– Нет, – она удивительным образом засмущалась и раскраснелась. Уоррен такого ещё у неё не видел. – Скажи! – Нет. – Эсса, я женат впервые за тысячу лет своей жизни! И уж в чём я всегда был уверен, представляя свой брак в прошедшие десять веков, так это в том, что для своей жены обязательно сделаю всё, что в моих силах. – Тогда… – она задохнулась от переизбытка волнения. – Я скажу тебе это потом. Когда ты не будешь на меня давить. Уоррен ожидал чего-то экстраординарного и полностью аморального и внутренне готовился к тому, что придётся пережить эпизод общественного порицания, но… то, что приводило Эссу в сильнейший восторг, оказалось всего лишь… полупрозрачным и очень обтягивающим мужским бельём. А он-то внутренне готовился к преступлению!.. Уже ночью встречал близнецов и Красивейшую. – Как быстро вы добрались! – Ты написал, что дело плохо, – пояснил один из совершенно одинаковых Сильверстоунов. – Да, Ветреному может взбрести в голову, что Эсса – великолепное развлечение. – Да, дело и правда плохо, – покачала головой Моргана. В войну Севера и Юга, где-то полторы сотни лет назад, и она была любовницей Классика, а может быть уже и Ветреного, если тот достаточно подрос к тому моменту. – Где принцесса? – Наверху, поднимешься по лестнице и никуда не сворачивай. – Она не против моего присутствия? – Помнится, ты сопровождала императора. Вряд ли кто-то может быть против твоего присутствия. Моргана ушла. Уоррен тихо подивился своему спокойствию в её присутствии. Близнецы одинаково хмурились. – Ветреный, значит, – пробормотал один. – Я с ним как-то сталкивался и очень тяжёлый противник оказался. – М-хм, – согласно промычал другой Сильверстоун. – Зато потом он у меня уже ползал по земле… – с горячей затаённой радостью прошипел Роджер, отчётливо показавший свою сущность. – А какой план дальше? Он же есть, этот план? – немного неуклюже для самого себя, но очень точно для копии Роджера, бодро спросил Брайан. – Да, за пару дней я планирую набрать штат хорошей охраны. А как вообще… ваше настроение? – Хочу невменяемо сладкий крем-мусс из шоколада и много секса, – совмещая лихорадочный блеск глаз и мечтательность, протараторил Роджер. – Даже я уже хочу этот дурацкий крем-мусс и много секса, – пробурчал другой Сильверстоун. И это явно был Брайан. – Мы, кажется, слегка перебрали с братской эмпатией. – Всё настолько плохо? – Я скоро тоже начну возбуждаться при виде Шерил, – шёпотом пожаловался Брайан. – И ревновать от его возможных ощущений при виде Морганы. Это совсем не нравится мне. Совсем. Я постоянно хочу наглотаться крылоскола и целовать не только жену, но вообще всё подряд, включая дверные косяки, цветы и церковные лавки. – Поплачь, если хочешь, – тихонько предложил Уоррен, увидев внезапно вскипевшие слёзы в глазах почти святого. – Я не буду плакать. Я же Брайан Валери! Это Роджер всегда был плаксой. – Ладно-ладно, мой мальчик, – отступил Уоррен. – Вздохни и расслабься. – Я – Брайан Валери. – Да-да, успокойся. – Я Брайан… – Ну-ну… – Моя личность подавляет его, кто бы мог подумать? – со смешком сказал Роджер и устремился вглубь дома со словами: – Кухня там? Я таки сделаю этот дурацкий крем-мусс!.. – Он только что сказал "Я таки", – повернулся Уоррен к Брайану. – Так говорил только ты. Ты тоже проник в него. – К сожалению… нет. Так говорила половина коллегии кардиналов во времена моей святости. Чем меньше я виделся с ними потом, тем быстрее это с меня сходило. Я уже давно так не говорю. Он просто копирует то, что вспоминается. Копирует хотя бы это, потому что больше нечего. Уоррен с трудом проглотил ругательство. Опять то же самое, о чём говорила Эсса! И даже Брайана теперь интересует больше то, что представляет он сам, а не его служение Единому. – Ты что, расстраиваешься из-за того, что у тебя меньше характерных привычек, чем у него? – спросил Уоррен, слегка поморщившись. – Такое ощущение, что моя личность слабее, я как будто ничего ему не дал. – Самое сильное в тебе, помимо нормальной отеческой любви к сыновьям, решимости и силы духа – это твоя безоглядная вера