– Я пойду с вами, – сказала Кэтрин. – Кроме Линтона, мне некого любить в этом мире. Хоть вы и сделали все что могли, чтобы я возненавидела его, а он – меня, большего вам не добиться. Посмотрим, отважитесь ли вы причинять ему боль, когда я буду рядом, и сможете ли вы так же запугать меня, как и его! – О, да вы у нас поборница справедливости! – презрительно скривился Хитклиф. – Не собираюсь я вредить Линтону, и вот почему: я не слишком вас люблю, чтобы ускорить ваше освобождение. По моему замыслу вы должны получить причитающееся вам полной мерой, и не я сделаю вашего супруга ненавистным для вас, а его подлый характер. Нынче Линтон буквально исходит ядом, когда речь заходит о вас – а все из-за вашего побега и его последствий. Не ждите благодарности за ваше благородство и за вашу преданность. Я тут подслушал, как ваш супруг расписывал Зилле, что бы он сделал с вами, будь у него столько же сил, сколько у меня: должен признаться, наклонности у него весьма изощренные, даже я поразился его злобным фантазиям, проистекающим, как видно, из самой его слабости. – Я знаю, что у него злобный нрав, – сказала Кэтрин. – Он – ваш сын. Но я рада, что имею великодушие прощать и простить. Я знаю, что он любит меня, и по этой причине тоже люблю его. Мистер Хитклиф, вдумайтесь, у вас ведь никого нет, кто любил бы вас, и сколько бы вы нас с Линтоном ни унижали и ни старались сделать несчастными, наше отмщение в понимании того, что жестокость ваша – продолжение ваших же несчастий, превосходящих наши беды. Вы несчастны – и нет смысла это отрицать! Вы одиноки, как сам Сатана, и завистливы подобно ему. Никто вас не любит – никто не заплачет о вас, когда вы умрете! Не хотела бы я оказаться на вашем месте! Кэтрин говорила с каким-то мрачным торжеством, даже со злорадством. Она будто бы прониклась духом своей будущей семьи и старалась насладиться горем врагов своих. – А я бы не хотел оказаться на твоем месте, ведьма, если ты помедлишь еще минуту, – злобно процедил сквозь зубы ее свекор. – Быстро за вещами и в путь! Кэтрин ушла, всем своим видом выказывая презрение. В ее отсутствие я принялась умолять Хитклифа дать мне место экономки на Грозовом Перевале, а Зиллу поставить на мою должность здесь в усадьбе, но он решительно отказал. Он велел мне замолчать и впервые за все время позволил себе обвести взглядом библиотеку и посмотреть на портреты. Разглядывая портрет миссис Линтон, он произнес: – Я заберу его в свой дом, но не потому, что он мне нужен, а потому, что… – Тут он прервал сам себя на полуслове, быстро отвернулся к огню и продолжал с каким-то неизъяснимым выражением, которое я за неимением лучшего слова назову улыбкой. – Сейчас я тебе расскажу, что я сделал вчера. Я заставил могильщика, копавшего могилу Линтону, счистить землю с крышки гроба Кэтрин, а потом открыл крышку. Сперва я застыл как громом пораженный, когда увидел ее лицо – а это все еще было ее лицом – и не мог сдвинуться с места. Могильщик с трудом вернул меня к действительности. Он сказал, что от воздействия воздуха ее черты могут измениться за несколько минут. Тогда я сделал вот что, Нелли: я выбил боковую стенку ее гроба, а потом приставил ее обратно и засыпал землей – заметь, стенку не со стороны Линтона, будь он трижды проклят, а с другой стороны! Дорого бы я дал, чтобы это ничтожество опустили в землю в запаянном свинцовом гробу! Потом я подкупил могильщика, чтобы он, когда будет хоронить меня подле Кэтрин, убрал эту выломанную стенку и выбил бы смежную стенку и в моем гробу тоже. Получается, что, когда Линтон доберется до нас, останки наши перемешаются так, что он не будет знать, где чьи кости. – Вы поступаете кощунственно, мистер Хитклиф, – воскликнула я. – Как вам не совестно тревожить покой мертвых? – А