— Врач уже осматривал его сегодня? — Доктор Корделл бывает здесь каждое утро. — И что она думает по поводу того, что он до сих пор в коме? Анджела положила губку в таз и выпрямилась. — Я не знаю, что тут вообще можно сказать, господин Гвадовски. — Как долго он будет находиться в таком состоянии? — Ровно столько, сколько вы ему позволите. — Что это значит? — вспылил он. — Вам не кажется, что было бы человечнее отпустить его? Иван Гвадовски свирепо уставился на нее. — Да, это многим облегчило бы жизнь, не так ли? И к тому же освободится больничная койка. — Я не это имела в виду. — Я знаю, как оплачиваются сегодня больницы. Если пациент задерживается надолго, вы несете убытки. — Я говорю только о том, что было бы лучше для вашего отца. — Для него было бы лучше, если бы врачи как следует выполняли свою работу. Чтобы не говорить ничего, о чем потом пришлось бы пожалеть, Анджела отвернулась, взяла из таза губку, отжала ее дрожащими руками. «Не спорь с ним. Просто делай свое дело. Этот человек — из тех, кто всегда считает себя правым». Она положила влажную губку на живот пациента. Только в эту минуту она осознала, что он уже не дышит. Анджела тут же приложила руку к его шее, чтобы нащупать пульс. — В чем дело? — воскликнул сын. — С ним все в порядке? Она не ответила. Бросившись мимо него, она выбежала в коридор. — Синий сигнал! — закричала она. — Подайте синий сигнал, палата пять-двадцать-один! * * * Кэтрин вылетела из палаты Нины Пейтон и ринулась в соседний коридор. В палате 521 уже толпились врачи, а в коридоре собрались ошарашенные студенты-медики, которые, вытянув шеи, пытались разглядеть, что будет происходить дальше. Кэтрин ворвалась в палату и громко, чтобы ее расслышали в этом хаосе, крикнула: — Что случилось? Анджела, медсестра Гвадовски, сказала: — Он просто перестал дышать. Пульса нет. Кэтрин пробралась к койке и увидела, как другая медсестра, зафиксировав на лице пациента кислородную маску, уже закачивает кислород в легкие. Врач делал реанимацию, мощными нажатиями на грудную клетку пациента разгоняя кровь от сердца по артериям и венам, питая жизненно важные органы, питая мозг. — Электрический разряд подключен! — выкрикнул кто-то. Кэтрин бросила взгляд на монитор. Прибор-самописец показывал желудочковое трепетание. Сердце уже не сокращалось. Вместо этого подрагивали отдельные мышцы, а само сердце превратилось в дряблый мешок. — Дефибриллятор готов? — спросила Кэтрин. — Сто джоулей. — Начинайте! Медсестра поместила электроды дефибриллятора на грудь пациента и прокричала: — Всем отойти! Последовал электрический разряд, который дал встряску сердцу. Тело пациента подскочило на матрасе, словно кошка на раскаленной решетке. — Без изменений! — Внутривенно один миллиграмм эпинефрина, потом еще раз электрошок на сто джоулей, — скомандовала Кэтрин. Эпинефрин ввели в вену пациента. — Разряд! И опять последовал электрошок, и тело дернулось. На мониторе кривая ЭКГ резко взлетела вверх и снова превратилась в дрожащую линию. Это были последние судороги угасающего сердца. Кэтрин смотрела на своего пациента и думала: «Как же я смогу оживить эту груду костей?» — Вы хотите… продолжить? — запыхавшись, спросил врач-реаниматолог. На его лице выступил пот. «Я вовсе не собиралась возвращать его к жизни», — подумала она и уже приготовилась дать отбой, когда Анджела прошептала ей на ухо: — Сын здесь. Он наблюдает. Кэтрин бросила взгляд на Ивана Гвадовски, который стоял в дверях. Теперь у нее не было выбора. Если они чуть ослабят усилия, сын тотчас кинется взыскивать с них моральный ущерб. На мониторе тонкая линия дрожала на поверхности бушующего моря. — Давайте еще раз, — сказала Кэтрин. — Теперь двести джоулей. И возьмите у него кровь на анализ! Она расслышала громыхание тележки процедурной сестры. Тут же появились трубки для забора крови и шприц. — Я не могу найти вену! — Используйте центральную. — Всем отойти! Последовал новый мощный электрический разряд. Кэтрин смотрела на монитор в надежде на то, что электрошок разбудит сердце. Но вместо этого линия ЭКГ превратилась в мелкую рябь. Ввели очередную дозу эпинефрина. Врач-реаниматолог, красный и потный, продолжал качать грудную клетку. Свежая порция кислорода была подана в легкие, но все усилия напоминали попытку вдохнуть жизнь в высушенную мумию. Кэтрин уловила смену настроения среди персонала, в их голосах уже не было прежней взволнованности, и слова произносились вяло и автоматически. Теперь их действия были чисто механическими, лишенными всякого смысла. Она огляделась по сторонам, увидела лица десятка или более врачей и медсестер, столпившихся возле кровати, и поняла, что исход для всех очевиден. Они просто ждали ее команды. И она последовала. — Давайте составлять протокол, — произнесла она. — Одиннадцать тринадцать. В молчании все отошли от кровати и уставились на Германа Гвадовски, который остывал, опутанный проводами и трубками. Медсестра отключила кардиомонитор, и экран погас. — А где же электронный стимулятор сердца? Кэтрин, подписывая протокол по факту смерти, обернулась и увидела, что в палату зашел сын пациента. — Там уже нечего спасать, — пояснила она. — Мне очень жаль. Мы не смогли заставить его сердце биться. — Разве не для этого используют электронные стимуляторы сердца? — Мы сделали все возможное… — Ничего, кроме электрошока, вы не делали. «Ничего?» Она оглядела палату, заваленную доказательствами их усилий: шприцами, трубками, смятыми упаковками препаратов — тем медицинским мусором, который остается после каждой битвы за жизнь. Присутствовавшие в палате наблюдали за происходящим, ожидая увидеть, как ей удастся справиться с возникшей проблемой.