Трое гридней тут же подхватили полуоглушенного Варяжку и упаковали в ремни. – Добро собрать, загрузить в кибитки покрепче – и в Чить! – скомандовал Артём. – К вечеру, чую, метель будет. – Княже, а что с остальными копчеными? – спросил Крутояр. – Бить всех? – Ну зачем же всех? – Взгляд Артёма упал на трех маленьких бутузов, в ужасе прижавшихся друг к другу. – Отбери из степняков парочку непопорченных и упакуй в дорогу. Баб и детишек – тоже с собой возьмем. Остальным – жилы подколенные перерезать, да и пусть живут. – Так они ж после такого всё равно передохнут! – удивился Крутояр. – А вот это уже не мое дело. Я им не нянька! Глава семнадцатая. Замирение Тяжеленький тюк увязанных в кожаный мешок доспехов упал к ногам Варяжки. – Облачайся, – велел Артём. – Биться со мной будешь? – с надеждой спросил Варяжко. Они остановились как раз на перекрестке, где от основного тракта отделялся санный путь к Вышгороду. – Обойдешься. – И, отроку: – Помоги воеводе. Видишь же: руки у него от пут занемели. А ты, Вольг, глупое сказал. А сейчас – умное скажешь. Клятву дашь на мече, что не поднимешь его ни против меня, ни против князя, ни против руси. – А если не дам? – Бывший воевода Ярополка размял руки, сам подпоясался широким боевым поясом, встряхнулся, тронул рукоять… И тут же оказался под прицелом вскинутых луков. Однако Артём махнул рукой, и луки опустились. – Дашь, – уверенно произнес уличский князь. – Во-первых, я тебе наказ от старшего в роду привез, пестуна моего Рёреха: повеление от копченых отступить. А во-вторых, я тебе тоже клятву дам. На кресте. Что никто тебе в Киеве обиды не припомнит и худого не сделает: ни враги твои прежние и нынешние, ни сам великий князь Владимир. – За что же это мне дар такой бесценный? – прищурился Варяжко. – За честь, – последовал короткий ответ. И Варяжко кивнул молча. Он понял. Сбросил рукавицы, взялся за ледяное железо, призвал Перуна, четко, чтоб многие услышали, произнес слова клятвы. Затем поцеловал клинок, осторожно, там, где согрел, – чтоб губы к металлу не примерзли, вбросил в ножны и легко взлетел на коня. Теперь настал черед Артёма поклясться и поцеловать крест. Затем старые друзья съехались, обнялись и расцеловались по обычаю. – Теперь – в Киев? – спросил враз повеселевший (уже не на пытки и казнь ехал теперь) Варяжко. – Погоди! Копченых – сюда! Дружинники подтянули на арканах двоих степняков. Порядком измученных, но вполне еще годных как для боя, так и для хорошей потехи. – Хочу, чтобы эти поехали с нами, – сказал Артём. – Сумеешь объяснить им, чтоб вели себя скромно и с вежеством, тогда им и жизнь сохранят, и оружие вернут. А ты за них в ответе будешь. – Это мои люди, – сказал Варяжко. – Сделают, что велю. И скомандовал по-печенежски. Степняки уставились на него, не веря своей удаче. Варяжко прикрикнул сердито, и цапон тут же заухмылялись, сообразив, что избегли смерти лютой и вполне заслуженной. Один тут же процедил что-то в адрес русов. Явно хулительное… Шлеп! – и поперек дубленой морозом и ветром плоской рожи забагровел рубец. – Язык придержи! Отрежу! – посулил Варяжко, опуская плетку. Печенег не обиделся. Потер след удара, ухмыльнулся еще шире, показав неполный комплект зубов, вскочил на подведенного коня и только после этого нацепил пояс с саблей и ножом. Тул со стрелами и лук в налуче уже были приторочены к седлу. Варяжко махнул рукой, обозначив копченым место за собой, и дружина двинулась рысью в сторону Киева. * * * – Княжич варяжский Вольг – к великому князю Владимиру! – торжественно произнес Артём, поклонился и шагнул в сторону, пропуская Варяжку и пару его спутников-цапон. Войдя, бывший воевода Ярополка сразу остановился, огляделся… Великий князь восседал на возвышении, в окружении бояр и