— Рейчел ушла. Дэниэл недоуменно смотрит на меня. Вид у него нездоровый. Кожа имеет зеленоватый оттенок, словно его вот-вот стошнит. — Ты о чем? — О Рейчел. Она ушла. И все ее вещи исчезли. Даже постель сняла. Дэниэл сбрасывает ноги с кровати и, не одеваясь, прямо в трусах и футболке, идет вниз, словно не верит мне и хочет убедиться собственными глазами. Через несколько минут он возвращается. Возбужденный. — Она не сказала, куда подалась? — Нет, — качаю я головой. — Я теперь чувствую себя ужасно… мы повздорили вчера вечером… — По поводу? — Ты не поверишь. Я нашла в ее комнате твой лэптоп. — Серьезно? Она украла его, что ли? — Получается что так, — пожимаю я плечами. — Боже. А что было потом? — Да в том-то и дело, — медленно говорю я. — Я точно знаю, что велела ей убираться. Но… это так странно… толком не могу вспомнить, что происходило потом. Как я спать пошла и прочее… помню очень смутно. Как будто пьяная была. Дэниэл садится на кровать рядом со мной, поправляет на носу очки. — Может, по ошибке выпила что-то не то? — Исключено. — Я начинаю обкусывать заусенцы на большом пальце. — Ох, Хелен. Ты просто очень устала. — Дэниэл привлекает меня к себе, крепко обнимает. Затем принимается меня укачивать. Я выворачиваюсь из его объятий. — Здесь что-то не так. Ты видел ее до того, как она ушла? Она была расстроена? Она предупредила тебя, что уходит? — Мне она ничего не говорила. — А ты вообще видел вчера, как она покинула вечеринку? — Нет. Наверное, я уже лег спать. Похрустывая хрящами на шее, он тянет голову в одну сторону, потом — в другую. Затем берет меня за руку. — Ка ты думаешь, нужно что-то делать? — спрашиваю я. — Например? — Не знаю. — Ладонями я потираю глаза. — Хелен, ну что ты в самом деле? — увещевает меня Дэниэл. — Рейчел — взрослая. Она сама способна позаботиться о себе. И ты уж прости, но я рад, что она ушла, как бы грубо это ни звучало. Своим присутствием она подрывала устои нашей семьи. Я смотрю на него. — Что ты имеешь в виду? — Ничего. Просто… я считаю, что лишние стрессы нам ни к чему. А по поводу вечеринки ты была права. Прости. Я не проявил должной твердости в разговоре с Чарли. Но мне и в голову не могло прийти, что он натащит к нам столько народу. — А при чем тут Рейчел? — Ни при чем. Я знаю, что ты была против вечеринки, вот и все. Прости, что я настоял. Я все уберу. Я тяну за торчащую нитку на рукаве джемпера. Шов изнутри расходится. — Может, в полицию сообщить, что она исчезла? Как ты думаешь? — Что? Зачем? — Дэниэл поднимает глаза к моему лицу. — Не знаю… только странно это как-то. Взяла и исчезла без следа. Ты не находишь? Дэниэл пожимает плечами. — Но ты же сама велела ей уйти? — Он снова накрывает рукой мою ладонь. — Я считаю, нам просто нужно вернуться к прежней жизни. Сосредоточиться на нас, на ребенке. Помолчав, он добавляет: — Я мог бы перекрасить комнату, раз она теперь пуста. Если хочешь. — Правда? — Конечно. Дэниэл стягивает через голову футболку, бросает ее на пол и идет в ванную принимать душ. Услышав шум льющейся воды, я ложусь на кровать. Комната вращается. Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить, чем закончилась моя ссора с Рейчел. И не могу. Так бывает, когда просыпаешься и не можешь вспомнить приснившийся сон. Какие-то образы вроде бы всплывают в сознании, но тут же растворяются. Дэниэл выходит из ванной, вытирая голову. Увидев мое лицо, он останавливается, швыряет полотенце в корзину для грязного белья и садится возле меня. — Ну хорошо, — говорит он, — я вижу, ты никак не успокоишься. Начнем с самого главного. Пошли ей сообщение, спроси, как дела. Наверняка у нее все в порядке. А ты просто себя накручиваешь. — Да, это мысль, — киваю я. Дэниэл вертит шеей. Он все еще бледен. — А знаешь что? Я, пожалуй, схожу на пробежку. Побудешь одна, ладно? — Что? — ошеломленно моргаю я. — Я не долго. — Дэниэл, но ты же только что из душа. И вид у тебя больной. — Я абсолютно здоров. У меня опять все плывет перед глазами. — Ладно, — бормочу я. — А я немного полежу. Я слышу, как за ним закрывается входная дверь, слышу его тихие шаги на дорожке. Снимаю пальто и ложусь под одеяло. Набираю сообщение Рейчел. Отправляю. К моему облегчению, через десять минут приходит ответ — для нее нехарактерно длинный. Она пишет, что жива-здорова. Сожалеет, что мы повздорили. Решила, что какое-то время поживет у мамы. Надеется, что мы по-прежнему подруги. Желает мне удачи с ребенком. Я пытаюсь расслабиться. Убеждаю себя, что она жива-здорова, у нее все хорошо. И она покинула нас. Действительно ушла. Но почему-то в глубине души чувствую, что это еще не конец. Хелен Болезнь настигла маму, когда мы еще были маленькими, и периодически возвращалась к ней всю ее жизнь, как перелетные птицы, за которыми мы вместе наблюдали в парке. До конца излечиться ей не удавалось. И постепенно болезнь поглотила ее, как вода в наполняющейся ванне, которую невозможно остановить. Она промерзла в ней, промерзла