– Ну, так как? – спросил Майкл, приподняв брови. Луций постарался тщательно подобрать слова для ответа. – Ты там был… ты видел, что случилось. Убьешь Двенадцать, значит, убьешь всех остальных. Если я не ошибаюсь, ты сам так говорил. Уже поздно менять свое мнение. Майкл отвел взгляд, ничего не сказав. Удовлетворил ли его такой ответ? – Хорошо бы ты как-нибудь со мной в море вышел, – наконец сказал он, и его лицо слегка просветлело. – Тебе понравится, точно. Там целый мир, огромный. Ты такого никогда не видел. Луций улыбнулся. Что бы ни снедало этого человека, он явно не готов говорить об этом. – Подумаю над этим. – Считай, что мое предложение всегда в силе. Майкл встал, схватившись рукой за край стола, чтобы не шататься. – Ну, если честно, я хорошо нажрался. Если не возражаешь, пойду проблююсь и лягу спать в моей машине. Луций махнул рукой в сторону узенькой койки. – Если хочешь, здесь ложись. – Очень любезно с твоей стороны. Быть может, когда буду побольше в тебе уверен. Майкл пошел к двери, спотыкаясь, а потом обернулся и обвел мутным взглядом крохотную комнату. – Ты прям художник, майор. Интересные картины. Может, когда-нибудь мне про них расскажешь. И на этом всё кончилось. Когда утром Луций проснулся, Майкла уже не было. Луций ожидал, что Майкл снова посетит его, но этого не случилось. Видимо, Майкл получил то, что хотел, или решил, что не получит этого от Луция. Ты действительно думаешь, что они исчезли?.. А что бы сказал его друг, если бы Луций ответил на этот вопрос? Луций отринул эти беспокоящие мысли. Поставив бутыль со свиной кровью в тени хижины, он спустился к реке. Вода Гваделупе была прохладной везде, но тут она была еще холоднее, в излучине реки был глубокий, метров шесть, омут с ключом на дне. Его окаймлял высокий берег, сложенный из белого известняка. Луций снял ботинки и штаны, ухватился за веревку, которую уже давно закрепил здесь, сделал глубокий вдох и прыгнул, гладко входя в воду. Чем глубже он погружался, тем холоднее становилась вода. Вещмешок из плотного брезента лежал под каменным карнизом, отгороженный им от течения реки. Луций привязал веревку к лямке, перекинул вещмешок поверх карниза и поплыл вверх, медленно выдыхая. Он выбрался на противоположном берегу, пошел ниже по течению до мелководья и снова пересек реку. Вернулся на известковые скалы по тропинке, сел на краю, взялся за веревку и вытащил из воды вещмешок. Одевшись, он отнес вещмешок в хижину. Сел за стол и достал содержимое мешка, восемь бутылей, в дополнение к той, которую он набрал сегодня. Всего девять галлонов. Количество крови примерно как у полудюжины взрослых людей. Теперь, когда он достал кровь из своего холодильника, устроенного в глубине реки, она быстро испортится. Луций связал между собой бутыли и начал собираться в путь. Вода и еда на три дня, винтовка, патроны, нож, лампа, моток крепкой веревки. Он вынес всё это на двор. Еще семи нет, а солнце уже жарит. Оседлав коня, Луций сунул винтовку в седельное крепление, а всё остальное навьючил на лошадь позади седла. Спальник он брать не стал, ему придется ехать день и ночь, чтобы прибыть в Хьюстон утром шестидесятого дня. Ударив пятками в бока лошади, он отправился в путь. 4 Мексиканский залив Двадцать две морские мили южнее острова Галвестон 4.30. Майкл Фишер проснулся оттого, что на его лицо падали капли дождя. Он подвинулся, садясь и опираясь спиной о транец. Звезд видно не было, на востоке узкая полоска неба между поверхностью воды и низкими облаками начинала светлеть. Стоял мертвый штиль, но это ненадолго. Майкл научился буквально чуять грядущий шторм. Развязав веревку на шортах, он выгнулся вперед над кормой, и