— Почему ты в такую жару в куртке? Я посмотрел на ветровку и сам задал себе этот же вопрос. Мне ответил Реалист. Чтобы прикрыть синяки и царапины на локтях, которые ты заработал во время припадка. — Это подарок Хэчжина. Ты же сама учила, что, получив подарок, из приличия надо сразу его надеть. Хэчжин, сидя на диване, снимал носки и всем своим видом говорил — Сейчас я очень занят, поэтому мне не до ваших разговоров. Наверно, ему было совсем неудобно от моего вранья. Тем более, из-за моей лжи его вещь в память о первой работе над фильмом превратилась в подарок мне. Наверно, ему было не по себе от ледяной атмосферы в доме, хотя мама пыталась скрыть ее, задавая обычные вопросы. Больше мама ничего не спрашивала. Наверно, когда я пошел в свою комнату, она расспросила обо всем Хэджина. Ючжин сказал правду? Хэджин, скорее всего, ответил «да». Сколько ни задаю себе этот вопрос, я твердо верю, что было именно так. Хотя выражение его лица наверняка говорило об обратном, а в голове мамы, как ряска на воде, бесконечно плавало «не может быть». Десять лет назад он однажды прекратил принимать лекарство, из-за чего его жизнь полностью перевернулась, вряд ли он снова на это пошел. Не может быть… Может, вчера мама загнала меня в угол из-за этого «не может быть». Или она была больше не в силах прощать мне побеги через крышу? Если и это неверно, тогда должна быть третья причина, связанная и с лекарством и с крышей одновременно. Тогда можно будет понять, почему мама вчера взорвалась. Но от чего она все это время терпела и сорвалась именно вчера? Это не в ее характере — она бы остановила меня с самого начала, а не стала бы четыре месяца все это сносить и ограничиваться слежкой. 31 августа. Среда. Было около десяти часов вечера. Я легла в кровать, когда над головой раздался странный глухой хлопок. Странным он был не от того, что я не знала, что это за звук. А, наоборот, от того, что знала. Так хлопает тяжелая железная дверь, закрывшаяся от ветра. В моем доме есть только одна дверь, которая закрывается с таким хлопком. Меня беспокоят две вещи. Почему он вышел через крышу? Откуда он взял ключ, который я ему никогда не давала? Верно, мама наверняка услышала глухой хлопок, потому что дверь закрылась, а не открылась. Железная дверь на крыше плотно прилегала к проему, и ее невозможно было с легкостью полностью закрыть. А чтобы при этом не издать еще ни звука, надо было аккуратно надавить на нее обеими руками. В тот день мне было не до этого, дверь хлопнула, и не один раз. Я ткнул указательным пальцем в запись между словами «с таким хлопком» и «меня беспокоят». Между абзацами была пропущена строка. Я воспользовался излюбленным выражением Хэчжин — если бы я… — и заполнил пустую строку. Если бы я был мамой… услышав глухой хлопок, сразу побежал бы на крышу. Эта железная дверь создавала проблемы с самого первого дня нашего переезда. Ее установили тяп-ляп, и она была плохо подогнана к косяку. Из-за этого дверь периодически не закрывалась или открывалась сама по себе. Мама много раз обращалась к строительной компании с требованием отремонтировать дверь, но компания обанкротилась. Дело закончилось тем, что пришел кто-то из домоуправления и просто повесил на дверь крючок — все равно что пациенту со сломанной ногой помазать место перелома йодом. В прошлом году во время тайфуна дверь по сто раз на дню с грохотом открывалась, и крючок сорвало. Поэтому маме пришлось чинить косяк и поменять дверь за свой счет. Она установила там замок и задвижку. Мастер заверил, что дверь ни за что не распахнется сама — разве что с дома слетит крыша. Вот мама и захотела проверить: не наврал ли ей мастер. Она наверняка сразу заметила, что под навесом горит лампа. А когда подошла к двери, увидела, что замок закрыт, а задвижка открыта. Возможно, именно в этот момент с двадцать второго этажа как сумасшедший залаял Хэлло, который брехал каждый раз, когда я спускался по лестнице. Открыв дверь, мама выглянула наружу? Она услышала мои шаги, спускавшиеся вниз по лестнице? Хотя Хэлло лаял так громко, что и слышать было необязательно. Может быть, мама заходила в мою комнату? Через приоткрытую стеклянную дверь убедилась, что меня там нет, а зашла, чтобы полностью убедиться в