– Это её подружки из швейного кружка, – шёпотом объясняет он папе. – А рядом – приятельницы из дамского клуба, она их очень любила. А эта тётенька в кружевной кофточке живёт под нами, на пятом. А это бабушкины двоюродные сёстры, Альма и Йота, из Фалюна, знаешь? – М-м, – отвечает папа и послушно улыбается каждой гостье. А дедушка продолжает кивать налево и направо. Однако, увидев мужчину, который сидит один у стены, он не кивает. Дедушка останавливается и пристально смотрит на него. Мужчина замечает дедушку и тоже смотрит. Тогда дедушка опускает глаза и идёт на своё место в первом ряду. Кто-то включает магнитофон возле органа. Из колонок льются нежные звуки гитары, все замолкают. Низкий мужской голос поёт про рассвет, про бледные плечи и про то, что он хочет лететь, лететь прямо к солнцу. Если бы ты проснулась, я подарил бы тебе всё то, что никогда не дарил. Но, знаешь, я подарю тебе моё у-у-у-утро, я подарю тебе мой день. Всем понятно, что это песня о бабушке. Если бы она только открыла глаза и встала из гроба, они бы взяли её за руку и взмыли от радости к солнцу. – Как всё красиво, – шепчет мама дедушке и делает снимок на старенький фотоаппарат Альфа. – Гвоздики великолепны. Дедушка кивает. Потом поворачивается и опять смотрит на мужчину у стены. Встаёт священник, чтобы произнести небольшую речь. Он говорит о бабушке так, словно был её лучшим другом. – Эстер была доброй и порядочной женщиной, – говорит он. – Нам будет очень её не хватать. – Куда ты смотришь? – спрашивает папа, пихнув дедушку в бок. – На этого мужчину, – шепчет дедушка. – Что с ним не так? Ты его не знаешь? – Нет, но… – Дедушка задумывается. – Что? – Я его как будто где-то видел. Только не могу припомнить где. – Тише, потом обсудите, – говорит мама, и они замолкают. Но теперь папа тоже всё время оборачивается, смотрит на мужчину у стены и чешет в затылке. Почти в самом конце все, кто хочет, могут подойти к гробу и шепнуть бабушке несколько слов на прощанье. Первым идёт дедушка, потом папа и мама. Хедвиг тихо и осторожно следует за мамой. Ей холодно в этой короткой рубашке. Она не хочет подходить к гробу. Она вдруг почти сердится на бабушку. Зачем она оставила ей все эти подсказки, если всё равно собиралась умереть? Хотела её обмануть? А Хедвиг – наивная дурочка – взяла и поверила. Хедвиг протягивает указательный палец и прикасается к большому блестящему гробу. – И всё-таки было бы здорово получить открытку из Италии, – бормочет она. – Мне ещё никто никогда не присылал открыток. – Что ты говоришь? – шепчет мама. Хедвиг вытирает щёки тыльной стороной ладони. Она и не заметила, как потекли слёзы. – Ничего. Они кладут на гроб букет покупных ромашек и отходят, чтобы дать попрощаться другим. У гроба начинается настоящее столпотворение. Тётушки из швейного кружка, тётушки из дамского клуба, тётушка с пятого этажа, тётушки из Фалюна, тётушки из хора, тётушка, которая стригла бабушку, тётушки, которые хорошо знали бабушку с детства, и тётушки, которые знали её совсем чуть-чуть в старости. Все оставляют небольшие букеты. Под конец, когда все вроде простились, сидевший у стены одинокий мужчина встаёт. Он спокойно и размеренно подходит к гробу, кладёт два нежно-розовых цветка на длинных ножках и удаляется, не уронив ни единой слезы. – Где ты, говоришь, его видел? – шепчет мама. Дедушка пожимает плечами. – Именно это я и не могу вспомнить. – Дедушка вздыхает и скрещивает руки на груди. – Что ж. Значит, всё. Красивые были похороны. Да, похороны были красивые. На редкость красивые, соглашаются тётушки, стоя