– Ещё как! Любимые типы слепков делятся на "Кардиф споткнулся", "Кардиф смущается" и "Кардиф атакует". Друзья сели в почти полностью прозрачный городской экипаж и влились в поток машин, внешне похожих на гигантские капли росы. Элайн уже видел это в прошлое своё возвращение, но улицы старого доброго Ньона всё равно ещё казались ему фантастическими. – Расскажи мне об этом, – Уоррен показал через прозрачные изнутри стенки экипажа на улицу, по которой они двигались. Высокие серые и белые дома из необычного материала иной раз смыкались высоко вверху, становясь похожими на каменные стены и арки, белые стволы огромных деревьев или топорщились длинными штыками-ветками, направленными горизонтально. Сама дорога, ярко-зелёная, как свежая трава, осталась внизу, разделённая вдоль одной линией с необычной конструкции фонарями-коротышками. Сами экипажи двигались, то ускоряясь, то замедляясь, на значительной высоте над дорогой, по которой шли жители и изредка проезжали экипажи привычного старого типа. Уоррен совершенно не слышал, как работает механизм-двигатель, только едва ощущал изменение скорости экипажа. – О, Рашингава, можно сказать, вырвался на свободу. Другие принцы тоже не спят, а потому мы имеем постоянно патентуемые новые технологии. Это своего рода гонка, в которой навряд ли смогли бы выжить недостаточно крупные финансовые объединения довоенного типа. По факту империя за последние семнадцать лет имеет изрядное количество нового оружия. В этом мы стремительно догоняем фитов. Кроме того, на Пенрине появились полностью автоматизированные населённые пункты. Я тоже ввёл автоматизацию в Ньоне. Сложно было, даже без учёта летающих камней. Но… долго рассказывать. Самое интересное то, что бедняки теперь мечтают о своём доме на улице, спроектированной по последнему слову техники, тогда как те, кто богаче, платят огромные деньги за то, чтобы есть приготовленную на чадящем очаге еду из глиняной посуды. Это какое-то помешательство. – И у Роджера снова есть любопытные мысли по этому поводу? – Конечно. – А как там… Шерил Чедвик? Судя по твоим словам, у него есть шанс. – Если и есть, то мне об этом неизвестно. Однако мы понимаем, что выглядеть героем в глазах леди очень хорошо. Так что Роджеру остаётся только выжить в драке с алмазным… – …И упасть в трепещущие от восторга и благодарности объятия Шерил Чедвик, – закончил за Брайана Уоррен. – Ты хоть понимаешь, что всё это детские мечты? Шерил? Да ни за что! – А разве Сапфир не подыграет Роджеру после битвы? – вдруг ухмыльнулся, сузив глаза, Брайан. – Хочешь пари? Я готов ставить что угодно. – В таком случае, ты что-то знаешь, и это будет не честно. – Сапфир уже несколько лет сдерживает Роджера клятвами в том, что поможет ему. – И ты думаешь, что фокусы ясновидящего помогут Шерил влюбиться в наше "Пёрышко"? – Роджер верит… – Роджер ослеплён. – За восемнадцать последних лет слепота должна была исчезнуть. Роджер тоже знает о Шерил что-то особенное и потому верит Сапфиру… Что такое? – Купол Три-Алле, – произнёс Уоррен. Он не отрывал взгляда от похожей на треснувшую и разбитую цветную полусферу крыши дворца Санктуариев. Сквозь неосыпавшиеся витражные стёкла свет проникал внутрь, прорезая тьму. Это было и красиво, и жутко. – Это случилось, когда ты был на Соно-Мэйн. – Говоришь, это место проклято? – переспросил Уоррен. – Да. Только мы с Роджером способны выдерживать проклятие Три-Алле и пепелища Лифорда. Остальные разумные… одинаково часто кончают с собой. Всего лишь находиться в Три-Алле – словно пытка, а на пепелище, говорят, спокойнее, но можно сойти с ума. Дракон Ксенион в некотором роде способен переносить пепелище, но, говорят, в Три-Алле он даже под пыткой не соглашался войти. – Его пытали? – Нет. То есть я так не думаю. И не хочу спрашивать. Громадина разрушенного дворца всё приближалась, и вот Уоррен с Брайаном оказались у ограды. – Ну а вы двое? – Сложно описать свои ощущения. Я сделаю это как-нибудь потом. Хочу посмотреть, удастся ли тебе очистить это место хоть ненадолго. Моя молитва работает… но только пока я способен творить её почти беспрерывно. Затем проклятие постепенно