этом? В тот день мама тоже посчитала количество лекарства или нет? Лекарства было, сколько надо? Несмотря на это, мама пошла меня искать? Мама и в тот день подходила к охраннику, чтобы спросить: проходил ли я мимо? Может быть, она снова встретила у боковых ворот Хэчжина? Почему мама напрямую не спросила меня про этот день? Вопросы были несложными. Почему ты вышел из дома через крышу? Где ты достал ключ? Больше всего меня беспокоило, почему мама промолчала и лишь переживала про себя. Почему ты так поступила? Это же не такой страшный проступок? Ключ от железной двери на крыше был мне нужен, поэтому я сделал дубликат. Но нужен был не для того, чтобы мама бродила по холодной темной улице в поисках меня. Помню, я впервые воспользовался им и убежал из дома через крышу 31 августа — на следующий день после того, как я вернулся с Хэчжином с острова Имчжадо, где на глазах у всех пережил страшный припадок. Так я отплатил за то, что снял сковывавшие меня десять лет кандалы и перестал пить лекарство. Я и в тот день его не принял — хотел еще чуть-чуть побыть в мире магии. Я это заслужил. Я целые сутки провел в комнате, валяясь в кровати. На мне была кофта с длинными рукавами и длинные штаны, чтобы скрыть царапины и синяки на коленках и локтях, которыми наградил меня припадок. Кондиционер работал на полную мощность, превратив мою комнату в ледяной дворец. Хэчжин с утра уехал в район Санамдон, и разговаривать мне было не с кем. Вернее, не было никого, с кем хотелось бы поговорить. В конце концов, дома была мама, и рот имелся у нее в наличии. В тот день мама с утра поднялась на крышу и постоянно маячила у меня перед глазами. Ничем особо важным она там не занималась. Сидела на корточках у клумбы, выдергивала сорняки, которые уже выдергивала, осматривала растущий перец и из-за плеча подглядывала за мной в моей комнате. Когда я задернул жалюзи, не прошло и пяти минут, как она постучалась в стеклянную дверь. Каждый раз она находила все новую причину заглянуть ко мне. Тебе не душно? Если долго находиться под кондиционером, можно простудиться. Солнечные лучи прекрасны, не хочешь выйти попить на террасе чаю? Не хотел я никакого чая. Чай пьют, когда болеют. Но и спрашивать, от чего она мне докучает, не было никакого желания. Я видел ее насквозь, как и она меня. «Не хочешь попить чаю?» означало «Лучше честно расскажи, что случилось на острове Имчжадо». Фраза «Солнечные лучи прекрасны» призывала вместе обсудить мою слабость — врать. К заходу солнца мне стало так скучно, что я уже готов был лезть на стенку, но вдруг понял одну истину, о которой даже не подозревал, так как она была слишком явной. Любому — неважно, ребенку или взрослому — нужно место, куда можно пойти, и дело, которым можно заниматься. У меня не было ни того, ни другого. Когда у меня не было тренировки или учебы, я не знал, чем себя занять. У меня не было человека, с которым хотелось бы встретиться, не было фильма, который хотелось бы посмотреть, и занятия, которому хотелось бы посвятить время. Мне нельзя было пить, я должен был возвращаться домой до девяти, поэтому пойти развлечься вечером тоже было невозможно. И меня сильно задевало, когда мама спрашивала меня: «Тебе что, не с кем встретиться?» Когда у тебя ничего нет, ты не можешь ничего приобрести. Но маме, которая обычно знала все на свете, эта очевидная истина почему-то была неизвестна. В десять вечера я встал с кровати. Я не мог больше лежать — из-за «собачьей болезни» мускулы завелись, как мотор. Я вместо спортивной куртки надел ветровку с надписью «Частный урок», из ниши в ванной достал кроссовки, которые специально спрятал для этого дня, и выбежал через железную дверь. Дубликат от нее я тоже подготовил для этого дня. Значит, уже тогда, когда я регулярно принимал лекарство, я мечтал когда-нибудь убежать через дверь на крыше. Эту грустную мечту, которую я так страстно желал осуществить, можно было назвать «собачьей мечтой о свободе». Мне казалось, что если я останусь в комнате, то сойду с ума. Я хотел поскорее выбраться на улицу, поэтому громко хлопнул дверью, выпустившей меня в ночной мир. Если бы я повел себя чуть спокойнее, я бы, наверно, не разбудил у мамы инстинкт охотничьей собаки. Я вышел через железную