потом на ступенях церкви. Белый гроб – это так чудесно! А какие восхитительные гвоздики, а музыка, которая потом заиграла, ну разве она не прекрасна?! Хедвиг не понимает, что они имеют в виду. Разве похороны могут быть красивыми? День рождения – да, или последний день школы! Но никак не похороны. Мама берёт её за руку. – Я как будто только сейчас осознала, что бабушки больше нет, – говорит она. – А ты? – Да, – отвечает Хедвиг. Солнце изо всех сил светит на медную крышу церкви. Галки, как хлопья сажи, кружат над колокольней, часы бьют без четверти три. – Да, и я тоже. Вдруг мама вытягивает шею. – Пойдём, – говорит она и тащит Хедвиг через толпу народа. Мама заметила того одинокого мужчину. Он как раз сходит по ступенькам. – Простите! Мужчина останавливается и поворачивается. – Здравствуйте, – говорит мама. – Я видела, вы положили цветы на гроб Эстер. Я её невестка. Мужчина кивает и пожимает маме руку. Она с любопытством рассматривает его. Он одет в элегантный костюм, на голове атласная шляпа. Но щёки серые и ввалившиеся. Кожа на подбородке висит, как у индюка. – Эм… – говорит мама и улыбается, чтобы не показаться невежливой. – Эрнст-Хуго сказал, что никак не может припомнить, кто вы. На похороны часто приходит так много людей. Но вы, полагаю, были знакомы с Эстер? Мужчина снова кивает. – Очень давно. Когда мы были молоды. – Да что вы! – просияв, говорит мама. – Тогда, наверно, Эстер нам о вас рассказывала! Как вас зовут? – Нильс, – отвечает мужчина. – Петерсон. Мама надолго задумывается, но никак не может припомнить, чтобы бабушка называла это имя: Нильс Петерсон. И тогда мужчина говорит, что, когда они с бабушкой были знакомы, почти никто не называл его Нильсом Петерсоном. В те времена, поскольку он был очень толстый, его чаще звали Семь Поп. Открытка из Эскильстуны Семь Поп не хочет оставаться на поминки и пить кофе. Он пришёл только положить цветы, говорит он. Но мама и слышать ничего не желает. – Вы непременно должны остаться! – уговаривает она его. – Ведь вы знали Эстер ещё в юности. Пойдёмте! – И утаскивает его и Хедвиг в приходской дом за церковью. Дедушка и папа уже сели. Они налили себе кофе и взяли по большому куску малинового торта, но вид у них не очень радостный. – Посмотрите, кого я привела! – говорит мама и усаживает Семь Поп напротив дедушки. – Нильс Петерсон! – Кто-кто? – переспрашивает дедушка и, раз уж они оказались так близко, внимательно разглядывает гостя. Семь Поп снимает шляпу и протягивает дедушке руку. – Я знал Эстер, когда она работала на обувной фабрике Петерсона, – объясняет он. – Мой папа был там директором. Бледные дедушкины щёки краснеют, и он говорит: – А, ну конечно, теперь вспоминаю, вы сын директора, с тех пор вы немного похудели, а сам я работал в подошвенном цехе. – Да, – отвечает Семь Поп. – Я помню. – Не случайно ты сказал, что узнал его, Эрнст-Хуго! – шепчет мама. – Вы были знакомы в молодости, правда же, здорово! Дедушка качает головой. – Нет, он не поэтому показался мне знакомым. Парень так изменился, я бы в жизни его не узнал. Он, наверно, килограмм сто сбросил! Нет, я его где-то видел потом, после фабрики. За столом становится тихо. Все словно сидят и гадают, не вздумают ли дедушка и Семь Поп тряхнуть стариной и подраться. Но бабушка умерла, и они, наверно, понимают, что драться как бы не из-за чего. Хотя дедушка всё же напускает на себя важный вид, что у него очень хорошо получается, и говорит: – Ты небось локти кусал, что Эстер не тебе досталась? – Эрнст-Хуго, ну зачем ты так! – шепчет мама и наливает гостю кофе.