я ничей покой не потревожил, Нелли, – ответил он. – Я только добыл каплю этого самого покоя для себя. Теперь мне станет немного легче на этом свете, а когда я умру, вам проще будет удержать меня под землей, чтобы я не разгуливал среди живых. Тревожить ее покой? Это она тревожила меня, днем и ночью, все восемнадцать лет… неустанно… безжалостно… до вчерашней ночи. Только вчерашней ночью мир наконец воцарился вокруг меня. Я грезил наяву, я словно спал, и мне снилось, что я сплю последним сном – щека к щеке – подле той, кто мертва уже много лет, и сердца наши больше не бьются. – А если бы она рассыпалась прахом или и того хуже, о чем бы вы тогда грезили? – спросила я. – О том, чтобы исчезнуть и раствориться вместе с нею, и все равно стать счастливей, – ответил он. – Думаешь, я страшился увидеть те перемены, о которых ты говоришь? Когда я поднимал крышку, я ожидал худшего, но я рад, что тлен и разрушение пока пощадили ее. Теперь они захватят уже нас двоих, когда и я стану их пищей. Кроме того, если бы ее бесстрастные черты до сих пор не стояли у меня перед глазами, я по-прежнему оставался бы во власти одного странного чувства. Оно пришло ко мне давно и при самых необычных обстоятельствах. Ты помнишь, Нелли, что после ее смерти я как будто сошел с ума и целыми днями и ночами, не ведая сна и отдых, молился, чтобы она вернулась ко мне хотя бы в обличье своего призрака. Знаешь, я ведь верю в духов и убежден, что они могут находиться среди нас, что они – рядом. В тот день, когда ее похоронили, выпал снег. Вечером я пошел на кладбище. Холодный ветер дул совсем по-зимнему, кругом – ни души. Я не боялся, что ее глупый муж спустится в долину в этот поздний час, а больше на кладбище шататься было некому. И вот я остался один, наедине с нею, а между нами всего-то два ярда рыхлой земли, и тогда я сказал себе: «Я должен вновь заключить ее в объятия! Если она холодна, я подумаю, что меня заморозил северный ветер, а если она неподвижна, значит, мы оба во власти сна!» В сарае могильщиков я нашел лопату и принялся копать изо всех сил. Очень скоро лезвие лопаты ударилась в крышку гроба. Я упал на колени и принялся разгребать землю голыми руками. Дерево на крышке уже затрещало у винтов, и я свесился в глубь ямы, я был почти у цели, когда мне показалось, что я услыхал вздох, прошелестевший на краю могилы. «Только бы мне снять крышку, – пробормотал я, – и пусть они нас обоих забросают землею». И я принялся за дело с новыми силами, которые мне придало отчаяние. Раздался еще один вздох, буквально над самым моим ухом. Я словно почувствовал, как чье-то теплое дыхание отогнало ледяной ветер. Я знал, что вокруг нет никого из плоти и крови, но подобно тому, как мы ощущаем, что кто-то живой идет на нас из кромешной тьмы, я вдруг уверился, что Кэти здесь, рядом со мной, а не в гробовом плену. Внезапное чувство облегчения разлилось от сердца по всему моему телу. Я бросил свой отчаянный и скорбный труд, и сразу же на меня снизошло утешение – несказанное утешение. Кэти оставалась со мною, была рядом – и тогда, когда я лихорадочно засыпал могилу, и тогда, когда шел домой. Можешь смеяться, если пожелаешь, но я был уверен, что, придя домой, увижу ее. Я чувствовал, что она со мной, и не мог не заговорить с нею. Когда я добрался до Грозового Перевала, то с надеждой бросился к двери. Она была заперта. Я помню, как этот проклятый Эрншо и моя женушка попытались помешать мне войти. Помню, как сначала вышиб дверь, а затем и дух из подлеца, а потом поспешил наверх, в свою комнату, которая была и ее комнатой. Я оглядывался вокруг в страстном нетерпении… Я чувствовал ее рядом… Я почти видел ее – и все-таки не видел! До кровавого пота призывал я ее в тоске и томлении, я с жаром молился, чтобы