– Трудно сказать, – ответил Хамид. – Джинны, к которым мы привыкли, обычно сами решают взаимодействовать с людьми и жить среди нас. Но есть и другие. Ифриты[112], к примеру, известны тем, что соблюдают дистанцию – большинство даже не остается на этом плане реальности. С некоторыми мы вообще не способны коммуницировать. Часто именно они занимаются вселениями – малые джинны за пределами нашей классификации. Скорее всего, вашего привлекла магия, управляющая трамваем, и он в нем поселился. Суперинтендант протяжно вздохнул. – Джинн, вселившийся в мой трамвай и нападающий на пассажиров. – Он закончил жестом руки, который сопроводила пресловутая каирская присказка: – Спасибо тебе, аль-Джахиз[113]. Прошло около сорока лет с тех пор, как бродячий суданский гений – или безумец, сами выбирайте – с помощью смеси алхимии и машин пробурил дыру в Каф[114]. Открытые в измерение джиннов двери впустили поток магии, навсегда изменив мир. Теперь каирцы поминали исчезнувшего мистика на каждом шагу, чаще употребляя имя в насмешку, чем прославляя, используя его, чтобы жаловаться на трудности эпохи. Хамид никогда не понимал вездесущести этой фразы. Казалось не важным, правы ли суфии[115], и аль-Джахиз был провозвестником Махди[116], или, как боялись копты[117], предзнаменованием Апокалипсиса. И такими же бесполезными, думал он, были продолжающиеся дебаты о том, был ли аль-Джахиз тем же средневековым мыслителем из Басры, перенесшимся либо переродившимся в другом времени. Какой бы ни была правда, без аль-Джахиза не было бы министерства. Египет не превратился бы в одну из ведущих мировых держав. Вполне вероятно, что без помощи джиннов не удалось бы выгнать британцев. И те же самые джинны отстроили Каир так, что он соперничал с Лондоном или Парижем. Часто казалось, что вся страна гордо расхваливала свою современность и все же мечтательно тосковала по более простому прошлому. – Аль-Джахиз мог выпустить больше джиннов в наш мир, – заметил Онси, словно читая мысли Хамида. – Но вряд ли ему можно приписать всех. Какое-то количество джиннов всегда жило среди нас. Они появляются в слишком многих наших старейших текстах, чтобы считать иначе: в Китабе ал-Фихрист, Хамзанаме и, разумеется, Китабе ал-Булхан[118]. Да что там, многие считают, что у старого хедива[119] Мухаммеда Али был тайный советник джинн за пятьдесят лет до прибытия аль-Джахиза в Каир. Даже его победу над мамлюками приписывают… – Прежде чем мы углубимся в национальное прошлое, – вновь перебил Хамид – у парня в голове целая кипа исторических книг! – Мне кажется, лучше я поделюсь нашим предложением о том, как решить вашу проблему. – Агент развязал веревочки, удерживавшие кожаную папку, которую он принес с собой, и вынул лист бумаги, положив его на стол и подтолкнув к суперинтенданту. Мужчина поднял его и принялся читать, брови чиновника поднимались все выше и выше. – Всемилостивый Аллах! – наконец сказал Башир, массируя виски. – Сколько подробностей. Хамид позволил себе легкую улыбку. Он потратил половину дня, составляя этот план. Каждый элемент был тщательно расписан. Он немного гордился. Даже если дело было всего лишь о вселении духа в трамвай. – Но цена, – грустил Башир. – Так дорого? – Будет нелегко выманить джинна неизвестной классификации из вашего трамвая, – объяснил Хамид. – Бо́льшая часть денег уйдут на консультацию с древним джинном, маридом, специализирующимся в посредничестве. Мариды, пожалуй, единственный вид, который подобные сущности готовы выслушать. Кроме того, нам понадобится закупить некоторые базовые алхимические эликсиры, чтобы очистить трамвай, к тому же необходимо барьерное заклинание – для безопасности, сами понимаете – и разные другие инструменты. Нам кажется, это лучший способ удостовериться, что работа проделана эффективно. – Вы определенно основательно подходите к делу, – признал суперинтендант. – Но, боюсь, так не пойдет. Улыбка Хамида померкла. – Что? Почему? Это очень надежный план. – Агент был несколько оскорблен. Свое дело он знал. – О, я не сомневаюсь в ваших способностях, агент Хамид, – успокаивающе произнес суперинтендант. – Я о цене. Я просто не могу это оплатить. – Заметив