После школы сразу шел домой, в свою комнату, и запирался там. Просто… я очень переживал, понимаете? Бедный папа по-прежнему очень много для меня значил. О нем ведь до сих пор говорят с уважением, потому что он много сделал для других людей – совершенно бескорыстно. И у меня от этого тепло на душе. Понимаете, его до сих пор помнят. И вот, перед тем как уехать в Калифорнию, я… Помню, там было снега по пояс. Но меня это не остановило. Кладбище, где он похоронен, большое, акров восемьдесят-девяносто. Просто огромное. Называется кладбище Гроба Господня. На участке, где лежит отец, одни только плоские могильные плиты. Я взял машину у мамы, сказал ей, что мне надо кое-куда съездить. Подъехал к кладбищу как можно ближе, припарковался на обочине, потом почти полмили прошел пешком, перемахнул через бетонную ограду примерно вот такой вышины и очутился перед бескрайней снежной пустыней. Не спрашивайте, как мне удалось отыскать могилу. Я просто пошел вперед и, когда решил, что уже хватит, повернул направо, чуток попетлял и – в точку! – нашел папу. Смахнул снег… и… и встал на колени, прочел молитву, поговорил с ним, ну, понимаете, и ушел. Пару лет мне снились сны. Далее Бьянки стал пересказывать содержание снов про отца: – В них всегда была доброжелательная атмосфера, понимаете? Он сидит в кресле, я вхожу, устраиваюсь рядом, мы молчим, но мне кажется, будто мы разговариваем, понимаете, и я ощущаю особенную близость к нему. Он говорит мне, что все будет в порядке. Мне долго такое снилось, года три, а потом перестало. Затем Кен с врачом поговорили о жизни до ареста, после чего перешли к убийствам. Сначала, признался Бьянки, его изумили предъявленные обвинения, а потом, вроде бы не переключаясь на другую личность, он довольно ясно стал припоминать смерть жертв. Однако по-прежнему ничего не понимал. – Если бы вы знали, сколько раз я твердил себе: почему, почему я? Почему я здесь? За что? Я могу просмотреть полицейские рапорты – они все у меня есть. Доказательства и всякое такое. А я все равно не могу поверить, понимаете? Мы с Дином все думаем и думаем целыми днями, потому что это в голове не укладывается – такое просто невозможно. Должна… должна быть какая-то еще причина. Я… Понимаете, теперь… я допускаю, что мог сотворить с этими погибшими девушками нечто такое, чего не осознавал. Мне по-прежнему не верится, что я лишил кого-то жизни, но сейчас я столько всего узнал, что уже готов допустить это. Не могу представить, чтобы я был с этими девушками, чтобы я их убил, но на это указывает множество фактов, и я вынужден признать вероятность случившегося. Понимаете, мне ведь есть что терять. У меня семья, сын, хорошая работа. Неужели я способен на такую… такую отвратительную вещь, как убийство? Понимаете, жизнь слишком драгоценна. Не знаю. Я… я просто… я все еще не верю, что сижу за решеткой. Просыпаюсь ночью и думаю, что я дома. А потом, знаете, как обухом по голове: господи, я ведь в тюрьме! За что мне все это? Отрицание. Это был единственный пункт, в котором медики сходились с правоохранителями, смотревшими записи бесед. Кен Бьянки не хотел признавать свое участие в преступлениях, хотя с тех же самых губ, которые твердили слова отрицания, слетали воспоминания об убийствах. Прежде чем доктор Моффетт закончил, Кен все же рассказал о беллингхемском преступлении: – Помню, как я вышел из дома. Я не собирался идти на собрание [ «шерифского резерва»]. Просто хотел проехаться. – Вы должны были присутствовать на собрании? – Да. Я вышел из дома, сел в машину и подъехал к офису. Следующее, что… – Какое у вас было настроение? – Хорошее. Я устал. У меня… у меня выдалась трудная неделя. Мне просто хотелось побыть одному, понимаете? Просто собирался проехаться; я часто так катаюсь. Вот и в тот раз мне захотелось уйти, чтобы побыть в одиночестве. Настроение было хорошее, просто немного устал. Выдохся. Следующее, что я помню, – это тупик на Уиллоу-роуд, возле которого я очутился. Такое случалось и раньше. В общем, я поехал прокатиться, завернул по пути в офис. Поехал к дому Кэтлоу [месту преступления], девушки были там. Судя по рапортам и прочим данным, звонок и договоренность о подработке… Я не сомневаюсь, что так все и было. В основном, исходя из прочитанных отчетов и смутных обрывков воспоминаний. Эта часть картины до сих пор не до конца мне ясна. – Постарайтесь ограничиться исключительно собственными воспоминаниями о мыслях, чувствах и поступках. И сейчас не важно, если вам легче думать как Стив, или как Кен, или как кто-нибудь