— Как раз вовремя, — заметил Кимбалл, поскольку к больнице приближалась еще одна воющая карета скорой помощи. Он повернулся, чтобы выйти встречать очередного пациента. — Эй. Постой! — Парень схватил Кимбалла за руку. — Ты что, не доктор? Болит же, черт возьми! Скажи этим сукам, чтобы сделали что-нибудь! Кимбалл искоса взглянул на Кэтрин. И сказал: — Будь с ними повежливей, приятель. Эти суки здесь главные. Ампутация всегда была тяжелым выбором для Кэтрин. Если бы ногу можно было спасти, она бы сделала все от нее зависящее. Но, когда спустя полчаса она встала за операционный стол со скальпелем в руке и еще раз посмотрела на остатки правой ноги пациента, выбор стал очевиден. Голень представляла собой сплошное месиво, а большая и малая берцовые кости были раскрошены. Судя по уцелевшей левой ноге, правая была когда-то мускулистой и правильно сформированной, к тому же с хорошим загаром. Ступня — как ни странно, практически не поврежденная, несмотря на ужасающий угол разворота, — сохранила следы от сандалий, а между пальцами остался песок. Ей не нравился этот пациент, его грубые ругательства и оскорбления, которыми он осыпал и ее, и медсестер, но, вонзая скальпель в его плоть, вырезая кожный лоскут и зачищая острые концы поврежденных берцовых костей, она испытывала жалость и грусть. Операционная медсестра убрала со стола ампутированную ногу и обернула ее простыней. Нога, еще недавно ощущавшая тепло песка на пляже, должна была стать пеплом после кремации вместе с другими органами и конечностями, принесенными в жертву ради спасения жизни. Операция вызвала у Кэтрин ощущение депрессии и опустошенности. Когда она, сняв с себя халат и перчатки, вышла наконец из операционной, меньше всего ей хотелось увидеть поджидавшую ее Джейн Риццоли. Она подошла к умывальнику, чтобы смыть с рук запах талька и латекса. — Уже полночь, детектив. Вы вообще когда-нибудь спите? — Наверное, так же, как и вы, — усмехнулась Риццоли. — Мне нужно задать вам несколько вопросов. — Я думала, вы больше не занимаетесь этим делом. — Я никогда его не брошу. Кто бы там что ни говорил. Кэтрин вытерла руки и повернулась к Риццоли. — Вы мне не слишком симпатизируете, не так ли? — Нравитесь вы мне или нет, это сейчас неважно. — Может, я что-то не так сказала? Или сделала? — Послушайте, вы здесь уже закончили на сегодня? — Вы недолюбливаете меня из-за Мура, я угадала? Риццоли заметно посуровела. — Личная жизнь Мура меня не касается. — Но вы ведь не одобряете его выбор. — Он никогда не спрашивал моего мнения. — Ваше мнение написано у вас на лице. Риццоли посмотрела на нее с нескрываемой неприязнью. — Когда-то я восхищалась Муром. Я думала, он настоящий. Полицейский, который никогда не переходит грань. А выходит, он ничуть не лучше других. Но я никак не могу поверить, что все это с ним произошло из-за женщины. Кэтрин сняла с головы шапочку и бросила ее в корзину. — Он понимает, что совершил ошибку, — сказала она и вышла из операционного отделения в коридор. Риццоли последовала за ней. — С каких это пор? — С тех пор как уехал, не сказав ни слова. Я так думаю, что была для него просто временным отступлением от принципов. — А может, это он был для вас отступлением от принципов? Кэтрин стояла в коридоре, с трудом сдерживая слезы. «Я не знаю. Я не знаю, что и думать». — Вы, похоже, оказались в центре вселенной, доктор Корделл. К вам приковано все внимание. И Мура. И Хирурга. Кэтрин гневно уставилась на Риццоли. — Вы думаете, мне все это нужно? Я никогда не напрашивалась на роль жертвы! — Но все равно так получается, верно? Существует какая-то странная связь между вами и Хирургом. Я поначалу не разглядела ее. Мне казалось, он убивал предыдущих жертв, воплощая свои больные фантазии. А теперь я уверена, что все это из-за вас. Он как кот, который убивает птичек и несет их к ногам хозяйки, чтобы продемонстрировать свой талант охотника. Те жертвы были дарами, которые должны были произвести впечатление на вас. Вот почему он убил Нину Пейтон не сразу, а только когда она оказалась в этой больнице под вашей опекой. Прежде всего он хотел, чтобы вы оценили его мастерство. Вы — его