с чувством глубокого удовлетворения выпустил в воды Залива изрядную струю мочи. Голода он не ощущал, поскольку давно научил себя игнорировать подобные потребности, но все-таки спустился в рубку и развел себе в воде протеиновую смесь, которую тут же и выпил в шесть глотков. Если он не ошибается, а ошибался он редко, утро нынче выдастся увлекательным, и лучше встретить эти развлечения на сытый желудок. Он как раз вернулся на палубу, когда на горизонте сверкнула первая молния. Спустя пятнадцать секунд донесся гром, долгий, раскатистый и сочный, будто некий сварливый бог недовольно прокашлялся. Подымался ветер, постепенно переходя в шквал. Майкл отсоединил пластину автопилота и сжал рукой румпель. В следующее мгновение хлынул дождь – теплый и хлесткий тропический ливень, промочивший его насквозь в считаные секунды. Майкл никогда особо не раздумывал насчет погоды. Она такая, какая есть, и если нынешний шторм наконец-то отправит его на дно, что ж, нельзя сказать, что он будет сильно возражать. Правда? Один? На этой штуке? Ты спятил? Иногда эти вопросы задавали из лучших побуждений, с искренней тревогой. Его пытались отговаривать даже совершенно незнакомые люди. Но чаще всего собеседник уже заранее списывал его со счетов. Если этого безумца не убьет море, то убьет барьер – плавучее заграждение из взрывчатки, которое, как говорили, опоясывает весь континент. Кто в своем уме станет так искушать судьбу? Особенно теперь, когда уже давно, наверное тридцать шесть месяцев, не видели ни одного Зараженного. Неужели, если тебе на месте не сидится, тебе мало целого континента? И то правда, но не всегда в основе выбора лежит логика. Часто решаешь нутром. А нутро подсказывало Майклу, что барьера не существует и никогда не существовало. Майкл просто показал средний палец всей истории, всем людям, сотню лет повторявшим: «Только не я, мне с тобой не по пути». Может, это сродни «русской рулетке». Учитывая историю его семьи, есть и такой вариант. Он не слишком любил вспоминать о самоубийстве своих родителей, но иногда это случалось. Где-то в глубине его мозга, будто фильм, остались события того утра. Фильм, вечно прокручивающийся по кругу. Серые пустые лица, веревки, стянувшиеся вокруг их шей. Тихое поскрипывание этих веревок. Вытянувшиеся тела, обмякшие. Потемневшие от схлынувшей вниз крови пальцы ног. Первой реакцией Майкла было полнейшее непонимание. Он смотрел на тела секунд тридцать, не меньше, пытаясь осознать то, что видит, сложить воедино отдельные слова, вертящиеся у него в голове. Папа, мама, висят, веревка, сарай, мертвые. А затем сознание одиннадцатилетнего мальчишки захлестнул ужас. Он ринулся вперед, хватая их за ноги, пытаясь приподнять, выкрикивая имя Сары, зовя ее на помощь. Его усилия были тщетны, они были мертвы уже не один час. Но он был обязан попытаться. Большую часть жизни я пытаюсь исправить то, что уже не исправишь, вдруг понял Майкл. Итак, море и его скитания в нем, в одиночестве. Для него оно стало в своем роде домом. А его яхта – «Наутилусом». Майкл взял это название из книги, которую прочел много лет назад, когда еще был Младшим в Убежище. «Двадцать тысяч лье под водой», старая книга в мягкой обложке с пожелтевшими вываливающимися страницами. На обложке – изображение странного аппарата, будто бронированного, помесь между кораблем и танком, который опутывали щупальца морского чудища с одним огромным глазом. Со временем подробности повествования забылись, но этот образ запечатлелся в его мозгу, будто отпечатавшись на сетчатке глаз. Когда пришло время дать имя собственной яхте, после двух лет тщательного расчета и работы, по наитию, имя «Наутилус» показалось