она дала мне посмотреть на себя всего один раз! Но нет, она и после смерти обошлась со мной с тем же дьявольским упрямством, с которым играла мною при жизни! И с той самой минуты, с того самого дня я терплю и терплю эту адскую муку, которая то отпустит, то нахлынет на меня с новой силой. Нервы мои пребывают все эти годы в таком напряжении, что, будь я слеплен из другого теста, они давно бы ослабли, как у слюнтяя-Линтона. Когда я сижу с Гэртоном под родным кровом, мне кажется, что стоит мне выйти, – и я увижу ее. Когда я брожу по вересковым пустошам, то, возвращаясь, жду, что она встретит меня на пороге. Куда бы я ни шел, я всегда спешу назад, потому что уверен: она должна быть где-то здесь, на Перевале, она ждет, она рядом! Я пробовал спать в ее комнате – это была пытка. Сон бежал меня, ведь стоило мне смежить веки, как она пролетала тенью за окном, распахивала створки алькова, входила в комнату, даже клала голову ко мне на подушку, как будто бы мы вновь были детьми, и я не мог не открыть глаз, чтобы вновь увидеть мою милую. И так повторялось тысячу раз за ночь, и каждый раз – тщетно! Я сходил с ума, я кричал в голос, а старый лицемер Джозеф думал, наверное, что совесть мою терзает сам дьявол. Теперь, когда я увидел ее, я успокоился – пусть немного, но успокоился. Странный способ убивать – не просто резать тупым ножом, но неспешно делать это целых восемнадцать долгих лет, изводя призраком несбыточной надежды! Мистер Хитклиф замолчал и отер лоб, к которому прилипли мокрые от пота волосы. Он неотрывно смотрел на красные угли в очаге и не хмурил брови, как обычно, а поднял их в горестном недоумении, что сообщало всем его чертам тревогу и болезненное напряжение мысли, направленной на один всепоглощающий предмет. Он говорил со мною – и не со мною, а я молчала. Не по душе был мне его рассказ! Замолчав, он вновь задумчиво поглядел на картину, снял ее со стены и поставил на диван, чтобы лучше рассмотреть. Когда он был занят этим, вошла Кэтрин и объявила, что она готова и пусть ей оседлают ее пони. – Отправь мне картину завтра, – велел мне Хитклиф, и, обращаясь к невестке, добавил: – Пони вам не понадобится. Вечер прекрасный, ничто не мешает нам пойти пешком. А на Грозовом Перевале вам придется забыть о прогулках верхом – будете добираться, куда вам скажут, на своих двоих. Пойдемте! – До свидания, Эллен, – прошептала мне моя дорогая юная леди. Она поцеловала меня ледяными губами и добавила: – Не забывай навещать меня, Эллен! – И не думайте, миссис Дин! – сказал ее новый отец. – Когда я захочу с вами поговорить, то сам приду сюда. Нечего вам вынюхивать в моем доме! Он сделал знак, чтобы Кэтрин шла впереди него, и она подчинилась. На прощание она бросила мне через плечо взгляд, как ножом прошедший мне по сердцу. Я смотрела из окна им вслед. Они уходили через сад, Хитклиф крепко взял Кэтрин под руку, хотя она сначала и возражала, и быстрым шагом направил ее в аллею, где деревья скрыли их, и больше я их не видела. Глава 30 Лишь однажды смогла я прийти на Грозовой Перевал, но с Кэтрин мне увидеться больше так и не удалось. Джозеф лишь чуточку приоткрыл дверь, когда я осведомилась о ней, и не впустил меня в дом. Он сказал, что миссис Хитклиф «нынче шибко занятая», а хозяина нет дома. Зилла кое-что порассказала мне о том, что происходило на Перевале, а не то я бы даже не знала, кто из домочадцев жив, а кого уже нет с нами. По ее разговору я поняла, что она считает Кэтрин гордячкой и недолюбливает ее. Когда моя молодая госпожа только появилась на Перевале, она попросила Зиллу кое в чем ей услужить, но мистер Хитклиф велел экономке заниматься своим делом, так как считал, что невестка должна обслуживать себя сама. Зилла с радостью приняла такой порядок, будучи