— Так что за дела? — Прости, не поняла, — удивленно моргаю я. Девушка ставит бокалы с вином на стол и жестом показывает на два стула возле меня, на которых все еще лежат самодельные таблички с именами «Рори» и «Серена». — Просто любопытно, что это за маскарад. — Она пожимает плечами. И вдруг резко обращает ко мне свое лицо — глаза вытаращены, пальцы зажимают рот. — Ты, случаем, не суррогатная мать, а? — смеется она. — Тогда все было б ясно. Им это на фиг не надо, и ты осталась одна с их ребенком! Ха-ха! Девушка улюлюкает. Я оборачиваюсь через плечо, пытаясь перехватить взгляд кого-нибудь из других женщин. Все отводят глаза. Я прочищаю горло, понимая, что вынуждена ей ответить. — Э-э… нет. Нет. Я — не суррогатная мать. — Я выдавливаю из себя смешок. — Просто муж мой, Дэниэл, не смог сегодня прийти. — Я едва заметно качаю головой, словно это обычное дело, ерунда. Какое-то время молчу, не сразу сообразив, что она ждет объяснения по поводу двух других пустых стульев. — Вторая пара — мой брат и его жена. Рори и Серена. Они ждут ребенка в том же месяце, что и мы. Мы планировали все вместе — вчетвером — посещать курсы, но они, наверное… в конечном итоге передумали. Девушка сочувственно улыбается. — Да, ждать их бесполезно. Но ты не переживай. Я готова составить тебе компанию. — Она снова берет бокал с вином. — Ну что, выпьем? — Спасибо, — нерешительно говорю я. — Только, по-моему… Ну что я все бекаю да мекаю? Нужно просто взять и сказать: «Спасибо, но пить вино я не стану. Я беременна. И ты, кстати, тоже». Впрочем, зачем объяснять очевидное? — Ой, да знаю я, что ты хочешь сказать, — во всеуслышание заявляет она, закатывая глаза к потолку, и затем обводит взглядом комнату. — Фигня все это. Задолбали! У них же семь пятниц на неделе! Сегодня можно пить, завтра — нельзя, послезавтра — можно «умеренно», а потом оказывается, что это и вовсе незаконно. Ох уж эти доктора, полный отстой! Я прокашливаюсь. Ну вот как реагировать на ее слова? Остро сознаю, что теперь все остальные женщины смотрят то на меня, то на девушку, то на бокалы с вином. — Пошли они к черту, эти врачи, — продолжает та. — Наши мамы во время беременности пили за милую душу. И ничего: мы все прекрасно выжили! Она вещает слишком громко. Все остальные молчат, уже открыто глядя на нас. Девушка скользит взглядом по осуждающим лицам других мамочек, потом вскидывает брови, глядя на меня, и смеется. В поддержку выраженного мнения приподнимает бокал с вином и затем подносит его к губам. — К черту Минздрав, если хотите знать мое мнение, — фыркает она и отпивает вино из бокала. Я замечаю, что кое-кто из мамочек морщится. Девушка берет со стола второй бокал и протягивает его мне. — Держи, — настаивает она чуть ли не с угрозой в голосе: попробуй откажись. — Тебе же хочется выпить… — она опускает взгляд на мой бейджик, — …Хелен. Потом, когда все это закончится, я буду недоумевать, почему пошла у нее на поводу. Ведь я вижу, что есть в ней нечто отталкивающее. Нечто такое, что порождает импульс бочком, бочком отойти от нее на безопасное расстояние. Как будто стоишь ты на вершине скалы, а тебе в спину внезапно ударяет шквалистый ветер… Но я не отступаю. Беру вино. Остальные женщины тотчас же отворачиваются, словно, взяв бокал, я ответила на все их вопросы. Мне хочется объяснить им, что я делаю это из вежливости и пить вино вовсе не собираюсь. Но на меня уже никто не смотрит. — Спасибо, — слабым голосом благодарю я. — Рада знакомству, Хелен. А я — Рейчел. Она чокается со мной, одним глотком ополовинивает бокал и подмигивает