дверь и, ни разу не обернувшись, побежал вниз по лестнице. Мне казалось, что мама вот-вот окликнет меня, от чего у меня чесался затылок и подрагивали лодыжки. Это ужасное чувство исчезло только тогда, когда я вышел через боковые ворота и перешел через переход у волнореза. Только тогда я смог остановиться и перевести дыхание. Я прислонился к перилам у волнореза и посмотрел на ночное море. Ничего не было видно — волн, чаек, морского парка Кундо, морского горизонта, смотровой площадки «Млечный путь», через которую я обычно возвращаюсь, когда бегаю… Все было скрыто в ночном тумане. Только свет от прожектора на смотровой площадке шарил вокруг лучом, как колесо обозрения, заманивающее в парк развлечений. Эй, иди сюда, повеселимся. Пирожковая «У Ёни!» была уже закрыта, хотя еще не было и одиннадцати. Мне это показалось странным. Такое случалось, только когда у хозяина были проблемы личного характера, к которым он относил плохое самочувствие, отвратительное настроение или неудачное тесто для пирожков. У меня появилось такое ощущение, что и у меня сегодня будет неудачный день. Когда я остро чувствую одиночество, дует ветер. Когда мне хочется плакать, идет дождь. Когда мне все осточертели, на небе светит полная луна. Когда я чувствую тяжесть в теле и на душе, то и погода давящая. Тот день я отнес к последнему случаю. День был очень жарким, на тело давил влажный туман, а темное небо заволокло тучами, словно вот-вот пойдет дождь. Но погода не влияла на меня, охваченного «собачьей болезнью». Я с легкостью ветра долетел до смотровой площадки, прилетел обратно к пирожковой и перепорхнул через пешеходный переход, легко добравшись до дороги вдоль реки. В тот момент впереди сквозь туман раздался чей-то смех. — Нет, я не это имею в виду. Голос был довольно низким — ниже ноты «фа», — но это точно была женщина. Похоже, она была одна и разговаривала по телефону. Меня это немного раздражало. Чтобы женщина, которая шла в одиночестве по ночной дороге, не поняла меня превратно, я должен был выбрать одно из двух: либо побежать вперед и обогнать ее, либо перейти через дорогу и пойти по дороге вдоль парка. — У тебя что, в ушах бананы? «В ушах бананы»… Я вспомнил одну женщину, которую утром в середине прошлого мая встретил по дороге домой, возвращаясь после пробежки. Точно не помню, но кажется, было восемь утра. Я переходил дорогу перед школой Кундо, но резко остановился, потому что у меня вновь началась страшная головная боль, мучившая меня всю ночь. Она пришла неожиданно, словно припадок. Перед глазами вмиг все стало размыто, будто меня ударили по глазам железным молотком. Я не смог сделать и шага, звуковой сигнал светофора заканчивался. Справа раздался гудок машины. Спасибо хоть за то, что я только схватился обеими руками за голову, а не стал кататься по земле. Вздрогнув, я сделал шаг назад, и в этот момент белый легковой автомобиль быстро проехал мимо. Из полуопущенного окна раздался грубый женский металлический голос: — Сукин сын, у тебя что, бананы в ушах? Это произошло на участке дороги у школы, где у пешеходов полное преимущество. Хотя место не имело принципиального значения — любой автомобилист подождал бы, увидев на пешеходном переходе шатающегося и держащегося за голову человека, а не стал бы обзывать его «сукиным сыном» и орать про «бананы». Надо было запомнить номер машины или ее марку, но мне было не до этого. Утренний туман уже добрался до поясницы, поле зрения было размыто из-за головной боли, да и сам автомобиль успел свернуть в сторону реки. Я ненадолго забыл про боль. У меня все кипело внутри, и я почти перелетел несколько оставшихся метров. Но оказавшись на другой стороне, огляделся, не зная, что делать дальше. Автомобиль Мадам Банан исчез из поля моего зрения, а у дороги около начальной школы видеокамеру еще не установили. Машина приехала оттуда, где находились четыре крупных жилых комплекса, включая наш. Номера и марки машины я не запомнил. Значит, наказать нарушительницу, не было никакой возможности. Закипевшая голова стала понемногу остывать. Когда я сердился, я ничего не видел перед собой — это был мой самый большой недостаток, но сильной моей стороной было то, что я сразу обо всем забывал, как только понимал, что