возвращается. – Смотрите, – услышал Уоррен голос с площади перед Три-Алле. – Это двое святых империи, герцог Элайн и маркиз Валери!.. Уоррен обернулся и увидел, что позади них собирается толпа. Он почти ощутил трепет замерших прохожих, когда отворачивался. Верно, Даймонд Лайт – красивейший из мужчин империи – никогда или почти никогда не появлялся на улице вот так запросто, да к тому же участвовал в последней семнадцатилетней экспедиции. А Уоррен числился вторым Красивейшим и отстутствовал ещё дольше. А теперь к богатству и запоминающейся внешности прибавился неправдоподобный ореол чистоты и невинности, присущий святому. Так народ ещё долго будет показывать на него пальцем. Брайану красоты не досталось – длинноватые носы Сильверстоунов значительно портили в остальном вполне симпатичные лица близнецов. Но Брайан не нуждался в совершенстве лица, чтобы на него глазели, как на нечто невероятное. Он прославился и губернаторством в собственноручно заложенном городе, ставшем столицей, и тем, что короновал императора уже будучи падшим, потерявшим сан и святость. А ещё Брайану несказанно повезло стать избранником Красивейшей из женщин, Морганы. Уоррен много лет втайне мечтал о ней, старался избегать её и всячески скрывал влечение. И даже сейчас отчаянно хотел оказаться на месте Брайана, стараясь не представлять, как вечером рыжего друга будет встречать обожающая жена. Захотелось спросить, каковы отношения Роджера и Морганы, но Брайан потащил Элайна на территорию Санктуариев, и Уоррен пришёл в себя. Нельзя отдаваться зависти тогда, когда народ ожидает чуда. – Подожди, – тихо сказал Уоррен, опустив голову, чтобы не встречаться с другом взглядом. – Я должен собраться. – Я помолюсь о тебе, – пообещал Брайан и положил руку на плечо Уоррена. Тот глубоко вздохнул и мысленно обратился к Единому, попросив, как всегда, у него прощения за всё, что пришло в голову. – Я ничего не чувствую, – наконец сказал Уоррен. – Что-то не так. – Есть подозрение, что Брайан тебе мешает, – раздался голос одного из близнецов позади. И поскольку Брайан стоял слева, то это сумел подкрасться Роджер? – Ты просто мастер, знаешь? – обернулся Уоррен. – Ты ходишь неслышно, даже не смотря на бубенчики. – Весь секрет в том, чтобы двигаться плавно, – ухмыльнулся Роджер. – И когда император поймёт, что я обошёл его, то отменит дурацкий указ. Или разрешит Д-Дэл… Джереми-и или Мэлвину Дануину создать индикаторы моего присутствия, что будет уже не унижением, а честью. – Своего рода, – скептически глянул Брайан и отошёл вместе с Роджером как можно дальше. Уоррен покачал головой, глядя в спину Роджера, и медленно пошёл к парадному подъезду. Остановился, потому как ему что-то не нравилось, но это было глухое и совсем непонятное чувство. А потом вдруг навалилась такая чёрная зависть к Брайану, что Уоррен перестал дышать и видеть. В какой-то момент он подумал, что до сих пор не понимал очевидного – он любил Моргану всегда и только пытался умерить своё чувство. Но больше не получается. Всё вскрылось, вышло наружу. – Эй, нет, так быть не может! – вырвалось у Уоррена. Не верилось, что можно было столько времени хранить в себе чувство, а потом из-за одной зависти понять всю глубину любви. Как-то странно. Ещё ненормальнее думать о любви в проклятом месте, в котором прочие разумные совершают саморасправу или испытывают нечто ужасное. Усилием воли он взял себя в руки и для полного успокоения принялся про себя говорить с богом. Это помогло, и в руках сама собой начала возникать светлая бурлящая сила. Тяжесть с плеч перелилась через руки и напряжённые пальцы и обратилась в ощущение присутствия чего-то невидимого. Зарождающийся свет внезапно вспыхнул золотым туманным огнем, и Уоррен едва успел схватить то, что появилось в воздухе. Ослеплённый, он мог действовать только на ощупь. Но и этого хватало, чтобы со всей дарованной от природы силой расколоть плиты двора Три-Алле нижним концом символа и установить своеобразный крест. Уоррен никогда не знал, что и каких размеров пошлёт Единый. Сейчас это был литой символ со множеством металлических лучей, исходящих из места, находящегося