Посвященные другим разделы были несколько подробнее: АВГУСТИН (НЕКОГДА КВИНК) ИЗ ПЕРВОГО ДОМА СВЯТОЙ ТЕРПЕНИЯ (ПОЧЕМУ?) Узнать имя оказалось нетрудно. Ты просто застигла его за вечерней чашкой чая с сигаретой – святой терпения был однообразен в своих привычках, как дождевой червяк, совершенно не боялся огня или необходимости заново отращивать вкусовые сосочки – и спросила прямо. – О, наконец-то у меня завелся биограф, – сказал он, с удовольствием потирая руки. – Я давно этого ждал, Харрохак. А-В-Г-У-С-Т-И-Н, Августин, рост – шесть футов, внешность можно описать как привлекательную, но мрачную, глаза очень противные, а если ты следуешь традиции бедной малышки Цит… Она всегда была для него «бедной малышкой Цит». Он улыбался и смотрел прямо на тебя: – Тогда – Августин Альфред. Альфред был ростом пять футов десять дюймов, запиши для потомства. Он был моей второй половиной. И это тоже запиши, людям такое нравится. Ты с отвращением вздрогнула от этой верности традициям Пятого дома. – Ты и твой рыцарь были… женаты? Он и глазом не моргнул при слове «женаты». И не передразнил тебя писклявым голосом, как сделала бы Ианта – кстати, ты планировала за это в один прекрасный день вырвать ее белесое сердце из бесцветной грудной клетки и сожрать, капая кровью, у нее на глазах. Правда, идею «сожрать, капая кровью», ты не продумала, хотя должна была. А он просто рассмеялся, захлебываясь и шлепая себя по бедрам, как всегда смеялся святой терпения. Так никогда не смеются, когда происходит что-нибудь по-настоящему смешное. Когда взрыв демонстративного хохота угас, Августин сказал: – Господи, сестренка! Он был моим братом! Убил собственного брата. Августин из Первого дома казался немного пластиковым – сильнее всех, кого ты встречала в жизни. Снаружи он был идеально раскрашен, в старинном стиле Пятого дома. Хорошие манеры, политес и показная небрежность. Внутри же не было ничего, кроме холодного презрения. Как будто десять тысяч лет окружили его плотным панцирем, а внутри оставили пустое место. Ничто не трогало Августина. Он был искрометен и очарователен, но ты считала его скучным и развязным, особенно в те омерзительные моменты, когда бог приглашал вас поесть всех вместе. Но он, казалось, не имел настоящих эмоций, реакций, мнений. Его губы произносили что-то, лицо принимало одно из множества глупых выражений, а в глазах стояла пустота. Пепельный, вот хорошее слово. Зола при первом взгляде тоже кажется твердой, а по факту оказывается противной грязью. В плохих отношениях с Мерсиморн. Ты записала эту преуменьшенную в сотни раз оценку в первые пару недель, когда тебе показалось, что нервная Мерси легко теряет терпение при виде глуповатого и веселого Августина. Если Мерсиморн говорила, он обязательно корчил специальную гримасу, которая как будто говорила всем присутствующим: «По крайней мере, мы страдаем все вместе». Ианта постоянно смеялась над этой гримасой, потому что он очень смешно кривил рот. Но и это было ненастоящим, нарисованным. Пластик просто принимал другую форму. Ты неоднократно замечала, как они проходят друг мимо друга в коридорах, как будто ничего не замечая. Но потом ты подсмотрела совсем другую встречу, спрятавшись в нише. Они остановились. Когда Мерси попыталась пройти слева, Августин немедленно подался влево, мешая ей. Мерси шагнула вправо – Августин передвинулся направо. Мерси напряженно сказала: – Пусти, говнюк. Августин ответил что-то, чего ты не расслышала, но потом произнес: – …Старые хреновые трюки былых времен. – Не сторож ты мне, болтливый идиот! – А Джон в курсе, дитя мое? – улыбнулся святой терпения. Мерси ощетинилась, радужные складки ее плаща заметно задрожали. – Что за гнусные намеки? – Я ни на что не намекаю. Джон зна… – Как ты смеешь звать его так, когда… – Мерсиморн! – весело сказал Августин. – Девочка моя, я не поддамся на твои устаревшие фокусы. Смотри: мне тебя убить, пока ты не навлекла на нас беду, или не надо? Со своего наблюдательного пункта ты видела, что лицо святой радости стало пустым белым овалом. Ураганные глаза будто кипели, а губы дрожали. Лицо Августина ты не видела. – Не смей мне угрожать. – А то что? Пожалуешься папочке? – Его голос не изменился. – Боже, Мерсиморн, ты ко мне даже подойти не сможешь. Нет, я тебя не боюсь. Ты не очень красивая и к тому же еще не очень умная, когда до этого доходит. Я дам тебе три рекомендации. Во-первых, меньше приближайся ко мне. Во-вторых, прекрати бродить вокруг тела Цит. В-третьих, хватит играть в свою довольно опасную игру. Ты уже обещала это сделать. – Я не собираюсь тебя слушаться! – Голос звучал так, как будто она сейчас расплачется. – Не делай такое лицо. Я знаю тебя, как знаю собственную душу. Ты думаешь: «Если я сейчас брошусь, сумею ли я дотянуться до его шеи»? Хей-хо, а вот и моя трахея! Ничего бы не изменилось, даже если бы тебе хватило скорости. – Как будто ты можешь… – Если ты меня убьешь, он тебя скорее всего не простит, – сказал Августин. Легкий доверительный тон куда-то делся. Теперь он говорил скучно и