сердиться без толку. И я сразу оставил идею наказать Мадам Банан. У меня появилась уверенность, что женщина в тумане и оставшаяся безнаказанной Мадам Банан одно и то же лицо. Конечно, многие женщины едят бананы, но мало кто из них затыкает ими уши. Да и голоса у них были похожи — словно в горле застрял банан. Я сразу же спрятался за фонарем у дороги со стороны реки и большими шагами стал приближаться к Мадам Банан. Через мгновение появилась темная тень, медленно двигавшаяся в тумане. Я подошел поближе и увидел длинные волосы, развевающиеся на ветру. Тогда я замедлил шаг и, сохраняя дистанцию, последовал за ней. Могу поклясться, я не желал ей ничего плохого. Просто хотел узнать, где она живет. Болтовня Мадам Банан продолжалась почти пять минут. — Недалеко от книжного магазина «Кёбо» в районе Кванхвамун у меня заглох мотор. — Что за вопрос? Конечно, я вызвала эвакуатор и доехала до мастерской. — Да нет, я села на автобус. Как можно оттуда ехать сюда на такси? — А чего бояться? Что страшного? Полночь — это еще ранний вечер, да и луна светит ярко. Мадам Банан перешла через первый мост и вдруг остановилась и замолчала. Она, кажется, с опозданием поняла, что полночь в Сеуле и полночь в нашем городе это две большие разницы. Улицы были темными и тихими: ни людей, ни машин. Сквозь морской туман раздавались крики чаек. Слегка вздрогнув, Мадам Банан быстро повернулась и посмотрела в мою сторону. Все-таки страшнее всего ей было из-за того, что у нее за спиной. Я стоял за фонарным столбом и смотрел прямо на Мадам Банан, стоявшую в желтом свете фонаря. Мой взгляд остановился не на ее лице, а на пальцах, державших телефон, а точнее — на золотом кольце у нее на мизинце размером с голову ребенка. Не знаю: то ли из-за лунного света, то ли из-за фонаря кольцо по-волшебному сверкало в тумане, словно звезда, прилетевшая из другой галактики. Вдруг голос в моей голове загадал мне загадку. Какой самый простой способ снять золотое кольцо с пальца Мадам Банан? Я ответил сразу без особого колебания. Отрезать палец. — Да нет, ничего. Мне просто показалось, что за спиной раздался какой-то звук. Мадам Банан опять повернулась и пошла. Цок-цок. Я пошел в ногу с ней. Цок-цок. Мы прошли метров десять, и Мадам Банан снова остановилась и обернулась. Наконец-то она произнесла то, что должна была произнести: — Ты знаешь, давай я перезвоню тебе, когда приду домой? Я остановился и улыбнулся. Раньше надо было. Мадам Банан крепко сжала телефон и пошла быстрее. В шагах чувствовалось беспокойство. Наверно, ее все время пугало то, что находилось за спиной. Уверен, что «женское шестое чувство», приобретенное за века человечеством, шептало ей всю дорогу. Тебе не кажется, что за тобой кто-то идет? Или она услышала шепот в моей голове. Ты чувствуешь меня? Я тоже пошел быстрее. Я не бежал, но у меня отчего-то появилась одышка, а в ногах чувствовалось напряжение. Десны чесались, словно резались зубы. По щекам бежали мурашки, как от дуновения ветерка. Мои странные ощущения было сложно передать словами и их нельзя было списать на волнение или напряжение. Такая реакция была похожа на нечто, о чем когда-то рассказал мне Хэчжин. Четыре года назад поздней весной или в начале лета Хэчжин как-то не пришел домой ночевать. В тот день он пошел на свидание со старшекурсницей из университета, в которую был очень долго безответно влюблен. Это был первый раз, когда Хэчжин без предупреждения не вернулся домой, и один из тех редких случаев, когда мама отчитала его. Пока мама его ругала, я стоял у стола и внимательно наблюдал за выражением лица Хэчжина. Он все извинялся и извинялся, но было видно, что мыслями он где-то далеко. В его глазах мерцали звезды, и мне показалось, что его душа бродит где-то в космосе. Мне стало ужасно любопытно. Что это за девушка, которая прошлой ночью отправила его в космос? Как только мама ушла, я спросил: — Тебе было так хорошо? Шея Хэчжина покраснела, как арбуз. Он стал оправдываться, будто перед мамой. — Я плохо помню. Мы оба были слишком пьяны. Было ясно, что он хотел сохранить все в секрете. Но я, конечно, не захотел уважать его личное пространство, потому что для меня это тоже был важный вопрос. — Но ты хотя бы свое настроение