женщиной ограниченной и не любительницей лишней работы. Кэтрин с ребяческой мстительностью отплатила за это унижение презрением и причислила мою собеседницу к списку своих врагов, как если бы та действительно причинила ей большое зло. Я имела долгий разговор с Зиллой примерно месяца полтора назад, незадолго до вашего приезда, когда перехватила ее на вересковой пустоши, и вот что она мне поведала: «Миссис Линтон как появилась у нас на Грозовом Перевале, так сразу пошла наверх, не поздоровавшись ни со мной, ни с Джозефом, заперлась в комнате Линтона и не показывалась до утра. Она спустилась, когда хозяин с Гэртоном завтракали, и, дрожа с ног до головы, попросила послать за врачом, потому что ее кузен очень болен. – Мы об этом знаем, – ответил Хитклиф, – но его жизнь не стоит и фартинга[26], и я ни фартинга лишнего на него не потрачу. – Но я не знаю, что делать, – сказала она, – и если мне никто не поможет, он умрет! – Убирайтесь отсюда! – заорал хозяин. – И чтоб больше я о нем ни слова не слышал! Здесь никому нет дела до того, что с ним станется. Если вам не все равно, оставайтесь при нем сиделкой, если нет, заприте его и пусть сидит один. Тогда она принялась донимать меня, но я сказала, что сыта по горло выходками этого несносного мальчишки. У каждого из нас свои обязанности, и ее долг – ухаживать за Линтоном, потому что мистер Хитклиф велел мне оставить эту работу для нее. Как уж там молодые супруги ладили друг с другом – про то мне неведомо, но, думается мне, он день и ночь носился со своими горестями и болячками, не давая ей ни сна, ни отдыха. Лицо у нее совсем осунулось, веки отяжелели. Иногда она спускалась в кухню в полном замешательстве, и мне казалось, что она сейчас отбросит свою гордыню и попросит помощи. Но я, конечно, не собиралась идти наперекор указаниям своего хозяина, уж будьте уверены, миссис Дин, хотя в душе и осуждала его за то, что он не посылает за доктором Кеннетом. Впрочем, не мое это было дело – давать советы хозяину или жаловаться, вот я и молчала. Пару раз, когда все в доме расходились по своим спальням, мне случалось открывать дверь, и я видела ее сидящей на верхней ступеньке лестницы – она плакала, – а я старалась тут же свою дверь захлопнуть, чтобы не поддаться жалости и не вмешаться. Я ее тогда сильно жалела, не скрою, но мне совсем не хотелось лишиться места. Наконец как-то среди ночи она вошла в мою комнату, чуть не напугав меня до смерти, и с порога заявила: – Ступайте к мистеру Хитклифу и скажите, что его сын умирает. В этот раз я знаю наверняка. Вставайте и идите к нему, нельзя терять ни минуты. Сказала она так и тотчас вышла. Я полежала с четверть часа, дрожа и прислушиваясь. В доме было тихо – нигде ни звука. “Она ошиблась, – сказала я себе, – он, видать, оправился. Нет нужды никого беспокоить”. И я опять задремала. Тут мой сон вторично потревожили – на сей раз громким звонком. А звонок-то у нас в доме был всего один – его отдельно провели для Линтона. Хозяин крикнул мне, чтобы я сходила и посмотрела, что случилось, и что он не желает больше слышать этого шума. Тут я пересказала ему слова Кэтрин, он выругался, через несколько минут появился с зажженной свечой и пошел в их комнату. Я последовала за ним. Миссис Хитклиф сидела у кровати, сложив руки на коленях. Ее свекор подошел к кровати, поднес свечу к лицу Линтона, поглядел на сына, дотронулся до него и потом повернулся к ней. – Ну что ж, Кэтрин, – сказал он, – как вы себя чувствуете? Она в ответ не произнесла ни звука. – Как вы себя чувствуете, Кэтрин? – переспросил он. – Он теперь не ведает земных страхов, а я свободна, – ответила она. – Наверное, я должна была почувствовать облегчение, но… – она заговорила с горечью, которую даже не пыталась скрыть, – вы заставили