мне, словно мы с ней заговорщицы. Хелен Сегодня жара не такая зверская. Ветер с реки гуляет по павильону Гринвичского рынка, раздувая матерчатые стенки лотков, словно паруса. На полу — теплые островки солнечного света, струящегося сквозь стеклянные панели крыши. На зеленых металлических стропилах воркуют и хлопают крыльями голуби. Иногда они слетают к столикам кафе и клюют недоеденные круассаны. Я всегда любила улицы вокруг рынка: кривые аллеи, красивые окна в георгианском стиле, затхлый запах книг и антиквариата. Мглистое нутро пыльных пабов с тусклым освещением, низкими потолками и потертой кожей сидений. Зловонный дух, что ветер пригоняет с Темзы. Загадочные названия, сохранившиеся с тех времен, когда Гринвич слыл центром вселенной: Стрейтсмут, «Джипси мот», Тернпин, «Катти Сарк».[1] Мы с Дэниэлом часто бываем здесь по субботам, хотя обычно это не приносит ничего, кроме разочарования. В кафе ни одного свободного столика, очередь за готовыми блюдами тянется на улицу. В проходах между прилавками не протолкнуться. Я постоянно извиняюсь, животом упираясь в чужие спины. Как правило, наш поход заканчивается тем, что мы бесцельно бродим по рынку, снова и снова разглядывая одни и те же детские вещи и причудливые шляпы кустарного производства либо подержанную мебель. Наперебой с туристами пробуем крошечные ломтики дорогих сыров, которые затем считаем своим долгом купить. Правда, сегодня мне пришлось уйти из дома. Утром, когда я, еще в пижаме, спустилась вниз, налегая на грязные поручни, переступая через инструменты, изоляционные материалы и пыльные тряпки, меня встретила кучка смущенных ремонтников. Я буркнула им «Доброе утро». Знала я только бригадира Вилмоша, но его среди рабочих не было. Вряд ли кто-то из них говорит по-английски. Они все заулыбались и закивали мне в знак приветствия. Каждый сжимал в руке банку с напитком Relentless, у каждого за ухом торчала сигарета. Нетрудно было представить, что уготовил мне этот день. Сверление, пыль, грохот отваливающейся штукатурки. Незнакомые мужчины мочатся в моем туалете, к чайнику протоптана дорожка из грязных следов. Я еще не простила Дэниэла за то, что он пропустил занятие для будущих родителей. На следующее утро, когда я проснулась, он уже был на ногах — приняв душ, сидел на диване с ноутбуком на коленях. Заметив меня, он поднял голову от компьютера. — Привет, как все прошло? Я пожала плечами, теребя пояс халата. — Мне было неловко. — Прости, Хелен, я глубоко сожалею. — Знаю. Просто я ненавижу такие мероприятия. Особенно если я там одна. Дэниэл закрыл ноутбук, потер глаза за стеклами очков. Попытался объяснить. «Ивнинг стандард» в пух и прах разнес новый проект, над которым он работал. Статья вышла после обеда, заказчик рвал и метал, предъявляя претензии. Почему его не предупредили? Почему вмешивается пресса? Дэниэл был вынужден помчаться в Эдинбург на встречу с заказчиком и попытаться уладить скандал. — А Рори не мог поехать? Задавая этот вопрос, я уже знала, что он ответит. Дэниэл закатил вверх глаза. — Я не смог его найти. Как всегда. Дэниэл начал работать в архитектурной фирме моего брата Рори несколько лет назад. Это была моя идея, и посему я невольно чувствую себя виноватой в том, что мой брат оказался далеко не идеальным бизнес-партнером. Такое впечатление, что все проблемы всегда решает мой муж. Дэниэл встает с дивана, обнимает меня. — Прости, — бормочет он мне в волосы. — Обещаю загладить свою вину. Давай в выходные поедем в город, подберем вещи для детской. Я отстраняюсь от мужа и смотрю ему в лицо. С его стороны