«Видишь эту живую легенду? Одним нажатием курка я положу его к своим ногам, стонать, молить, стенать и умолять как бога. Оружие дает порнографическую власть. Мне стоит захотеть, и президент погибшей половины мира станет глядеть на меня, не веря своим глазам, и это потому, что мне принадлежит дешевый пистолет. Пистолеты – моя любовь, пистолет – моя забава. Ты счастливец, если в твоих руках пистолет». В Тегеране пятьдесят два американских дипломата попали в заложники в американском посольстве. Хинкли сидел у окна в самолете из Коламбуса в Дейтон. Он сочинял письмо Джоди. В кинофильме своей жизни он был главным героем, которому достается девушка. Мысленно он уже достиг всего. Он подойдет к президенту и пожмет ему руку. В другой руке у него будет пистолет. Каждая выпущенная им пуля стает ангелом, который воссядет рядом ним на небесах. Позже на видео дейтонского митинга увидят Хинкли, стоявшего менее чем в двадцати футах от президента. В фильме Тревис говорил Бетси: – Надо обзавестись таким плакатиком: «Однажды я стану организозованным». – В смысле «организованным»? – Организозованным. Организозованным. Это шутка. Ор-Га-Ни-Зо-Зо-Ван-Ным! – Ах, организозованным… Как таблички в офисах с надписью: «Не… откладывай!»? 6 октября в Нешвилле, Теннесси, Хинкли задержала полиция аэропорта – в его багаже нашли пистолеты. Оружие конфисковали, а Хинкли оштрафовали на 62 доллара 50 центов. Он полетел в Даллас и купил новые пистолеты. 20 октября Хинкли улетел домой к родителям. Он нутром чувствовал, что ему не угнаться за вращением мира. Он не справлялся со своими побуждениями, и солнце иногда слепило так, что он не выходил из дома. Однажды ночью он высыпал в ладонь голубые таблетки, смешал их с желтыми. Проснулся он в больнице. По настоянию родителей стал посещать психиатра. Психиатр счел Хинкли эмоционально незрелым. Он советовал родителям давать ему меньше денег. 4 октября 1980 года Рональд Рейган был избран сороковым президентом Соединенных Штатов, победив в 44 штатах на 489 избирательных участках, против 49 у Джимми Картера. В декабре Хинкли улетел в Нью-Йорк. Это был город Тревиса Бикла, маленьких проституток и крови на мостовой. В канун Нового года он обдумывал самоубийство перед домом «Дакота», на том самом месте, где Марк Дэвид Чепмен недавно стрелял в Джона Леннона. Казалось, куда ни глянь, увидишь такого молодого человека с рассеянным взглядом и пальцем, зудящим от желания нажать на курок. Хинкли несколько часов простоял под ярко светящимися окнами. Куртка на нем была жиденькая, он замерз и вернулся в отель. В ту же ночь он наговорил на магнитофон: «Джон Леннон мертв. Миру конец. Забудь о нем. Будет просто безумием, если я продержусь в нем первые несколько дней… Я все еще жалею, что должен уйти с 1981-м… не понимаю, зачем люди хотят жить. Джон Леннон мертв… Я все думаю… все время думаю о Джоди. На самом деле, ни о чем другом не думаю. О ней и о том, что Джон Леннон мертв. Они как будто связаны… Я смертельно ненавижу Нью-Хейвен. Я бывал там много раз – не выслеживал ее, просто искал… Я собирался сводить ее куда-нибудь, но не знаю… я даже на это не способен… этот город станет городом самоубийц. То есть мне-то все равно. Только Джоди еще что-то значит. Если я что сделаю в 1981-м, то только ради Джоди Фостер. Я одержим Джоди Фостер. Я должен, должен найти ее и поговорить, лично или еще как… Я хочу одного – чтобы она знала о моей любви. Я не хочу ей зла… Кажется, лучше бы мне вовсе не встречаться с ней, не на этой земле, чем она будет с другими. Я не хотел бы оставаться на земле без нее». Отец Хинкли встретил его в аэропорту Колорадо. Это было 7 марта 1981-го. Он дал сыну 200 долларов, которыми Хинкли расплатился за мотель в Денвере. Он сидел в номере и смотрел телевизор, пока деньги не кончились. Впоследствии, на суде, Джек Хинкли выдавит: «Я – причина трагедии Джона. Мы выгнали его из дома, а он не мог жить один. Я всей душой хотел бы сейчас поменяться с ним местами». Он расплачется в носовой платок, а его жена с плачем покинет зал суда. Отцы и сыновья. Чего бы мы не отдали, чтобы поменяться местами с нашими мальчиками, взять на себя их страдания, облегчить их боль. На следующий день мать Хинкли отвезла его в аэропорт. Они вместе просидели десять минут в зале отправления, и оба молчали. Наконец Джон открыл рот. Он сказал: «Хочу поблагодарить тебя, мама, за все, что ты делала для меня все эти годы». Это звучало как последнее слово. Он на один день полетел в Голливуд. Солнце светило слишком ярко, на улицах было полно ненормальных. 