и доброта. Ну, ещё любовь к Моргане. Только вот веру показывать Роджер не станет, наверняка больше всего опасаясь, что это будет не правильно воспринято. Доброту в нём сочтут за желание нравиться, а Моргана и так сама по себе настолько хороша, что надо быть слепым, глухим и бессердечным, чтобы не полюбить её. А привычки и чудачества… да зачем они нужны? Мы – лучшие парни империи, почти идеал, так зачем дополнять нас такой чушью? – Звучит немного легкомысленно. – Звучит здраво для того, кто устал слушать о том, что качества разумного определяют его поступки. – О, это не так. – Приятно общаться с тобой. – Спасибо. А кто говорил тебе подобное? – Эсса. – Она вводила тебя в заблуждение. Её путь, насколько я видел, все эти годы определял только долг. – Уверен? – Если тебе она видится другой, то просто протри глаза. – Узнаю типичную грубость Брайана Валери. – Ты что, хочешь сделать мне приятное в ответ? Я никогда не был более грубым, чем Роджер. – Это не так. Спроси у Морганы. – Это ошибочное впечатление. Просто от меня никто не ожидает грубости, а от него ждут солдафонства каждый раз, когда поблизости не оказывается женщин. – Хм, может быть. – Господа, нижайше прошу прощения, если прерываю ваш расчудесный обмен мнениями, но я совершенно не могу готовить еду, если хотя бы чуточку не пьян, – показался в коридоре Роджер. – Где тут… крылоскол? – Сразу с тяжёлого вооружения? – удивился Уоррен. – Мне же немного нужно. Зато сразу вспоминаются другие времена-а… – Сильвертон опять отправлял вас на кухню в наказание за драки? – догадался Уоррен. – Такого не было лет четыреста. – Я разбил Роджером любимую кушетку Оливии, – признался Брайан. – Она не плакала, конечно, но расстроилась и выглядела жутко несчастной. Я уже продумывал побег, а он всего лишь!.. Ты представь, всего лишь отправил нас на кухню. – Почему всем достаются нормальные отцы, и только этот считает нас детьми, которых возможно воспитывать в тысячелетнем возрасте? – задал риторический вопрос Роджер. – Потому что вы начали разбивать друг другом мебель, – тем не менее ответил Уоррен. – И потому что не близки со своим отцом. Если отец и сын близки по духу и мировоззрению, то между ними существует понимание. А перевоспитать отцы пытаются лишь тех сыновей, которых не могут понять. Иначе говоря, это попытка отца сблизиться с сыном. Тысячу лет Сильвертон не оставляет попыток. Может, пора тебе поискать путь ему навстречу? Роджер нахмурился, резко отвернулся и пошёл на кухню. – Твои слова его растрогали, – пояснил Брайан. – Ему бы хотелось, чтобы так было… А ты, оказывается, умеешь выдавать глубокомысленные сентенции, – и посмотрел с интересом и подозрением, после чего, тут же, мазанул высокомерным взглядом: – Хотя про отца всё же чушь сказал… м-м… несусветную. Уоррен только рассмеялся. Близнецы вели себя с ним именно так, и не важно было, кто из них кто. Обозвать друга глупцом, когда он сказал что-то стоящее, назвать соломой его признанное прекрасным золото волос или начать доказывать ему, что очередная избранница его совсем не любит, особенно если явно любит – это в порядке вещей для Роджера и Брайана. Уоррен считал это их формой лести. Потому что если что-то действительно было не так, они смеялись и спрашивали, заметил ли он, что его жизнь катится в пропасть. Или сразу становились очень ласковыми и разговаривали с ним негромко, тщательно подбирая слова. В эту ночь близнецам-маркизам вздумалось предаваться сладкой жизни: они поочерёдно изощрялись в приготовлении шоколадного мусса и составляли ему компанию на обзорной площадке на крыше. Брайан ушёл спать под утро, а Уоррен с Роджером встречали рассвет. – Обожаю рассветы, – признался Роджер в который раз в жизни, глядя на расцвеченный оранжевым и розовым восток. – Я не люблю такие рассветы, как сегодня, – отозвался Уоррен, имея в виду напряжение из-за непредсказуемости Ветреного и его порочных желаний. – Ты нервничаешь как совсем молоденькая жена, отпустившая мужа на войну. – Лучше расскажи мне о Ветреном. – Есть особые причины говорить об этом самородке?