это серьезная уступка: после того, что случилось, в таких вопросах ему трудно перешагнуть через себя. Он до сих пор не смеет надеяться, боится поверить, что на этот раз будет по-другому. — Правда? И ты не станешь целый день ныть и жаловаться? — Обещаю, — смеется он. — Мы будем разглядывать крошечные носочки, пока тебе самой не надоест. Я слова не скажу. Сегодня на рынке восхитительно сонная атмосфера. Лоточники сидят в глубине своих палаток и, мирно переговариваясь, поглощают обед из коричневых картонных коробочек, в которых продают «еду на вынос». Очередей нет, поэтому я, не торопясь, выбираю испанскую ветчину, твердые сыры и абрикосовый пирог. В булочной покупаю обсыпанный мукой батон из теста на закваске. На уличных прилавках — в мягкой упаковочной бумаге красные и желтые помидоры, гладкие и круглые, как самоцветы. В конце концов, может, это будет и не так плохо. Безделье пойдет мне на пользу. Мне порекомендовали пораньше уйти в декретный отпуск. У меня это не первая беременность. Предыдущие окончились печально. Я отношусь к группе риска, меня и моего ребенка обследуют каждые две недели. Мне сказали, что я должна поберечься. Сидеть дома. Ничего не делать. Я решаю не спеша обойти весь рынок, упиваясь ароматами свежего хлеба и свежих цветов, угасающей мелодией, что играет на ступеньках уличный музыкант. Я топчусь у прилавков с товарами, которые никогда не покупаю: серебряные украшения, старинные детские игрушки, самодельные свечи, шуршащие юбки, шелковые платья, яркие туники. Прилавки с товарами, которые любила разглядывать мама, когда мы с ней вместе приходили сюда. Я делаю вид, будто эти вещи вызывают у меня огромный интерес, что дает мне возможность пощупать их. Потрогать серебро, бархат, мятый шелк. Вещи, напоминающие мне о ней. Хозяйка палатки — немолодая хиппи с пирсингом в носу и грубоватой кожей лица — не возражает. Она обедает, вилкой цепляя кусочки сыра «панир» и ореховую пасту. Свое блюдо, по запаху напоминающее чечевицу с карри, она, вероятно, купила у лоточника, торгующего вразнос горячей пищей. Парусиновая стенка палатки у нее за спиной утеплена войлоком с узором из васильков. Я одну за другой сдвигаю вешалки, перебирая туники и юбки. Думаю, какие вещи выбрала бы мама. Однажды она купила здесь синее бархатное платье. В импровизированной примерочной приложила его к себе и, склонив набок голову, стала разглядывать свое отражение в зеркале с обитыми краями. Зеркало с радужной окантовкой по-прежнему тут. А то ее платье дома, хотя я не люблю на него смотреть. Убрала его с глаз долой, в выдвижной ящик гардероба. Порой мне трудно взять в толк, почему все остается как было. Вещи, что она трогала, одежда, которую носила, которая теплела от соприкосновения с ее телом. Зеркала, в которые она смотрелась. Все это по-прежнему здесь, в этом мире, со мной. А ее нет и уже никогда не будет. Я возвращаюсь на площадь, где находится кафе с металлическими столиками. Подумываю о том, чтобы заказать апельсиновый сок и посидеть здесь немного. Может быть, загляну на страничку Серены в «Инстаграме», посмотрю, что у нее новенького. По средам она ходит на йогу и обычно после занятий выкладывает какую-нибудь свою фотографию: вот она, гибкая, как гимнастка, стоит вниз головой, а ее струящиеся волосы завершают идеальный круг, образуемый телом. Или размещает вдохновляющую цитату из какой-нибудь книги, которую обычно довольно просто найти и заказать в Интернете. Надо бы, думаю я, ознакомиться с информацией о курсах для беременных, которые нашла Серена, — о тех, что проводятся