меня так долго бороться со смертью в одиночку, что теперь я вижу и чувствую одну только смерть! Я и сама как смерть! Выглядела она и впрямь неважно, должна вам заметить. Я принесла ей немного вина. Гэртон и Джозеф, которых разбудил звонок, наши шаги и голоса, тоже вошли в комнату. Джозеф, как мне кажется, был рад, что Господь наконец-то прибрал молодого хозяина, а Гэртон выглядел явно не в своей тарелке. Впрочем, он больше таращился на Кэтрин, чем предавался мыслям о Линтоне. Но наш господин тут же отправил его обратно в постель, потому что его помощь не требовалась. Потом он велел Джозефу отнести тело в его комнату, меня услал в мою, а миссис Хитклиф осталась одна. Утром он послал меня к ней с распоряжением, чтобы она спустилась к завтраку. Она была раздета и собиралась лечь в постель. Она сказала, что больна и не выйдет, чему я, признаться, не удивилась. Я доложила об этом мистеру Хитклифу, и он распорядился: – Хорошо. Пусть остается у себя, пока не пройдут похороны, а ты поднимайся к ней время от времени и приноси, чего ей нужно будет. А когда ей станет лучше, сообщи мне. По словам Зиллы, Кэтрин не выходила из своей комнаты добрых две недели. Экономка дважды в день заходила к ней и даже старалась проявить чуть больше доброты и благожелательности, чем обычно, но все ее попытки разбивались о неприступную стену. Хитклиф заглянул к Кэтрин лишь однажды, чтобы показать ей завещание Линтона. Юноша завещал все, что у него было, включая движимое имущество, принадлежавшее раньше ей, своему отцу. Несчастного вынудили подписать эту бумагу угрозами и посулами за ту неделю после смерти его дяди, когда Кэтрин не было на Грозовом Перевале. Что касается земель, то ими Линтон распоряжаться не мог, будучи несовершеннолетним. Тем не менее мистер Хитклиф заявил о своих правах на них и удержал их за собой как наследник своей жены и сына. Как мне думается, закон в этом деле был на его стороне. В любом случае, Кэтрин, не имея ни денег, ни друзей, не могла оспорить его права. – Никто, кроме меня, – сказала Зилла, – не подходил к ее двери, кроме того раза, когда к ней пришел хозяин, никто ничего про нее не спрашивал. Впервые она спустилась вниз в залу в воскресенье вечером. В тот день, когда я принесла ей обед, она в сердцах воскликнула, что не может больше сидеть в холоде, и я сказала, что хозяин собирается съездить в “Скворцы”, а мы с Эрншо ничего не будем иметь против, если она спустится. Как только она услышала стук копыт коня, на котором ускакал мистер Хитклиф, она спустилась вниз, одетая во все черное, золотые локоны без затей зачесаны за уши, – ни дать ни взять квакерша – видно, красиво причесаться она не сумела. Мы с Джозефом обычно ходили по воскресеньям в часовню. (Как вы знаете, – пояснила миссис Дин, – церковь у нас теперь пустует, священника нет, и местные называют часовней молельный дом то ли методистов, то ли баптистов в Гиммертоне.) Но в этот раз я решила остаться дома. Молодым людям всяко требуется пригляд тех, кто постарше, а Гэртон – при всей своей застенчивости – обходительностью не отличался. Я сказала ему, что его двоюродная сестра, скорее всего, спустится посидеть с нами и что она привыкла чтить правила воскресного дня, так что лучше ему отложить свои ружья, инструменты и всякие домашние поделки, когда она будет с нами в зале. Он весь залился краской, как услышал эту новость, и принялся осматривать свои руки и одежду, а потом в одну минуту убрал ружейное масло и порох. Я поняла, что он собирается появиться в ее обществе и хочет предстать перед нею в приличном виде. Я рассмеялась так, как никогда не позволяла себе смеяться при хозяине, и предложила ему помочь, если он пожелает, навести немного лоску, а потом стала подтрунивать над его