– Но ты бы не смогла попасть в Гробницу. – Бог явно заинтересовался, но как-то вчуже, как будто слушал объявление результатов соревнования. Как будто на вечеринке услышал только конец анекдота. – Без меня – нет. – Я подготовилась, – угрюмо заявил труп. – Это не имеет никакого значения, командор… – У меня был ребенок. Ребенок, которого я лично вынашивала девять гребаных месяцев, когда плоды, которые мне выдали эти двое, умерли. – Господи, это был твой, – в ужасе сказал Августин. – Я думал, ты используешь in vitro одного из младенцев Мерси… – Я же сказала, что они умерли, – ответила Уэйк. – Манекены сдохли. Яйцеклетка сдохла. Шевелился только один образец, не представляю как, с учетом того, что прошло уже двенадцать недель, но я не смотрю в зубы дареным коням. – Так что ты сделала это сама. Все для революции, Уэйк? – заключил Августин. – Ты хочешь меня осудить? – Только твою способность к самообману. – Я всегда довожу дело до конца, – скучно сказала Уэйк. – Вы отправили меня туда убить ребенка и открыть эти двери. Мне было все равно, чей ребенок это будет. Я таскала эту хрень под сердцем… блевала каждое утро весь первый триместр… чувствовала, как оно пинается… пережила схватки и родила в шаттле, одна, зная, что Гидеон уже приближается… знаете, я ведь дала этой штуке имя. Всю беременность я звала ее Бомбой. Теперь могло произойти что угодно. Я увидела примерно тысячу вариантов будущего. – Так, давай проясним, – говорил бог. – Ты притащила туда ребенка… ребенка, которого выносила сама – это хорошо, это классика – чтобы, ну, убить его и обрушить на дверь танергический водопад немыслимой силы? Жаль, что тут нет Харрохак, она бы обрадовалась, узнав, что в мире есть еще люди, не уступающие воображением ее родителям. Но ты не некромант, ты не смогла бы воспользоваться взрывом танергии. Я имею в виду, что идея хороша, но она бы не сработала… Пока он говорил, в коридор вошел кто-то еще. Он выглядел как человек, который попал в вентилятор и не вылечился после этого. Жилистый, худой, костлявый человек, который много голодал и недавно сильно обгорел. На поясе у него висел пистолет, как будто в этой комнате не хватало антиквариата, а в руке он держал простую рапиру с рукоятью-корзиной и выцветшей красной лентой, привязанной к яблоку. Одежду его покрывала зеленая слизь, и переливчатый белый плащ с капюшоном тоже. Он закрыл за собой дверь и посмотрел на нас с Иантой. Обратил к нам свое исцарапанное лицо с темными глазами. Я поняла, что вот теперь-то мы попались. Он отвел шмотки в сторону. Он посмотрел на нас, Харроу. А потом сделал виноватое лицо, как будто извинялся, и протянул руку. Я так охренела, что даже не дрогнула, когда он стянул с тебя солнечные очки. Надел их сам, снова задернул нас плащом и двинулся навстречу этому цирку. Августин поднял голову и хрипло сказал: – Гидеон? Женщина, которая, как я уже совершенно уверилась, была моей матерью, в теле женщины, на которую я запала, которая, в свою очередь, притворялась женщиной, которую она убила, пока я не рухнула на металлический штырь, чтобы моя начальница могла ее убить – в общем, она вытянула шею и завертела головой. Харроу, пока я жива, ну или пока я мертва, я не забуду это выражение лица. Впервые она улыбнулась – слабой кривой улыбкой, которая казалась неуместной на губах Цитеры. Цитера улыбалась мне часто, но совсем по-другому. Так улыбаются старому сокамернику, который только что снова оказался в тюрьме. Эта улыбка говорит: «Что ж, мы хотя бы были вместе». Или это была улыбка человека, который выходит из тюрьмы, отбыв очень долгий срок, и видит, что его ждут. Ждет кто-то, чье присутствие гарантирует отмену приговора. Кто-то, кого никак не ждешь. Улыбка была лукавая. Она была радостная. Она говорила: «Ты вернулся ко мне?» Ликтор, который забрал мои очки, вытащил пистолет, и никто не успел его остановить. Он быстро сделал шаг, прижал дуло к основанию черепа Цитеры и спустил курок. Влажно хлюпнуло. Тело дернулось, и головы я больше не видела. – Гидеон! – взорвался бог. – Уэйк, – сказал Гидеон Второй… Первый? Как будто это все объясняло. Я услышала движение. Потом бог грустно сказал: – Черт, Гидеон, ее призрак пропал навсегда. – Хорошо, – сказал Гидеон. – Седьмой номер, – вспомнил Августин. – Убрался. – Что? Убежал? Ты обратил его в бегство? – Не услышав никаких подробностей, Августин уточнил: – Но ты же выжил? – Это неважно, – сказала Мерсиморн. – Плевать на номер Седьмой. Я хочу, чтобы Гидеон тоже это услышал. Чтобы он узнал, ради чего умерла Пирра. Я наконец увидела императора. Он спокойно сел в кресло, которое освободила Мерси, перед обезглавленным трупом, все еще привязанным к стулу. Он был совсем обычный. Коротко стриженные темные волосы, никаких особых примет. Длинное, квадратное, никакое лицо. А вот глаза у него были совершенно вольтанутые: глухие черные колодцы, не отражающие свет. Даже из своего укрытия я видела белый свет, окружавший радужки ледяным мерцающим кольцом. Он упер локти в колени, положил подбородок на руки и уставился на Мерси этими своими глазами. – Мне кажется, вы