26 марта он сел в автобус на Вашингтон. Земля разворачивалась перед ним, как человеческий язык. Три дня спустя он зарегистрировался в вашингтонском «Парк-отеле». В багаже у него были пистолеты. На ночь он клал один под подушку, второй на тумбочку у кровати, со взведенным курком. 30 марта он позавтракал в «Макдоналдсе». Возвращаясь в отель, купил «Вашингтон Стар». На газетном листе увидел, что президент Рейган через несколько часов будет выступать перед рабочим съездом в вашингтонском «Хилтоне». От этих слов перед глазами у него заплясали цветные пятна. Он принял душ и проглотил таблетку валиума; испугался, что одной будет мало, и выпил еще одну. Он зарядил «Ром RG-14» разрывными пулями, купленными за девять месяцев до того в магазине Лаббока. Потом сел и написал последнее письмо женщине своей мечты. «Милая Джоди, вполне возможно, я сегодня погибну, пытаясь добраться до Рейгана. Именно поэтому я сейчас пишу тебе это письмо. Как ты уже знаешь, я тебя очень люблю. Я оставил тебе десятки стихов, писем и признаний в любви в слабой надежде, что ты мной заинтересуешься. Мы пару раз говорили по телефону, но я так и не осмелился подойти к тебе и представиться. Не только от застенчивости, но и потому, что не хотел докучать тебе своим навязчивым присутствием. Я понимаю, что множество писем, оставленных у твоих дверей и в почтовом ящике, – тоже навязчивость, но считал, что это менее болезненный способ выразить свою любовь к тебе. Я очень рад, что ты хотя бы запомнила мое имя и знаешь о моих чувствах. А болтаясь у твоего общежития, я понял, что стал темой для болтовни, хотя бы и полной насмешек. Как бы то ни было, знай, что я всегда буду любить тебя. Джоди, я бы и думать забыл убивать Рейгана, если бы мог завоевать твое сердце и прожить с тобой до конца жизни, хотя бы и в полной безвестности. Признаюсь, что совершаю эту попытку только потому, что мне не терпится произвести на тебя впечатление. Я должен как-то заставить тебя понять, без тени сомнения, что делаю это ради тебя! Жертвую свободой, а возможно и жизнью, чтобы ты переменила свое мнение обо мне. Это письмо написано за час до того, как я уйду к отелю «Хилтон». Джоди, я прошу тебя, пожалуйста, загляни в свое сердце и дай мне хотя бы шанс заслужить этим историческим деянием твое уважение и любовь. Твой навсегда, Джон Хинкли» Позже, на предварительном слушании Джоди Фостер будет давать показания как свидетельница. Прокурор встанет перед ней. – А теперь относительно этого Джона В. Хинкли, – скажет он. – Посмотрев на него сегодня в суде, вы припоминаете, что видели его раньше? – Нет. – Вы отвечали на его письма? – Нет, не отвечала. – Вы чем-либо поощряли его внимание? – спросит прокурор. – Нет. – Как бы вы описали свои отношения с Джоном Хинкли? – Я не имею никакого отношения к Джону Хинкли, – ответит актриса. При этих ее словах Хинкли метнет в нее шариковую ручку и взвизгнет: «Я до тебя доберусь, Фостер!» Маршалы выведут его из зала. Позже, когда запись этого эпизода будет проиграна в суде, возбужденный Хинкли вскочит на ноги и вскинет руку, словно защищаясь от удара. Он бросится к двери, и маршалы побегут за ним. В час тридцать он взял такси. Сказал шоферу: «Отель „Хилтон“». На такси туда было не больше десяти минут. «Однажды хлынет настоящий дождь и смоет всю грязь», – думал он. Револьвер лежал у него в кармане – сверкающее орудие правосудия. Рука Господа. В кино Тревис Бикл говорил: – Ты настолько здоров, насколько себя чувствуешь. Он полчаса простоял под дождем. Перед отелем собиралась толпа. У обочины ждал президентский лимузин. Полицейские были, но не слишком много. Хинкли опускал руку в карман куртки, подбадривал себя ощущением тяжести «Рома». Он понемногу протиснулся в ряд прессы. В 1:45 Рональд Рейган с сопровождением вышел из отеля. Он улыбался и махал левой рукой. В кино Тревис Бикл говорил: – Теперь я ясно вижу – вся моя жизнь была нацелена на одно. У меня не было выбора. Репортер из группы прессы выкрикнул: – Мистер президент, мистер президент! Рейган, улыбаясь, обернулся к нему. Хинкли достал из кармана пистолет. Принял позу стрелка и выпустил шесть пуль, как мог быстро. Первая пробила мозг пресс-секретаря Джеймса Бреди. Вторая ранила в спину полицейского Томаса Делаханти. Третья прошла мимо президента в стену. Хинкли пытался успокоить дыхание. Он все испортил. Он не справлялся. Четвертая пуля попала в грудь агенту Секретной службы Тимоти Маккарти. Хинкли видел, как агенты бросаются к нему, обнажив оружие. Еще не конец. Пятая пуля ударила в непробиваемое стекло президентского лимузина. Агент Секретной службы затаскивал Рейгана в машину, когда шестая, срикошетив от дверцы, попала