еще. – Я… я не могу думать как Стив. – Хорошо. Попробуйте думать как он, если удастся. Сымитируйте его настроения. Доктор Моффетт позволял Бьянки высказываться любым, наиболее подходящим для него образом. Сам психиатр не жаждал общаться со Стивом и не пытался подтвердить или опровергнуть версию о расщеплении личности. Моффет стремился вытащить наружу воспоминания Кена и предположил, что механизм отрицания позволяет Бьянки рассуждать об убийствах только в роли Стива. Однако врач ошибался: Кен и сам сумел вспомнить почти полную картину преступления. Впрочем, оставалось неясным, насколько повлияли на Бьянки усилия Уоткинса и Эллисона по разрушению стены между различными эго-состояниями. – Я поехал к дому Кэтлоу, – начал Кен. – Дальше. – Девушки сидели в машине на улице перед домом. Я махнул им, чтобы они подъехали, и они припарковались у крыльца. Мы вошли внутрь. Я провел их по дому, показал нижний этаж. Простите, вы только… поймите правильно: это мое тело показало нижний этаж. Так… э… значит, мы внизу. Кое-что у меня до конца не складывается, потому что я знаю, что пистолет в кобуре лежал у меня в шкафу. Я мог бы поклясться, что он остался там. И вдруг воспоминание: пистолет у меня в руках и направлен на девушек. Им приказывают лечь на пол. Обеих связывают. Это ужасно. Карен Мэндик ведут… в жилые помещения, в спальню, ванную, подвал… Диана Уайлдер остается в ванной… сидеть на полу. Карен Мэндик кладут… кладут в спальне на кровать. Из ее кармана что-то вынимают. Что же вынули из кармана? Из кармана вынули газовый баллончик… – Газовый баллончик? – Да. Очень тяжело. Не понимаю, почему. Девушек развязали и велели раздеться, потом снова связали. Над девушками надругались. А почему не нашли свидетельств – потому что использовались средства защиты. – Презерватив. – Да. Девушки оделись в том же порядке, как раньше. Одну развязали, она оделась, потом ее опять связали. Другую… знаете… знаете… я не чувствую никакого возбуждения. – Когда вспоминаете об этом? – Да-да. А ведь должен чувствовать. – Пожалуй. – Когда девушки уже оделись и лежали лицом вниз, Диану Уайлдер за… задушили первой. А потом Карен Мэндик. – Чем? – Каким-то белым проводом или веревкой. Полагаю, бельевой веревкой, нет, вряд ли. С виду толще бельевой веревки. – Не проводом, какой вы обычно приносили с собой? – Не похоже. Не знаю, откуда он взялся. – Вы можете представить его себе? – Я пытаюсь представить, чтобы объяснить вам. Дальше девушек вынесли наверх. – Уже мертвых? – Положили на заднее… сиденье машины. Почему-то Стив, или мое тело, или я – в общем, не важно, – сел в грузовик и отогнал его к… там неподалеку есть школа… вылез из грузовика и вернулся к дому Кэтлоу. Так или иначе, никакого смысла тут нет. Очень странный поступок. – А трупы остались в машине на улице. – Они все еще лежали на заднем сиденье машины. Вернулся к дому Кэтлоу, сел в их машину, отвез ее в этот тупик, припарковал… А еще до того, когда девушек только отнесли наверх, прежде чем я сел в грузовик, когда они уже… когда они уже были в машине, их книги, сумочки и все остальное сложили в какую-то емкость. Кажется, пластиковый пакет. Вроде бы желтый. – Зачем? – Не знаю. И даже не знаю, где этот пакет. Я… не могу… я не знаю, где пакет. Там… там их книги… – Его так и не нашли? – Нет, не нашли. – Предметы представляли какую-то личную ценность? – Не думаю… или… может быть…. Мне кажется… Судя по картине, которая у меня сложилась из обрывков воспоминаний и описанных фактов… которые мне описывали… судя по всему этому, Стив очень умен. – Надо думать. – Потому что я размышлял, зачем это нужно; я пытался понять, где книжки, сумочки и все остальное и зачем понадобился пакет. Когда… когда я думал об Анджело и Лос-Анджелесе, я припомнил, что после убийства девушки все ее вещи складывали в пакет и выбрасывали в мусорный бак… в его мусорный бак. А там же улики, понимаете? Книжки и сумочки – это улики. После этого Бьянки рассказал, как отвез тела девушек туда, где их нашли: – Я вылез из машины, прошелся по тупику, развернулся и направился на Уиллоу-роуд, и тут Стив исчез, а я появился. – Значит, вы вернулись именно в этот момент? Как вы себя ощущали по возвращении? – Будто только что подрался, понимаете? Я имею в виду, что устал еще сильнее, чем в начале. Были растерянность, легкий испуг – я не понимал, как здесь очутился. Первое, что я… что я увидел… я повернулся и увидел парк… парк Фэйрхейвен? Это он? Сначала я увидел… парк, и арку, и все остальное. И при этом – вот честно, так