ниже перекрестья. Про себя Уоррен называл такие кресты "Восходящее солнце", и подозревал, что это довольно плохой признак, так как из рассказов Брайана знал всю символику Церкви. Перемещение лучей вниз имело два толкования. Одно из них говорило о том, что дьявол сейчас более ощутим, чем бог. Другое… почти такое же недоброе. Но стало совсем легко. Возле призванного креста всегда становилось легко. Он выпрямился, отвернулся и отошёл, внимательно прислушиваясь к себе. Кроме того, что захотелось выпить чашку сладкого шоколада и выспаться, нутро ни о чём не говорило. Путешествие с принцем Алексом Санктуарием научило Уоррена прислушиваться к себе. Раньше им руководили только трезвая мысль и расчёт. Через семь шагов в сторону что-то неуловимо начало меняться. Уоррен пошёл по границе изменения – по полукругу ровно в двенадцать шагов от креста. Как внезапно на него навалился прежний сильный страх и заставил застыть, словно обледеневшего. Чистокровные крылатые, такие, как Уоррен, не испытывают страх в общем смысле слова. И Элайн раньше не был исключением. Но чем более праведную жизнь он вёл в предыдущие годы, тем сильнее становился вот такой внезапный страх. Но не сам страх парализовал Уоррена. Его парализовало полное незнание того, что делать с тем, кто его ужас вызывал. Ему пришлось бы пройти долгий путь по признанию собственной способности испытывать что-то настолько необычное для крылатого, вот только Уоррен почти с самого начала ощущал, что боится незримой сущности, заглядывающей ему прямо в душу, способной превратить в отвратительное месиво всё, что было в самом себе дорого Элайну. И теперь он ощущал, что незримое сосредоточие тьмы, стихийное, но сложное и обладающее более высокой организацией, чем проклятие или даже само воплощённое зло, стоит прямо перед ним. Уоррен ощущал его присутствие каждой клеточкой кожи. Оно чуточку приблизилось и заглянуло прямо в лицо. Уоррену казалось, что если он пошевелит хотя бы пальцем, то коснётся его. Ужас и страх всё росли пропорционально идущему времени. Вдруг рядом снова появился Роджер и навалился на плечо Уоррена: – Что у тебя здесь происходит? На что смотришь? Уоррен медленно повернулся и смотрел в глаза друга всё время, пока Роджер говорил и пока нечисть перемещалась. Но в голубых глазах приятеля абсолютно ничего не изменилось. Тогда как нечто жуткое, судя по ярким ощущениям Уоррена, определённо вошло в Роджера. – А что сейчас чувствуешь ты? – спросил Элайн, заставляя себя умерить возникшую дрожь. – Ничего. Ты что-то понимаешь во всём этом? – Кое-что. Ты точно ничего сейчас не почувствовал? – А, что-то было, да? – догадался Роджер. Он улыбался так, будто выбирал, с кем потанцевать. – Рашингава с помощью полнокровных исследовал нас с братом здесь. Он говорил, что тёмное облако любит концентрироваться во мне, а по ходу Брайана рассеивается. Мы воздействуем на незримые силы, представляешь? – Мои кресты тоже воздействуют, пока не исчезают. Я понял это на Рилкое. – Твои кресты исчезают? – Иногда через три-четыре дня, иногда через пару свечей. Но воздействуют только они. А судя по ощущениям, в тебя и правда сейчас вошло нечто тёмное. И очень злое. Роджер явно удивился. Уоррен ещё прекрасно ощущал дьявола, буквально вместе с Роджером наваливающегося на плечо, но страх отступил. Наконец друг заговорил: – Это объясняет тот факт, что мой великолепный внутренний мир вдруг возжелал захлебнуться в крылосколе и познать жестокое насилие над в общем-то любимой женщиной. – И ты так радостно об этом говоришь? – Не могу сказать, что родился таким, – посмотрел вдаль Роджер. Его светлый и чистый взгляд ни на мгновение не омрачился, – но для меня это вариант нормы. Я принял это в себе и не раскаиваюсь. – Звучит дико, – отшатнулся Уоррен. – Парень, я же не говорю, что всегда делаю то, что хочу. Чем бы я в таком случае отличался от животного? – Ясно, – сказал Уоррен. – Знаешь, дьявол так и будет прятаться в тебе, пока… – Я слишком умён и горд, чтобы позволить ему взять над собой верх. А в остальном нам обоим внутри меня вполне комфортно. – Тебе комфортно представлять, как ты мучаешь Шерил?