навязчивая идея. И я хочу знать, почему. — Но на этот вопрос может ответить только он один. — А у вас нет никаких соображений? — Откуда? Я даже не знаю, кто он. — Он был в вашем доме вместе с Эндрю Капрой. Если только под гипнозом вы сказали правду. — В ту ночь я видела только Эндрю. И он единственный… — Она остановилась. — Может быть, не я его навязчивая идея, детектив. Вы об этом не думали? Может, это Эндрю? Риццоли нахмурилась, озадаченная таким заявлением. Кэтрин вдруг поняла, что попала в точку. Центром вселенной для Хирурга была вовсе не она, а Эндрю Капра. Олицетворение божества, учитель, которому он подражал и которого, возможно, стремился превзойти. Он был для него братом по крови, а Кэтрин его уничтожила. Она подняла взгляд на табло, где высветился вызов, адресованный ей: «Доктор Корделл, в операционную. Доктор Корделл, в операционную». «Господи, оставят меня когда-нибудь в покое?» Она вызвала лифт. — Доктор Корделл! — Мне некогда отвечать на ваши вопросы. Меня ждут пациенты. — Когда у вас будет время? Двери лифта распахнулись, и Кэтрин зашла в кабину — усталый солдат, возвращающийся на передовую. — Мое дежурство только начинается. * * * Я узнаю их по крови. Я смотрю на ряды пробирок, как смотрят на конфеты в коробке, гадая, какая вкуснее. Наша кровь так же уникальна, как мы сами, а мой наметанный глаз распознает самые разнообразные оттенки красного — от ярко-пурпурного до темно-вишневого. Я знаю, что придает крови цвет — гемоглобин с разной степенью насыщения кислородом. Это всего лишь химия и не более того; правда, такая химия может вызвать шок, навести ужас. Никто не может остаться равнодушным к виду крови. Хотя я и вижу ее каждый день, она не перестает возбуждать меня. Я смотрю на пробирки жадным взором. Они собрались здесь со всего Бостона и его окрестностей, их присылают из врачебных кабинетов и клиник, доставляют из больницы, что находится за соседней дверью. У нас самая большая диагностическая лаборатория в городе. Где бы вы ни оказались в Бостоне, стоит вам только протянуть руку к игле процедурной сестры, знайте, что ваша кровь найдет дорогу сюда. Ко мне. Я придвигаю к себе первый ряд пробирок. На каждой значится имя пациента, имя врача, дата. Рядом — стопка лабораторных предписаний. Я тянусь к ним, начинаю листать, изучая имена. Дойдя до середины, я останавливаюсь. Передо мной предписание для пациентки Карен Соубел, двадцати пяти лет, которая проживает по адресу 7536 Клар-роуд в Бруклине. Белая, не замужем. Все это я узнаю из ее лабораторной формы, где, кстати, указаны и номер ее полиса социального страхования, и место работы, и страховая компания. Врач запросил два анализа крови: на ВИЧ-инфекцию и сифилис. В графе диагноза значится: «Сексуальное насилие». В ряду пробирок я нахожу ту, что содержит кровь Карен Соубел. Она густая и темно-красная, словно кровь раненого животного. Я держу ее в руках и ощущаю тепло; я вижу ее, чувствую эту женщину по имени Карен. Растоптанную и перепуганную. Ожидающую своего часа. Вдруг я слышу голос и с изумлением поднимаю голову. В лабораторию только что зашла Кэтрин Корделл. Она стоит так близко, что я могу протянуть руку и дотронуться до нее. Я удивлен ее появлением здесь, тем более в такой час — между темнотой и рассветом. Редко кто из врачей заходит в наш полуподвальный мир, и ее появление повергает меня в состояние крайнего возбуждения. Увидеть ее здесь — все равно что увидеть Персефону в подземном царстве Аида. Мне интересно, что привело ее сюда. Но вот я вижу в ее руке несколько пробирок с золотистой жидкостью, которые она протягивает лаборанту за соседним столом со словами: «Плевральное излияние» — и понимаю, почему она снизошла до нас. Как и многие врачи она не доверяет особо ценные образцы курьерам и лично относит пробирки в здание лаборатории «Интерпат», соединенное туннелем с клиникой «Пилгрим». Я вижу, как она уходит. Она идет мимо моего стола. Плечи ее поникли, и она еле плетется, словно пробирается сквозь топь. Усталость и флуоресцирующий свет придают ее коже нездоровую бледность. Она исчезает за дверью, так и не узнав, что все это время я наблюдал за ней.