ошеломленный взгляд Хамида, он продолжил: – У моего учреждения ограниченные расходы на подобного рода вещи. Парламент постоянно пытается урезать нам бюджет, однако требует, чтобы наши системы работали безотказно. Не говоря уже о том, что Транспортное Бюро планирует строительство нескольких новых линий в Гелиополе[120]. У меня просто нет денег. Хамид был в затруднении. Такого ответа он не ожидал. – Мне жаль, – все, что он мог сказать. И ему действительно было жаль. Это был очень хорошо продуманный и расписанный план. – Хотел бы я, чтобы мы могли сделать больше. – А! – воскликнул суперинтендант. – Любопытно, что вы это сказали. – Он потянулся в ящик стола и достал собственный лист бумаги. – По стечению обстоятельств как раз этим утром я читал межведомственный меморандум, посвященный общественной безопасности. Несколько месяцев назад его прислали из центрального правительства, он подписан министром внутренних дел. В нем указывается, что любая угроза общественному благу, проистекающая из мистических или противоестественных происшествий, попадает под юрисдикцию вашего агентства. Хамид принял бумагу у чиновника, стараясь не выдернуть ее из рук. По стечению обстоятельств, да? Будто кому-то делать было нечего – читать межведомственный меморандум месячной давности. Беглое сканирование пробудило смутные воспоминания о том, как министерство лоббировало более широкие полномочия в отношении общественных учреждений. Он швырнул бумагу Онси, который принялся ее читать, что-то бормоча под нос. – Я считаю, поскольку дух в трамвае теперь официально под юрисдикцией вашего агентства, – мягко сообщил Башир, – все затраты, связанные с его восстановлением до менее катастрофического состояния, должны обеспечиваться вашими средствами. – Он сделал паузу в притворной неуверенности. – То есть, разумеется, если я все правильно понимаю. – Думаю, что правильно, суперинтендант, – ответил Онси, заканчивая чтение. Хамид бросил на юношу сердитый взгляд, но это было бесполезно. Он и сам уже смирился. Кто-то в министерстве не заметил возможной лазейки. И еще, им точно не довелось сталкиваться с такими, как суперинтендант Башир. Лицо чиновника расплылось в покаянной улыбке, которая никого не обманывала. Затем он потянулся к бронзовому блюду и подтолкнул его вперед. – Еще сладкого суджуха, агент Хамид? * * * Хамид тяжело шагал по первому этажу Рамзесской станции, в его голове сплелись в клубок негодование и унижение. За спиной семенил Онси, пытаясь не отставать, пробираясь сквозь полуденную толпу. Их окружал роскошный транспортный узел Каира – строение из стекла и стали, созданное в новом неофараонском стиле. Позолоченные колоннады изгибались связками папируса, что выстраивались по дорогому залу и расширялись на вершинах в цветущие лотосы, чьи широкие металлические лепестки изменялись и принимали новые формы каждое мгновение. Ряды колонн поддерживали вращающийся потолок, выстланный голубой плиткой, которая шла зыбью, словно вода. И завершалась эта композиция колышущимся бронзовым тростником, чьи движения были синхронизированы с механической точностью. – Я полагаю, – пропыхтел Онси, заходя сбоку, – мы можем утешиться тем, что ты разработал план по решению проблемы. Хамид остановился и повернулся к нему. – Наша проблема не в решении этой проблемы, – рявкнул он. – А в ее оплате. – Он почти сразу пожалел о своем тоне. Все это не было ошибкой юноши. Что за прекрасный способ выучить нового следователя, только повышенного из кадетов. – Я имею в виду, – начал Хамид снова, смягчая голос, – стоимость этого плана сожрет практически весь наш оперативный бюджет. Онси задумался, поправил съехавшие по носу картошкой очки. – Может, мы справимся с тем, что останется, пока наши средства не восполнят? – Этого придется ждать месяцы, – пробормотал Хамид. – Министерство просто усадит нас за бумажную работу, чтобы мы прекратили увеличивать расходы. – О, это ужасно, – сказал Онси. И еще как. Никто не любил бумажную работу. Часто и без того казалось, что из нее состоит половина их труда. Кто устраивался в министерство ради восторга заполнения бесконечных отчетов – в трех экземплярах, не меньше? «Но, опять же, – уныло