президенту в грудь. Она расколола ребро и засела в легком, в нескольких дюймах от сердца. Хинкли еще щелкал курком, когда агенты Секретной службы сбили его с ног. Мы летели в Лос-Анджелес как обычная семья. Мать и отец по очереди занимались детьми. Надо было следить за багажом и тащить его через терминал. Мы купили на дорогу журналы, а не газеты, в которых на первой полосе были фотографии Дэнни. Мы отвлекали мальчиков и старались не давать им слишком много сладкого. Они плохо переносили полет, а сахар их возбуждал. Фрэн не жалела усилий, чтобы они не расклеились. На борту самолета я старался не вспоминать перелет трехмесячной давности – ночную гонку к Дэнни, пока власти не упрятали его в темную дыру, где он был заперт с тех пор. Я смотрел в круглый иллюминатор на геометрическую сеть Среднего Запада, пролетавшую под крылом. Дэнни месяцами разъезжал по этим землям, наматывал мили дорог на машине. Мне казалось, если хорошенько сосредоточиться, я увижу его маршрут: зеленые линии, переходящие в желтые, оранжевые, красные. Но, как ни всматривался, я ничего не увидел. Мы остановились в отеле «Беверли-Уилшир». В Лос-Анджелесе было пасмурно, моросил дождь. Дети как сумасшедшие скакали на гостиничных кроватях. Пока Фрэн купалась, чтобы избавиться от дорожной усталости, я разобрал чемоданы. Привез с собой целый портфель документов. Разложил по хронологии газетные вырезки и диски с записями событий той ночи. У меня был список вопросов, на которые нужно найти ответы, и соображения для защиты. Предварительное слушание по делу было назначено на завтра, я рассчитывал передать все собранное адвокатам Дэнни. Как всегда, Лос-Анджелес встретил меня предчувствием неудачи. Казалось, так и должно быть, что для Дэнни все рухнуло здесь, где встретились и поженились его родители. В городе, где они скатывались к разочарованию и гневу вплоть до горького развода, после которого мальчик, вместо того чтобы стать наследником двух домов, превратился в бездомного. Этот город в конце концов притянул его к себе – словно жертва вернулась на место, где мы совершили над ним преступление. Мы описали полный круг. Через два часа, оставив мальчишек службе присмотра за детьми, мы поехали выпить с адвокатом Дэнни. Мюррей сидел на веранде отеля «Эрмитаж» с Кэлвином Дугласом, главным советником Дэнни. Дуглас был профессором юриспруденции в Стэнфорде и всю жизнь защищал обвиняемых в резонансных убийствах. У него была непокорная седая шевелюра и пакет с нарезанной морковкой в портфеле. – Сразу скажу, – начал он, – федеральные власти показали мне не все улики. – Что за улики? – спросил я. – Откуда мне знать, если я их не видел? – возразил Дуглас. Он открыл молнию пакетика и достал кусочек моркови. Оглядел его, прежде чем надкусить. – Я отправил претензию, – продолжил он. – Поскольку власти утверждают, что часть материалов по делу совершенно секретна, будет отдельное заседание, где выяснят, что я вправе видеть. – Какие материалы? – Опять же, точно не знаю, – сказал Дуглас. – Но, на мой взгляд, показания свидетелей слишком легковесны, и недостает некоторых подробностей о передвижениях Сигрэма. А на мой запрос по террористической активности в районе на момент стрельбы ответили молчанием. – Вероятно, это важно, – заметил Мюррей. – Какие действовали иностранные ячейки? Какие переговоры прослушивало ФБР? Если настоящий стрелок на свободе, как мы его найдем без этих сведений? Я делал заметки в своем блокноте. Они отправятся в папку, и позже я поразмыслю, как вписать их в дело. – Дэнни говорил, что вы советовали ему ссылаться на невменяемость, – сказала Фрэн. – Временную невменяемость. – Это нелепо, – сказал я. – Мой сын невиновен. – Я в этом уверен, – ответил Мюррей, – но на орудии убийства его отпечатки. И один парнишка заснял его на телефон с пистолетом в руке за миг до того, как подоспела полиция. – Я видел тот снимок, – кивнул я. – Он не доказывает, что стрелял Дэнни. – На его руках нашли следы пороха. – Потому что, когда он боролся с полицией, пистолет выстрелил ему в ногу. А как насчет свидетеля, который показал, что сразу после выстрелов Дэнни схватился с каким-то мужчиной? – Мы почти уверены, что это был первый оказавшийся на месте агент, – сказал Дуглас. – Послушайте, я смотрел записи. Ваш сын снят стоящим перед сценой за несколько мгновений до выстрелов. На нем белая рубаха на пуговицах. После первого выстрела камера захватила человека в такой же рубашке, проталкивающегося к выходу. Пистолет виден ясно. – Что ж, на Дэнни была такая же рубашка, как на убийце, – сказал я. – Ручаюсь, в зале было человек пятьдесят в белых рубашках.