смущением. Он нахмурился, а затем принялся ругаться на чем свет стоит. – Да будет вам, миссис Дин! – воскликнула в этом месте своего рассказа Зилла, видя, что я ее не одобряю. – Вы, наверное, думаете, что ваша молодая леди слишком хороша для мистера Гэртона. Может, вы, конечно, и правы, но, признаюсь вам, я была бы не против, чтобы с нее малость сбили спесь. И, кроме того, кому она теперь нужна со всей своей ученостью и хорошими манерами? Она так же бедна, как и мы с вами, и даже беднее, потому как вы, верно, откладываете понемногу и уже кое-чего скопили, да и я стараюсь от вас в этом деле не отстать. Гэртон все же разрешил Зилле помочь привести себя в порядок. Она своими льстивыми речами привела его в хорошее настроение, поэтому, когда Кэтрин спустилась в залу, он почти забыл свои прежние обиды и, по словам домоправительницы, старался держаться любезно. – Миссис Линтон, – продолжила Зилла свой рассказ, – вошла холодная, как сосулька, и высокомерная, как принцесса. Я встала и предложила ей свое кресло, но нет, она в ответ на мою учтивость только наморщила нос. Эрншо тоже поднялся и пригласил ее присесть на диван, поближе к огню. – Вы ведь, поди, до костей иззяблись, – простодушно сказал он. – Я иззяблась не сегодня, а полтора месяца назад, и с тех пор ни разу не согрелась, – ответила она, с презрением подчеркнув простонародное словечко. Она сама взяла себе стул и поставила его подальше от нас обоих. Отогревшись, она принялась оглядываться по сторонам и скоро обнаружила стопку книг на одной из полок в верхней части буфета. Она тут же вскочила на ноги и потянулась за ними, но полка была так высоко, что ей было никак не добраться до книг. Ее кузен, понаблюдав за ее тщетными попытками какое-то время, наконец-то набрался смелости и решился помочь. Она приняла его помощь и подставила подол платья, а он стал сбрасывать с полки те книги, до которых мог дотянуться. Для молодого человека это было большим достижением. Хотя она даже не поблагодарила его, он был доволен уже тем, что она не возражала против его помощи. Он даже отважился встать позади нее, когда она принялась осматривать свою добычу, а потом наклонился и принялся показывать пальцем на некоторые картинки в запыленных книгах, которые явно поразили его воображение. Его не смутило даже то, как брезгливо она выдергивала страницу из-под его пальца: он только отступал на шаг и вместо того, чтобы смотреть в книгу, принимался глядеть на нее. Она продолжала читать или просматривать книги, чтобы выбрать, что почитать потом, а его внимание постепенно полностью сосредоточилось на ее густых шелковистых локонах. Он ведь стоял сзади и не видел ее лица, а она не могла видеть его. И, словно во сне, не очень-то понимая, что он делает, но завороженный, как ребенок светом свечи, он протянул руку и осторожно, как птичку, погладил один завиток. Кэтрин вскинулась, как будто бы он полоснул ей ножом по шее. – Уберите руки сейчас же! Как вы смеете дотрагиваться до меня? Нечего вам торчать у меня за спиной! – закричала она с отвращением. – Я вас терпеть не могу! Я сразу уйду наверх, если только вы приблизитесь ко мне! Мистер Гэртон отступил с самым глупым видом. Он сел на диван и замер, а она еще с полчаса перебирала книги. Наконец Эрншо встал, тихо подошел ко мне и прошептал: – Зилла, не попросишь ли ее немного почитать нам? Не могу я вот так сидеть, ничего не делая… Эх, хорошо бы… Хорошо было бы послушать, как она читает. Только не говори ей, что это я тебя попросил. – Мистер Гэртон просит, чтобы вы нам почитали, мадам, – тут же громко проговорила я. – Он почтет себя весьма обязанным, коли вы соблаговолите уважить его просьбу. Она нахмурилась и, подняв голову, ответила дрожащим от ненависти голосом: – Мистер Гэртон и вы все