подумал он, – также никто не ожидал, что придется днями торговаться с государственными бюрократами по поводу трамвая с духом». – Нам просто нужно найти другой способ, – заключил Хамид, смирившись с этой перспективой. Не успел он добавить что-нибудь еще, как воздух разорвал крик – пронзительный голос, совершенно точно не похожий на певучую декламацию муэдзина. Несколько прохожих остановились на звук в смятении и замешательстве. – Мне кажется, он доносится оттуда, – подсказал Онси. Он уже начал двигаться в сторону сутолоки, и Хамид последовал за ним. Они приближались к центру этажа, к возвышающейся статуе фараона, имя которого носила станция. Колоссальное изваяние стояло с руками по швам, выдвинутой вперед правой ногой и высеченными каменными глазами, устремившими взгляд в вечность. Когда они подошли вплотную, источник крика стал явственно виден. У основания статуи находилась группа женщин, около тридцати человек. Многие носили платья, пошитые в современных каирском или парижском стилях, в то время как остальные были в более привычных свободных себлехах[121]. Несколько носили вуали. По меньшей мере две из них были джиннами – и тоже женщинами. Почти все держали плакаты и таблички, слушая одну из участниц собрания, стоявшую на складной лестнице и энергично вещавшую. – Сегодня мы встретились как парламент! – выкрикивала она. – Настоящий парламент! Женский! Мы – половина нации! Мы помогали в основании нации! Мы представляем ее надежды и отчаяние! Пока мы не представлены среди тех, кто голосует за ее лидеров, парламент Египта не может считаться истинным отражением своего народа! Может, мы и освободились от чужеземного ига, но нельзя освободить нацию, пока женщины в цепях! Группа разразилась громкими криками, поддерживая ее. Хамид взял листовку у молодой женщины в хиджабе с яркими узорами, ей было не больше восемнадцати. На листовке подобием Януса изображалась фараон Хатшепсут[122]: одна ее сторона выглядела как мать, державшая дитя, а другая как рабочая завода с инструментами. Под рисунком жирным шрифтом были напечатаны слова: «МЫ ТРЕБУЕМ ПРАВА ГОЛОСА!» – У! – воскликнул Онси, разглядывая листок. – Суфражистки![123] Кажется, на этой неделе в парламенте будет обсуждаться законопроект о предоставлении женщинам права голосовать. «Кто же не слышал, – подумал Хамид. – Это было на первых страницах каждой каирской газеты и темой споров в каждой кофейне». Судя по флайеру, женщины были частью Египетского феминистского сестринства – они требовали реформ уже больше десятилетия. В прошлом году сестринство стало активнее, выходя на улицы и в общественные места. Неудивительно, что они выбрали Рамзесскую станцию для протеста. Именно здесь, в конце концов, юная журналистка египетского издания La Modernité открыто сняла свою вуаль в 1899-м – вызвав национальную сенсацию и оживив движение. – Как думаешь, они этого добьются? – спросил Онси. – Права голоса, имею в виду? В Лондоне женщины с трудом добились слушания по этому вопросу. Хамид пожал плечами. – Кто знает? – Он представить не мог, чтобы английские женщины были настолько же отважны. – Они сумели привлечь на свою сторону королеву, так что это в их пользу. – Он наблюдал, как другая женщина, с лицом, укрытым яшмаком в турецком стиле, поднимается, чтобы произнести речь. – Захватывающие времена, – заметил Онси. «Может, даже слишком волнующие для некоторых», – подумал Хамид. Многие лица на станции были искажены шоком от сцены. Одна старая женщина драматически хлопала себя по щекам и груди, сетуя на собрание. Другие зеваки качали головами, а несколько мужчин выкрикивали сердитые слова. Большинство, однако – особенно женщины, обратил внимание Хамид, – слушали с интересом. Так или иначе, страна найдет выход из этой суматохи, если Аллах позволит. – От этой политики я проголодался, – откликнулся он. – И нам все еще надо сообразить, как разобраться с этим делом. – Он повернулся, жестом подзывая Онси. – Я знаю место, где мы можем совместить эти занятия. * * * – Семья моего отца из коптов, прямо отсюда, из Каира, – сказал Онси. Он рассеянно провел пальцем по черному крестику, вытатуированному на внутренней поверхности