невыразительно. – А вот если я убью тебя… растопчу, хотя ты этого и не заслуживаешь, то лет буквально через сто Джон уже скажет: «Я понимаю, старик, почему ты это сделал, прости» – и все будет нормально. Ты использовала свой шанс слишком много раз. – Да как ты… – Тебя никто не любит, Мерси, – сказал Августин. – Ты – вторая святая. Он испытывает к тебе сентиментальные чувства. Но не забывай, пожалуйста, что он потратил последние десять тысяч лет на поиск и уничтожение неких существ из соображений чисто символического возмездия, насколько я могу судить. Джон не настолько сентиментален, как ты думаешь. Записать это тебе, чтобы ты перечитывала по вечерам? Ты. Ему. Не. Нужна. Хуже того, ты стала помехой. Я не стал бы предлагать себя как замену А. Л. Ему больше не нужен страх, а ведь даже она была рассудительнее тебя. Ты ожидала ответа, но его не последовало. Ты посмотрела на святую радости – и вжалась в свою нишу, чтобы не стать жертвой ее раздражения. В коридоре было тихо. Потом Августин заговорил: – Держись от меня подальше, радость. Я страшно устал смотреть на твою рожу. И его каблуки зацокали по коридору. Мерсиморн сдавленно крикнула вслед: – Но я даже не трогала Цитеру! Потом ты больше не видела их рядом, исключая ужины вместе с Первым владыкой мертвых. Тогда они садились как можно дальше друг от друга. Благоволит Ианте. Это тебя страшно раздражало. Ты никогда не была ничьей любимицей и не планировала начинать. Но сама мысль о том, что принцесса Иды сумела кому-то понравиться, была отвратительна. Однако с самого начала Августин тянулся к ней, и она пользовалась всем арсеналом своих кокетливых ужимок и улыбочек – выглядели они так, будто она месяц скиталась по пустыне, а потом выбралась прямиком на арену цирка. Она часто торчала рядом с ним, полностью поглощенная теми перлами мудрости, что ронял со своих губ святой терпения, пила горячий чай в нечеловеческих количествах, делала все то же выражение лица, которое совершенно не подходило к ее запавшим глазам и белым губам, и, хотя и не так спокойно, выслушивала его поучения в длинном тренировочном зале с полированным деревянным полом. Дерево было такое новое, что ты стеснялась по нему ходить. Только в эти моменты они и пререкались, поскольку так называемый святой терпения лишался его, как только Ианта бралась за рапиру. Он курил свои гадкие сигареты и следил, как она движется. Она немедленно начинала скучать и лениться. – Мне казалось, что идея в том, чтобы предоставить это другим, старший брат, – не раз говорила она. Он немедленно выходил из себя. На твой неискушенный взгляд, она была в идеальной форме. Ее движения были изящны. Она никогда не роняла клинок и не возилась с ним подолгу, хотя это могло служить разве что подтверждением слабости твоих стандартов. Но что-то в том жесте, каким она клала правую руку на рукоять, ему не нравилось. – Отпусти, – однажды сказал он. – Метафорически, конечно. – Младшая сестренка, – сердечно сказал он, – какой-то милый мальчик потратил свою жизнь, учась обращаться с этим мечом для тебя. А теперь ты пытаешься ему помешать, а твои умения в этой жаркой и жуткой вселенной ни хрена не стоят. Не держи рапиру, будто она воняет. Или как будто она банан, который ты пытаешься раздавить. Император всемогущий, Ианта! Я же видел, что ты умеешь это делать, зачем ты стараешься делать плохо? На это она ответила грубостью, отшвырнула рапиру и убежала. Августин задумчиво прикончил сигарету, а ты посмотрела на рапиру, которую тебе вручили. Император просил тебя научиться с нею обращаться, так что ты выделила на это какое-то время, хотя получалась, разумеется, полная хрень. – Она все может, понимаешь ли, – сказал он в воздух, – просто ей надо прекратить себя жалеть. – Наверное, унижать ее – не лучшее средство, – предположила ты. – Харрохак. – Он улыбнулся и стряхнул пепел в череп давно мертвого героя Когорты. – Если мнение Ианты для меня значит примерно столько же, сколько пердеж по сравнению с ураганом, сообразишь, насколько я ценю твое? Так далеко от Дрербура, от своей общины, от стариков и мирян, вспыхивавших, когда им дозволялось поцеловать твои четки. Ты чувствовала, что у тебя есть важная информация, но не собиралась так бездумно раскрывать секреты Ианты. – Это твоя беда, – сказала ты. – Ты как Анастасия. В лучшем мире нелюбовь Августина заставила бы Мерсиморн лучше к тебе относиться. Она испытывала настоящее отвращение к Ианте, но вовсе не становилась менее едкой, резкой и презрительной по отношению к тебе. Разумеется, большая часть твоего обучения пала на ее плечи: Августин был занят, и больше никого не оставалось. Она неоднократно высказывалась в том смысле, что Августин нарочно заграбастал «не безрукого младенца» и оставил ей что похуже. Однажды, устав, ты спросила у Ианты: – Тебе не противно вот так за ним таскаться? Носить его вещи? Улыбаться, скаля зубы? – У меня идеально белые зубы, и я стараюсь их чистить, так что не вижу никакой проблемы. – Ты прикуриваешь его сигареты и воркуешь: «Ах, как здорово, старший братик»!