помнишь? — Это… Он долго колебался, а затем начал рассказывать, используя очень много художественных определений. Всего я не запомнил, но сказал он примерно следующее. Когда мне будет 98 лет и настанет мой черед умереть, Смерть придет за мной и спросит, какой момент своей жизни ты бы хотел пережить еще раз, и я отвечу ей, что хотел бы снова прожить прошлую ночь, когда весь мир вокруг незаметно исчез. Что это за чувство такое, когда исчезает мир? У меня не было серьезных отношений с противоположным полом, я только переспал с двумя женщинами. Ощущения от этих двух раз были, как космос, далеки от испытанного Хэчжином. Эти женщины были проститутками, не нужно было даже стараться стянуть портки. У первой были небольшие упругие груди — в моем вкусе. Но я особо ничего не почувствовал. Даже пульс стал биться медленнее и тяжелее, чем обычно. А когда я кончил, не испытал никакого электрического разряда. В надежде на что-то другое, я попробовал во второй раз с другой женщиной, но и он ничем не отличался от первого. Мне было скучно даже целоваться, поэтому я просто трогал ее зубы кончиком языка. Меня не привлекали и мужчины. Никакого чувства к Хэлло с двадцать второго этажа я тоже не испытывал. Глаза Хэчжина, улетевшие в далекий космос, оказались для меня полной загадкой. Я чувствовал отчаяние, потому что понял, что до конца жизни не смогу расшифровать сигнал, породивший в Хэджине такие ощущения. В ночь, когда я пошел следом за Мадам Банан, я наконец-то нашел зацепку для расшифровки. Более того, я четко понял, что меня привлекало. Меня привлекал испуг. Луна зашла за тучи. Туман очень быстро становился все гуще и гуще и распылялся вокруг, как снег, разбрасываемый в горах снеговой пушкой. Когда Мадам Банан оборачивалась, я останавливался, когда она двигалась, я шел поблизости от нее, чтобы она в полной мере чувствовала мое присутствие. Чем ближе становилось расстояние, тем больше звуков, издаваемых Мадам Банан, проникали мне в уши и зажигали пять чувств. Звон монет и ключей в ее рюкзаке. Стук каблуков, который становился все быстрее и сбивчивее. Трение голых бедер во время ходьбы. Шорох развевающихся от сильного ветра волос. Прерывистое и влажное дыхание. Мне стало даже казаться, что я слышу, как кровь пульсирует у нее в артерии под подбородком. Я слышал эти звуки, и в моей голове рождались разные сценарии, как забрать у нее золотое кольцо. Одной рукой резко схватить за волосы, струившиеся по плечам, а другой — заткнуть ей рот и потащить через улицу в сторону реки. А перед тем, как бросить ее в воду, сорвать золотое кольцо клыками, полученными в наследство от наших предков, которые сидели в пещере и рвали ими сырое мясо. Когда показался перекресток, Мадам Банан перешла на бег. Ее дыхание стало очень шумным, будто в горле установили мотор от мотоцикла. Оглядываясь, она бежала на высоких каблуках, ее ноги несколько раз подворачивались, и она пошатывалась. Грубая была, но пугливая. Хотя и в такой ситуации она сохранила остатки самообладания. У пешеходного перехода на перекрестке она резко обернулась и металлическим голосом закричала, походя на шипящую кошку: — Ты кто? Я не ответил. Мне не понравилась ее манера разговаривать. Что я тебе такого сделал, что ты так шипишь? Я же не говорил с тобой, не приставал, не показывался тебе на глаза и не пугал, я просто шел своей дорогой. Как некстати в это время у нее в руке зазвонил сотовый. Она закричала и дернула рукой, как от удара. Телефон улетел на середину перехода, а женщина с ужасным криком побежала через дорогу. В этот момент из-за угла школы появился автомобиль и резко затормозил. В тумане смешалось много звуков — скрежет колес, которые скользили и царапали поверхность дороги, эхом разносившийся крик Мадам Банан, звонок телефона на дороге. Наконец наступила тишина. И автомобиль, и Мадам Банан — все ушли своей дорогой. Я приблизился к переходу. Опустив руки, я недолго простоял у светофора. Приподнятое состояние моментально испарилось, и меня охватил голод, будто мой желудок был совсем пуст. Все силы покинули меня, голова опустела. Что я до сих пор делал? Чего мне не хватает, отчего я чувствую голод? Я поднял телефон, валявшийся на проезжей части. На экране высветилось имя звонившего.