воевод. Многих Варяжко хорошо знал. И большинство из знакомых глядели на него сейчас с откровенной ненавистью. Враги давние и враги новые, коих Варяжко приобрел своими кровавыми набегами на русь. Варяжко покосился на Артёма. Тот кивнул ободряюще, показал взглядом: «Я – поклялся. И я – с тобой!» Бывший воевода Ярополка вздохнул, шагнул вперед… Великий князь пристально глядел на него. Недобро, угрожающе… Но Варяжко сделал еще шаг, затем медленно вытянул из ножен меч, опустился на колено, двумя руками уложил меч на скобленый пол, сверху – подбитый войлоком шлем и стянутую с выбритой головы шерстяную шапочку, затем склонился совсем низко, так, что свесившийся с гладкого черепа варяжский чуб коснулся запотевшей стали, да так и замер… Великий князь поднялся и сошел вниз. Следом за ним тут же направился Габдулла… Но поймал предупреждающий взгляд Артёма и остановился. Понял, что, если потребуется, уличский князь защитит господина не хуже шемаханца. Великий князь встал над Варяжкой… Прошла минута, другая… Бояре на скамьях завозились, зашептались… Но Владимир, не оборачиваясь, поднял десницу – и все затихли. Великий князь наклонился, взял меч варяжского княжича, провел рукой по клинку… Потом опустил ладонь на плечо Варяжки: – Встань, – произнес негромко. Бывший воевода Ярополка поднялся. Они с князем были почти одного роста и сложения. Оба – с длинными варяжскими усами и начисто бритыми подбородками. – Возьми, родич, – так же негромко произнес Владимир, протягивая меч Варяжке. – И поклянись служить мне так же верно, как брату моему служил. – Клянусь! – твердо произнес Варяжко. – Силой Перуна Молниерукого, удачей моей и честью рода моего! Я – твой, батько! – Ну вот, – удовлетворенно прошептал Духарев, наклонясь к Добрыне. – Теперь цапон – наши. – Важное дело, – согласился дядька великого князя. – Стало быть, пора тебе, воевода, к ромеям собираться. Не забыл? – На память не жалуюсь, – проворчал Духарев. – А ты? Добрыня лишь усмехнулся в бороду и протянул Сергею собственный кубок с мёдом. – Испей, – предложил. – Мёд – он для ума полезен. Сразу в голове яснеет, и думы тяжкие отступают. – А мне, воевода, думать не тяжко, – усмехнулся Духарев. – Так что я лучше вина хлебну. Не хочешь? – Мне эта ромейская кислятина в горло не пойдет, – буркнул Добрыня. – Не понимаешь ты, – вздохнул Духарев. – Это – чистый сок солнца! Опять же и пряностей я в него добавил, и меда маленько – для сладости. Зимой – лучше не бывает! И протянул Добрыне собственный, стеклянный кубок. Добрыня не удержался, пригубил – из любопытства. – А недурно, – похвалил он. И, хитро прищурясь: – Небось из того винограда, что на твоей земле в Византии растет? – Нет, – качнул головой Духарев. – Это – с земли булгарской. Правда, тоже – с собственных виноградников Духарева, но об этом Сергей скромно умолчал. А старший сын – молодчина. Исполнил всё безукоризненно. Безошибочно. Есть у него такой талант. И в больших делах, и в малых. Вот, к примеру, подобрал Артём мальчонку, пацанчика из простых смердов. Ничего особенного. Духарев, может, и сам бы подобрал сироту. И пристроил куда-нибудь к челядникам – коней пасти или во дворе прибираться. А сын мальчонку в род ввел. И не ошибся. Великим воином растет Илья-Годун. Когда рассказали Сергею Ивановичу, как его приемный сынишка сходу показал себя у князя Стемида, Духарев удивился. Не ожидал. А вот старый Рёрех, слушавший рассказ варяга-посланца, и усом не шевельнул. Но единственный глаз – так и сверкал. Сергей понимал, почему. Артём угадал в мальце доброе железо для будущего клинка, но ковал клинок Рёрех. Возился с приемышем едва ли не больше, чем с родными сыновьями Духарева. Почему? Видать, была на то причина. А какая, спрашивать ведуна бессмысленно.