и было, – я… ужасно странно, потому что я не просто стоял, а шел, и вроде как оглянулся на ходу, и тут заметил арку – вход в парк, и продолжал идти, пытаясь сообразить, что я здесь делаю и как меня сюда занесло, но так и не понял. Тут меня уже начало серьезно потряхивать. Я наткнулся на свой грузовик. И не помнил, чтобы оставлял его там. Брюки у меня были порваны – я запомнил, потому что вдруг почувствовал, как потянуло холодом, и посмотрел вниз, а штанины с внутренней стороны разошлись. – Как вы порвали брюки? – Не знаю. Они… если на мне в ту ночь была та пара, о которой я думаю, то там уже была небольшая прореха. Шаговый шов там очень хлипкий. Может, он разошелся, когда я переносил тела. Думаю, всему виной движение, когда я наклонился, чтобы поднять тело, и материя натянулась. Но это всего лишь предположение. – То есть именно шов разошелся, а не ткань порвалась? – Да, просто шов. Тут я тоже только предполагаю, потому что вроде не слышал треска рвущейся ткани. Я сел в грузовик и уехал домой. – Рассказывая о надругательстве над девушками, вы заметили, что воспоминания о нем вас не возбуждают. Почему вы считаете, что они должны вас возбуждать? – Потому что я… я никогда… я никогда не участвовал в… э… Я занимался сексом лишь по взаимному согласию, и я… я возбуждаюсь. Меня это заводит, понимаете? – С партнершей, которая согласна. – Действительно, это… знаете, это на самом деле прекрасно. Даже когда… даже в тот единственный раз, когда я спал с проституткой, – всего однажды… Даже тогда, хоть ощущения были другие, эмоциональное и физическое возбуждение было просто невероятным, понимаете, это же так по-человечески… А при мысли об убитых девушках ничего такого нет. Подробности. Бьянки подтвердил ход событий, установленный полицией в ходе следствия. Он излагал информацию от собственного лица, не превращаясь в Стива. Но что это значило? Чарлз Моффетт оспаривал версию о расщеплении личности еще и потому, что Стив и Кен выглядели не столько реальными личностями, сколько надуманными карикатурами на плохого и хорошего человека. Также психиатр полагал, что Стив отдает Кену приказы и может даже довести до самоубийства. По мнению доктора Моффетта, проблема лежала куда глубже и у Кена, возможно, присутствовал психотический бред. Официальный комментарий звучал так: «Бьянки следует поставить диагноз „психопатия, вероятная шизофрения недифференцированного типа“». Моффетт также отмечал, что Бьянки «следует признать невменяемым. Хотя рассудком он отличает хорошее от плохого, сочетание сильнейшего альтер-эго, психического расстройства и недостаточного осознания жестоких черт собственной личности не позволяют ему полноценно контролировать себя и руководить своими действиями». Психиатр делал следующий вывод: «Сущность этого в высшей степени уникального психиатрического случая, по моему мнению, в том, что нельзя быть наполовину убийцей, наполовину невменяемым, а пациент сочетает обе ипостаси». Однако остальные не разделяли мнения Моффетта. Бульшую часть дня Бьянки сидел в одиночестве. К нему захаживали посетители – полицейские эксперты, адвокат и Джон Джонсон, – и все же Кен проводил наедине со своими мыслями гораздо больше времени, чем обычный человек. Доктор Уоткинс запустил процесс осознания совокупности воспоминаний, а доктор Эллисон научил Кена вести диалог со Стивом. К тому моменту, когда с обвиняемым увиделся доктор Моффетт, симптомы расщепления личности заметно ослабли. Бьянки уже был не тем человеком, что при аресте. Как это выразить на точном языке диагнозов, никто не знал. Но главное – беллингхемская полиция получила дополнительную информацию для признания Кена виновным. Глава 12 1 июня по поручению судьи с Кеном Бьянки встретился психиатр Сол Фэрштайн из Беверли-Хиллз. Доктор Фэрштайн не поддерживал версию о расщеплении личности и считал Бьянки абсолютно вменяемым. Как и в беседах с доктором Моффеттом, разговор коснулся убийства двух женщин в Беллингхеме, а также подростковых переживаний Кена. Бьянки опять рассказывал, как боялся матери, любил отца и подвергался унижениям. Говорил он и о своих первых сексуальных опытах. По его словам, он потерял девственность в шестнадцать лет с разбитной старшеклассницей: – Она была худющая как спичка, но притом со здоровенными буферами, понимаете, прямо-таки… У нее была куча знакомых, и она спала почти с… Вот честно, просто чудо, что она оказалась не заразной. Я от нее ничего не подцепил, но она была первой, кого… первой, кто мне дал, понимаете? – Каким же был первый раз?