запястья, не забывая лакомиться кусочком суджуха. Новичок поймал суперинтенданта на слове, утянув почти половину блюда, а сладости рассовал по карманам. – Большинство живет в Шубре[124], у них сеть кондитерских, – продолжал он. «Это могло объяснить, почему он такой сластена», – подумал Хамид. – А семья матери со стороны ее отца тоже копты, с юга в Минье – все торговцы хлопком. Сколотили состояние, когда у американцев начались проблемы в шестидесятых. Но вот ее мама была нубийкой из Луксора. Из-за этого тот еще скандал разгорелся, поскольку все это было до законов о религиозной терпимости. Так или иначе, я все это к тому, что, конечно, я люблю нубийскую еду! Моя бабушка готовила ее на праздники – хватало и мне, и всем девяти моим сестрам. Хамид отхлебнул квасаб, позволяя прохладному соку из сахарного тростника омывать язык. Он еще не видел, чтобы до сути добирались настолько окольными путями. И Онси сказал девять сестер? Когда они покинули Рамзесскую станцию, Онси дождался, пока Хамид совершит омовение и молитву. Они быстро добрались в центр, к «Мекке» – нубийскому ресторанчику, который нравился Хамиду. Небольшое заведение было оформлено в подражание нубийскому дому: желтые деревянные рамы окон, зеленая и коричневая плитка на полу и небесно-голубые стены в тон тесно сдвинутым столам и стульям. Заведение ничем не напоминало элитные рестораны рядом с посольствами, и чтобы его найти, приходилось покружить по переулкам. Но еда была отличной, а в воздухе разливались ароматы тмина и чеснока. Онси Юссефа приписали к Хамиду только на этой неделе, по плану министерской инициативы объединять в пары новых рекрутов с опытными агентами. Без сомнения, едва прикрытая попытка переломить привычки следователей, обычно предпочитавших работать в одиночку. Если им предстояло стать партнерами – для Хамида это слово звучало странно, – наверное, было полезно узнать о нем больше, чем можно прочитать в личном деле. Нет ничего лучше еды и напитков, чтобы развязать язык. Хотя парень вряд ли нуждался в стимулах. – Если позволишь, агент Хамид, – отважился Онси, – могу я спросить о твоей семье? Хамид пожал плечами. – Все из Каира, большинство сейчас в Булаке[125]. Мой отец – полицейский. Как и три моих брата. Я нарушил традицию. Выпустился из академии в восьмом. Глаза Онси вспыхнули, и его гладкое лунообразное лицо приняло облик коричневого херувима. – Тысяча девятьсот восьмом году? Это разве не тот класс, в котором училась агент Фатима? Ты хорошо ее знал? О ней много говорили в академии? Хамид сделал еще глоток квасаба. Конечно, много. Агент Фатима эль-Шаарави была чем-то вроде звезды в министерстве. Одна из немногих женщин-агентов, и довольно молодая. Своеобразная личность, с ее привычкой одеваться в дерзкие английские костюмы. Не то чтобы Хамид ей завидовал. Но если она хотела носить мужскую одежду и поднимать такой ажиотаж, министерство предлагало вполне приличную униформу. – Да, мы с агентом Фатимой вместе посещали академию, – ответил он. Не то чтобы они часто общались. Просто несколько вежливых слов тут и там. После выпуска она получила повышение до специального следователя, раскрывая резонансные дела, расплескивающиеся по первым страницам каирских газет. Не то чтобы он завидовал ее успеху. Она была хорошим агентом. В министерстве находились и такие, кого беспокоило, что женщина достигла подобного статуса. Но Хамид гордился своей современностью и не поддавался устаревшим представлениям. Разве что было бы мило увидеть свое фото в газете только разок. – Я слышал, она была самым юным в истории академии рекрутом, ей было только двадцать! – не умолкал Онси. – Мы изучали некоторые ее дела. Говорят, что последнее включало в себя, возможно, десятки безумных ангелов! Хамид поставил чашку на стол и впился в молодого мужчину тяжелым взглядом. – Мы не сплетничаем о делах других агентов. И лучше бы тебе не распускать министерские утки. – Он понятия не имел, почему последнее дело агента Фатимы было засекречено, но из-за подобной секретности именно такие смехотворные слухи и возникали. В любом случае те штуки не были ангелами. Заметив пристыженный после выговора вид Онси, он сменил тему.