в пекарне. Правда, за свои курсы я уже заплатила сотни фунтов. Дэниэл будет в бешенстве. И тут в поле моего зрения попадает она. Девушка с курсов для будущих родителей. Рейчел. Она сидит за одним из железных столиков и читает газету — из тех, что бесплатно раздают на станциях метро. На первой полосе — снова статья о том изнасиловании. В лице Рейчел ожесточенность, губы ее плотно сжаты. Конечно, можно бы с ней поздороваться, но, в принципе, я не знаю, что сказать, да и не хочется мне затевать очередной пустой разговор. К концу того первого занятия я уже не чаяла избавиться от ее общества, но она снова попыталась завязать беседу. У меня создалось впечатление, что она надеется потусить со мной, выпить еще вина. Я тогда тихо извинилась и поспешила домой с намерением отругать Дэниэла за то, что он не пришел на курсы. Пользуясь тем, что Рейчел меня не видит, я, не в силах противиться искушению, разглядываю ее. Совсем молоденькая, гораздо моложе остальных женщин в нашей группе; ей еще рано иметь детей. Вполне симпатичная, хотя зачем-то чересчур тонко выщипала брови, а длинные волосы покрасила в слишком темный цвет. На их фоне ее лицо кажется мертвенно-бледным. Видимо, Рейчел очень увлечена чтением. Еще даже не притронулась к кофе, что стоит на столике перед ней, — судя по непотревоженной пенке, обсыпанной шоколадной пудрой. Телефон и кошелек она положила на край стола. Весьма опрометчиво: бери не хочу. Кошелек, отмечаю я, набит купюрами, так что даже полностью не застегивается. Рейчел откладывает в сторону газету, берет телефон, начинает что-то печатать. На ногтях у нее по-прежнему облезлый фиолетовый лак. У ног — вульгарный золотой рюкзак и несколько пакетов с покупками. Мобильный телефон одет в золотой пластиковый чехол, какие обычно выбирают для своих телефонов подростки. На задней стороне стразами выложена фигурка кролика — символ журнала «Плейбой». Я смотрю на нее слишком долго. Она поднимает голову и тотчас же замечает меня. Я быстро отвожу глаза, начинаю копошиться со своими сумками. Поздно. — Хелен! Я обращаю на нее взгляд. Серьезного выражения на ее лице уже как ни бывало. Рейчел обнажает в широкой улыбке свои выпирающие зубы. Склонив набок голову, она жестом приглашает меня за свой столик. Пузатый кошелек сует в сумку, с глаз долой. — Как здорово, что мы встретились! — восклицает Рейчел. Я приветствую ее робким взмахом руки, а она встает и загребает меня в объятия, словно мы давние подруги, которые не виделись сто лет, а не чужие люди, познакомившиеся всего несколько дней назад. Моя рука согнута, неловко зажата между нами. — Меня тоже пораньше отправили в декрет! Высокое давление, как и у тебя. По-твоему, шансы есть? Есть ли шансы? — размышляю я. Проблемы с давлением — не редкое явление. Хотя свои я связываю с лишним весом. Но она-то ведь худая, хрупкая, руки-ноги как спички, отчего ее аккуратный круглый живот смотрится карикатурно-огромным. — Высокое давление? Сочувствую. Бедняжка, — произношу я нерешительно. — «Лабеталол» принимаешь? Рейчел тупо смотрит на меня, затем, глянув влево, отвечает уклончиво: — Ну да. Что-то такое, — и отмахивается от моего вопроса, как от ерунды. — Давай лучше кофе выпьем. Заодно поделимся новостями. Новостями? Какими? Я хочу воспротивиться, но опять, как рыба, лишь открываю-закрываю рот, не в состоянии придумать подобающий повод для отказа. Рейчел, устремив взгляд поверх моего плеча, пальчиком с фиолетовым ногтем подзывает официанта. — Простите? Можно вас? — Она снова хмурится, бормочет: — Черт. Официанты здесь вообще не чешутся.