изнутри. Посему, когда мама в тот день на скорости девяносто миль в час резко свернула на разделительную полосу, нас больше всего удивило то, почему это не случилось на много лет раньше. И еще — как она решилась на это, если с ней в машине сидел папа. Это понять было труднее всего. Вода, что поглотила маму, едва не залила и меня. Несколько раз, в более юные годы, я была на грани. Именно поэтому мама с папой отправили меня учиться в тот же университет, где получал образование мой брат — чтобы было кому за мной приглядывать. Именно поэтому они так обрадовались, когда я познакомилась с Дэниэлом. Думаю, с появлением в моей жизни Дэниэла я стала для родителей меньшей обузой. Какое-то время я чувствовала себя превосходно. Но потом вода снова чуть не захлестнула меня — когда спустя всего несколько месяцев после гибели мамы с папой я потеряла и своего первого ребенка. Никогда не забуду, как его уносили — в серебристом почкообразном лотке, накрытом куском бумажного полотенца. Как мусор. Словно он был ничто. Мне сказали, что я не захочу это видеть. Но я хотела, хотела. Заявила, что мне все равно, как он выглядит. Что он — мой. Что для меня он — само совершенство. Но они покачали головами и влили мне в рот какую-то тошнотворно-сладкую жидкость, после чего я провалилась в забытье, лежа на бумажной подушке. Когда очнулась, вокруг было все то же самое: квадратные белые лампы, пикающие приборы, жесткая постель, ощущение пустоты в теле. Только теперь к моей руке была подсоединена какая-то трубка, и у меня больше не было сил горевать. По возвращении домой из больницы я часами лежала в ванне за запертой дверью. Дэниэл перестал стучаться, а я постепенно ногтем отколупала всю шелушащуюся белую краску на подоконнике. Ее частички падали в ванну и плавали на поверхности воды, как снежные хлопья. В окно я видела Лондон, реку, устланную темным покрывалом ночи. От своего отражения в зеркале я отворачивалась. Вода остывала, и мне хотелось, чтобы она накрыла меня с головой. Позже Дэниэл забрал из крематория его прах. Он спросил меня, как я хочу с ним поступить. Я не знала. Тогда я ничего не хотела делать. Я была сломлена, мною владела безысходность. Мне хотелось одного — заснуть вечным сном, в земле. Вместе с моим ребенком. Мне не нужен был прах. Я хотела гулять с ним в парке, катать его на качелях. Хотела чувствовать тепло его тела. Хотела лежать с ним, закрыв глаза. Дэниэл клялся, что никогда меня не бросит. Я ему не верила. Тем более что с нами это происходило снова и снова. Зачем ему оставаться со мной, если это все, что я могу ему дать? Больницы, кошмары, кровотечения, страдания, мертвых младенцев. Он был прикован к этому, к моему бесполезному телу: раздутому, кровоточащему, обезображенному шрамами беременности и родов, но безжизненному, не способному к деторождению. Во мне укоренялось ощущение, что я уже мертва. Какое-то время я жила как в тумане, а потом мы начинали «выходить в свет». Дэниэл считал, это должно помочь. Я так не думала. Знала, что Дэниэл рано или поздно бросит меня. Я же видела, каково ему со мной. Пока я принимала седативные средства, было легче, главным образом потому, что я фактически ничего не чувствовала. Но порой это бесчувствие меня пугало. Мне не хотелось быть безразличной к своим утратам. Я хотела скорбеть по своим детям. Это все, что во мне оставалось от материнства. И тогда я говорила мужу, что больше не буду принимать таблетки. И несколько дней прекрасно обходилась без лекарств. А потом это снова происходило. Мы шли в кафе, заказывали яичницу с кофе. Развлекались, примерно как Кэти с Чарли по выходным, убеждая себя, что мы чудесно проводим время. Но Дэниэл постоянно поглядывал то на меня, то на дверь, теребил ключи в кармане. Ждал. И его предчувствие сбывалось. Детская коляска, а в ней крошечный младенец — само совершенство; его сжатые в кулачки ручки подняты над головой, тельце укрывает одеяло пастельного цвета. И я с рыданиями сгибалась в три погибели, будто получила удар в солнечное сплетение. Проходившие мимо люди спрашивали, что со мной, нужно ли вызвать помощь. Мое сознание почти не зафиксировало, что Чарли и Кэти расстались, что он нашел другую девушку — Майю. А потом вдруг та забеременела. Меня мутило от одного вида ее все больше округлявшегося живота. Казалось, весь мир издевается надо мной. Я стала избегать общения с ними. Когда родилась Руби, несколько раз я пыталась их навестить. К тому меня склонял и мой психотерапевт. Я понимала, что должна повидать племянницу. Даже подарки купила. Но меня хватало лишь на то, чтобы дойти до машины. Заставить себя поехать к ним я не могла. Не могла, и все, хоть убей. Я звонила им, и Чарли говорил, что они все понимают, ничего страшного. Но меня угнетало, что меня раздирают недобрые мысли. Этот случайный ребенок. Мой никчемный брат. Какая несправедливость! Те месяцы необщения до сих пор как камень преткновения между мной и Чарли. Я столько всего пропустила.