весьма меня обяжете, если пораскинете умом и поймете, что я отвергаю всякую показную доброту, которую вы пытаетесь проявить! Я презираю вас и не хочу иметь ни с кем из вас ничего общего! Тогда, когда я жизнь была готова отдать за одно лишь участливое слово, за один только сочувственный взгляд, никого из вас рядом и близко не было. Но я не собираюсь здесь жаловаться! Я сюда пришла, чтобы согреться, а не для того, чтобы развлекать вас или наслаждаться вашим драгоценным обществом. – Что я такого сделал? – начал Эрншо. – Как можно меня винить? – О! Вы – исключение, – ядовито ответила миссис Хитклиф. – Я никогда не искала вашего сочувствия. – Но я неоднократно предлагал его, – с горячностью ответил он, обиженный ее враждебностью, – я просил мистера Хитклифа разрешить мне заменять вас на ночь у постели больного… – Замолчите! Я сейчас выбегу из дома или что угодно еще сделаю, только бы не слышать ваш гадкий, мерзкий голос! Гэртон пробормотал, что тогда она может катиться ко всем чертям, принес ружье и начал его чистить. С тех пор он делал по воскресеньям, что хотел и привык. Язык свой он тоже не сдерживал, и потому в первый раз мадам сочла за благо опять уединиться в своей комнате, но потом установились такие морозы, которые заставили ее, вопреки ее гордости, снизойти до нашего общества. Однако я позаботилась, чтобы больше не получать упреки и не выслушивать гадости в ответ на свою доброту. Я держалась надменно и чопорно, как и она, и никто из нас больше не выказывал ей ни любви, ни приязни. Она их и не заслуживает, потому что на любое слово отвечает десятью против. Она даже на хозяина огрызается, будто напрашивается, чтобы он ее поучил за дерзости, а уж как он учит, вы знаете! А она чем больше ударов от него получает, тем больше оскорблений и насмешек сыплет в ответ». Моей первой мыслью после того, как я услышала рассказ Зиллы, было оставить мою должность, снять маленький домик и устроить так, чтобы Кэтрин переехала жить ко мне. Но мистер Хитклиф, конечно, не допустит ничего подобного, ведь он даже Гэртону не позволяет жить своим домом. Сейчас я не вижу никакого средства улучшить положение моей госпожи, если только она вновь не выйдет замуж, но хлопотать о таком деле не в моей власти. На этом миссис Дин закончила свой рассказ. Вопреки мрачным предсказаниям доктора, я быстро восстанавливаю свои силы, и хотя нынче идет еще только вторая неделя января, я собираюсь через пару дней вскочить в седло и прокатиться до Грозового Перевала. Я скажу владельцу усадьбы, что проведу ближайшие полгода в Лондоне, а он волен начать подыскивать другого жильца со следующего октября. Ни за какие блага в мире я не останусь в этих краях на следующую зиму. Глава 31 Вчера было ясно, тихо и морозно, и я отправился на Грозовой Перевал, как и собирался. Моя домоправительница попросила меня отнести записочку ее молодой госпоже, и я не отказался, потому что эта достойная женщина не видела ничего странного или неприличного в своей просьбе. Дверь дома стояла открытой нараспашку, но ворота были со всей возможной бдительностью заперты на засов и цепь, как и при моем последнем посещении. Я постучал и привлек внимание Эрншо, возившегося среди клумб в саду. Он отворил ворота, и я вошел. Парень действительно необыкновенно хорош собой, но в простом, деревенском духе. В этот раз я рассмотрел его с особым вниманием и снова убедился, что подчеркнуть свою красоту и мужественную внешность он решительно не в состоянии. Я спросил, дома ли мистер Хитклиф. Он ответил, что нет, но будет к обеду. Было одиннадцать часов, и я объявил ему о своем намерении войти в дом и подождать. Он тут же отложил садовый инвентарь и пошел проводить меня, выступая в роли сторожевого пса, но никак не заместителя хозяина.