкая, вся сделанная из фарфора, который Серлас видел издалека в дорогой лавке с заморскими товарами. Бледно-рыжие теперь волосы слиплись и облепили лицо, но Серлас больше не замечает преступно огненного их цвета. – Это девочка, Серлас, – едва слышно шепчет Несса. – Девочка. Из свертка на мир и мужчину рядом несмело взирает младенец. Краснощекий, с ясными глазами-бусинками. Темными, как болотный омут. Серлас не знает, как выглядят только что рожденные девочки, но если все они одинаковы и точно так же смотрят на всех, как эта… Что ж, они ему нравятся. Рожденные девочки. Он невольно улыбается и тянет к пухлой щеке младенца руку, но тут же отдергивает ее. У него пыльные пальцы, он чистил ими сапоги, и сам он весь грязный. И мысль, эта темная мысль слабовольного глупца уже успела очернить его. – Что же ты? – удивляется Несса. – Возьми ее, она всего лишь ребенок. Наверное, ей кажется, будто он испугался. Решил, что дочь колдуна проклянет его в один миг. Но Серлас боится не девочки, а себя. Забери себе ребенка, оставь Нессу мне. Он будет винить себя за эту невольную слабость до самой смерти. – У меня… – заикается Серлас. – У меня руки грязные. Не хочу ее замарать. Девочка смотрит на мать блестящими глазами, на Серласа – лицо искривляется в гримасе, и он думает, что ребенок вот-вот заплачет. Но она разевает беззубый рот и начинает копошиться в пеленках. Сомнения испаряются на глазах. Серлас видит ее и винит себя еще больше. За то, что думал о ней плохо, за то, что терзался бессмысленными муками совести. За мысль, что пронзила его сознание в минуту слабости. – Я назову ее Клементина, – шепчет Несса, доверяя ему самую сокровенную тайну. Она улыбается дочери и смотрит на мужа в ожидании: «Поддержи, улыбнись тоже!» Серлас выдыхает: – Это чудесное имя. * * * На небо выползает огромная яркая луна. Сегодня полнолуние, середина месяца Луга, и такой ночи нужно радоваться, если за нею последует долгожданный сезон дождей. Серлас покидает спальню, оставляя измученную родами жену наедине с ребенком – они обе заснули, но очень скоро опять проснутся. Он должен отмыть себя от пота и пыли и вернуться, чтобы сторожить их чуткий сон. Только на заднем дворе его встречает не бадья с колодезной водой, согретая дневными солнечными лучами, а Мэйв. Уставшая, бледная от переутомления, она сидит на скамье у дома, сложив руки на выпачканном в крови переднике. Все это время она была здесь и терпеливо ждала его. Серласу вмиг становится стыдно, и вместо слов благодарности, в которых должен бы рассыпаться, он не говорит ничего. – Так и будешь молчать? – спрашивает Мэйв. Вот и в голосе ее Серлас слышит обиду. Удивленный, он смотрит на нее и видит, как она выпрямляет спину. Будто и не было в ней усталости. – Спасибо вам, – кивает Серлас. – Если бы не ты с матерью… – Она уже уехала в город, – отрезает Мэйв. – Взяла вашу кобылу, завтра я вернусь с ней. – Хорошо. Где-то в поле, некошенном с той недели, трещат сверчки. Тихую, мелодичную трель выводят ночные птицы, перебрасывают ее с ветки на ветку на разные голоса. Серлас вздыхает. – То, что ты видела, – начинает он и смолкает, не зная, как выразить свои опасения словами. – Ее волосы, это… – Не хочу о ней ничего слышать, – шипит Мэйв. Она говорит тихо – чтобы не потревожить сон младенца? чтобы не услышала Несса? – но Серлас все равно отмечает это. Мэйв злится. – Видит Бог, я старалась не верить слухам, что с некоторых пор ходят в городе. Серлас хмурится. Он слышал только домыслы о себе, что еще нового могли придумать языкастые горожане? – Не знаешь? – встряхивает головой Мэйв. Щурится, поджимает губы. – Все же считали тебя чужеземцем и невесть каким злодеем. А теперь только и говорят, что о ведьмином наговоре. Серласа как хлыстом вытягивает прямо по щеке. Он отшатывается, неверяще оглядывает Мэйв. Высокая, сильная, вечно босоногая, она всегда была единственной, кто не шел на поводу злых россказней, и приходила к ним с Нессой в дом как к родным. Что изменилось? – Ты же не думаешь, что это… – А что еще мне думать, Серлас? – зло огрызается Мэйв. – Она рыжая. Теперь рыжая, как солнце на закате. Она такой не была, пока ребенка не понесла. – Она делает несколько шагов из стороны в сторону и, не успокоившись, снова замирает перед Серласом. – Знаешь, что люди говорят о ведьмах? Те все силы свои отдают своему чаду, вот почему слабеют! Каждое слово бьет Серласа наотмашь. Больно. До рези в глазах. Он ищет в своей прежней подруге ту силу и тот свет, которые его восхищали, а находит только клокочущую в горле обиду. Будто Мэйв чувствует себя обманутой. – Несса не может быть ведьм… – Язык отказывается произносить порочащее жену слово, и Серлас запинается, обрывает себя. – Это не из-за нее. – Не выгораживай! – звенит в темноте голос Мэйв. – И она ведьма, и дочь ее рожденная! – Нет. И снова эта мысль. На этот раз она вонзается ему в мозг гораздо сильнее и тверже. Убедительнее. Он обречет девочку на погибель, если скажет это. – Мэйв, умоляю, – шепчет Серлас. – Сохрани все в тайне. Он слаб и труслив, раз боится за женщину больше, чем за ее дитя. Клементина. Ее ведь не тронут, раз она ребенок, невинный младенец. Верно? – Серлас, – вдруг охнув, склоняется к нему Мэйв. – Чей это ребенок?