что-то упускаете в своей истории, – сказал бог. – Немного приукрашиваете… потому что считаете это неважным? Вам стыдно? Гидеон, ты знал, что, когда ты позволил командору Уэйк зайти так далеко, в Девятый дом, к нашему народу, ты знал, что она беременна? Пауза. – Знал, – ответил Гидеон Классический. – И какого черта ты мне не сказал? – Потому что я думал, что это… мой ребенок. Я услышала странные тревожные звуки. Придушенное «уееее» от Мерсиморн, измученный… что это, смех? Августин. Он хохотал, странно, невесело, устало, громко, а потом закрыл лицо руками, но все равно не перестал смеяться. – Прости меня, Джон, – сказал Гидеон Старший, – я ничего об этом не знал. Я бы подумала, что это довольно странное высказывание, если бы не была так занята – я смотрела на Цитеру. – Я тоже совершал ошибки, Гидеон, – сказал император, – но ты мог мне рассказать. – Я не знал как, – ответил Гидеон-Прайм. – Сколько это длилось? – Почти два года. – Он подумал и добавил: – Все было сложно. – Догадываюсь. То есть вы решили убить ребенка ликтора, – размышлял бог, – младенца ликтора, новорожденного. Запустить водопад танергии. Ничего себе план. Но вы оба знали, что он не может сработать. Конечно, вы знали. Августин, ради бога, закури, у тебя истерика. Звук, который издавал Августин, очень походил на смех, но вовсе не был смехом. Святой терпения воскликнул почти радостно: – Не обманывай себя, Джон! – Сегодня все многое скрывают, – заметил бог. – Ты знаешь, что мы знаем, как работает заклинание крови, – пояснила Мерсиморн. Она совсем не волновалась, она как будто поменялась ролями с Августином и теперь говорила размеренно и спокойно, почти мечтательно: – Ты никогда этого от нас не скрывал. Я всегда думала, что это немного слишком, Учитель. Ты всегда так носился с тем, что у тебя никогда не идет кровь. Но Кассиопея как-то рассказала мне очень интересную вещь о заклинаниях крови. Она всегда говорила, что их стоило бы называть клеточными заклинаниями, потому что используют талергетические энзимы… которые можно подделать с помощью значительной дозы танергии и крови близкого родственника. Родителя. Ребенка. Император начал таким тоном, как будто говорил с маленьким ребенком: – И как же вы… И заткнулся. А потом сказал: – Мерси. Августин. Мерси. Августин. – На твоем месте я бы не задумывался о практической стороне вопроса, – сказал Августин, вытаскивая сигарету. Он сунул ее в рот. В принципе, он был неплох. Даже руки почти не дрожали. – Оно того не стоит. – Но это было… – Только один раз? Да, один вечер, который планировался пять сотен лет, – ответил святой терпения и поджег сигарету. – Обольщение Зевса, большое. Нам нужен был твой, гм, генетический материал, и это оказался единственный способ. Мы с радостью впервые за десять лет оказались в одном месте. Ты был так осторожен, Джон. Никаких уязвимостей, никаких промахов. Ты бы занервничал и что-то заподозрил, если бы мы… пошли на второй заход. Господи, как омерзительно это звучит. Наверное, я раню твои чувства. Очень на это надеюсь. Просто невероятно надеюсь. – Это невозможно. Я не верю. Как вы могли… – Мерсиморн, – прозаично сказал Августин. – Я даже не… – Мерсиморн, – повторил Августин, затянулся и продолжил: – Прости, Гид, не хотел, чтобы ты знал все эти гнусные подробности. Сигаретку? – Я готов за нее убить, – сказал Гидеон оригинальный. Все молчали, пока святой терпения запаливал очередную сигарету и протягивал ее святому долга. Опустевший труп Цитеры обвис на стуле, никому не нужный. Император смотрел куда-то ей в макушку – вероятно, оттуда вышла пуля. Я этого не видела. Мерсиморн прислонилась к стене и смотрела в закрытое окно. – Итак, – сказал император. – Гидеон. Ты выбросил Уэйк из шлюза, и она вместе с ребенком умерла в полете. – Нет, – пискнула Мерсиморн, – нет. Я выпуталась из плащей и мантий. Ианта попыталась меня задержать, но я оттолкнула ее руку. Меня и центр комнаты, где сидел император, разделяли семь шагов. Я стояла, тяжело дыша, сжав испачканный двуручник твоими руками, не зная, что делать с этими руками и с твоим лицом. В голове у тебя что-то громко и страшно загудело, как будто помехи в эфире, и мне показалось, что я смотрю, как мы двигаемся, со стороны. Нас обеих выкинуло с водительского сиденья, Нонагесимус, и управление перехватил кто-то другой. Но руль я никому не отдала. Я держала его в руках. Все повернулись посмотреть на нас. Никто не сказал ни слова. Я стояла за стулом и смотрела на мертвое тело, на темную дыру в затылке. Дымок сигарет тонкими серыми струйками поднимался к свету. – Я… Мир повернулся. – Я ни хрена не умерла, – сказала я, что не было правдой, и я закашлялась. После всего, что я натворила, всего, через что прошла. Я закашлялась. Император Девяти домов, Первый владыка мертвых, встал с кресла, чтобы посмотреть на тебя. Он смотрел на мое лицо, смотрел на твое лицо, смотрел на мои глаза на твоем лице. Это заняло примерно миллион лет. Треск помех в твоих ушах превратился в безмолвный крик. Лицо его было насмешливым и ужасающим одновременно: – Привет, Нихренанеумерла. Я твой папа.