ему самым подходящим. Будто все эти годы он хранил его в своем сознании, чувствуя, что оно пригодится. Одиннадцать метров от носа до кормы, осадка метр восемьдесят, один главный парус, один носовой, от мачты к бушприту, небольшая каюта. Правда, спал он чаще всего на палубе. Он нашел ее на шлюпочной площадке рядом с проливом Сан-Луис, в эллинге, стоящую на опорах. Корпус из полиэфирного пластика, крепкий, но всё остальное в ужасном состоянии. Палуба сгнила, паруса рассыпались, все металлические детали проржавели. Другими словами, это было идеальное поле деятельности для Майкла Фишера, главного инженера по Свету и Энергии, нефтяника первого класса. Меньше чем через месяц он ушел с нефтеперегонного завода, получив деньги за пять лет неиспользованных отпусков. На них он купил инструмент и материалы, а еще нанял людей, чтобы они помогали ему в Сан-Луисе. Правда? Один? На этой штуке? Правда, ответил Майкл, разворачивая перед ними свой чертеж. Правда. И правда, как смешно после всех этих лет, когда люди пытались раздуть угольки костра былой цивилизации, используя оставшиеся от нее машины, его вдруг охватила любовь к этому самому древнему способу передвижения по морю. Дует ветер, обтекает парус, с одной стороны давление выше, с другой – ниже, возникает сила, которая толкает лодку. С каждым разом он уходил всё дальше от берега, всё дольше, всё безумнее, туда. Поначалу ходил вдоль берега, привыкая. На север и восток, вдоль залитых нефтью берегов Нового Орлеана с его мертвящим запахом разложения и химикатов. На юг, к Падре-Айленд, с его длинными пляжами белого, как тальк, песка. Он становился увереннее и заходил всё дальше. Время от времени он натыкался на остатки былой человеческой жизни – груды ржавого хлама на берегу, атоллы, образовавшиеся из плавающего пластикового мусора, ржавые громады нефтяных платформ, окруженные островами из густого нефтяного отстоя. Но вскоре он оставил позади и это, уходил всё дальше, в безбрежные просторы океана. Вода здесь была темнее, а глубина не поддавалась осознанию. Он ориентировался по солнцу с помощью секстанта и прокладывал курс огрызком карандаша на бумаге. И как-то раз вдруг понял, что у него под килем добрая миля воды. В то утро, когда начался шторм, Майкл Фишер был в море уже сорок два дня. Он планировал во второй половине дня добраться до Фрипорта, пополнить припасы, отдохнуть с недельку – ему надо было немного отъесться, реально – и снова выйти в море. Конечно, там он встретит Лору, это всегда создавало неловкую ситуацию. Станет ли она вообще с ним говорить? Или просто гневно посмотрит издалека? Или схватит его за ремень и оттащит в казарму, чтобы час заниматься с ним сексом, неистово, а он не сможет отказаться, хотя и стоило бы? Майкл не знал, что случится и от чего ему будет хуже. Либо он паршивец, который разбил ей сердце, либо он лицемер в постели с ней. Он просто не мог найти нужные слова, чтобы объяснить ей, что она тут вообще ни при чем. Дело даже не в «Наутилусе», не в том, что ему надо быть одному, и не в том, что она заслуживает его хорошего отношения во всех смыслах. Просто он не мог разделить с ней любовь. Как обычно, эти мысли навели его на воспоминания о том, когда он в последний раз видел Алишу. В последний раз, когда ее вообще кто-либо видел, насколько ему известно. Почему она его выбрала? Она пришла к нему в госпиталь тем самым утром, когда Сара и остальные отправились из Хоумленда в Кервилл. Майкл не помнил, во сколько это было, он просто спал и проснулся, увидев, что она сидит рядом с ним на кровати. У нее было это… лицо. Он понял, что она сидит тут уже некоторое время, глядя на него, спящего. – Лиш? Она улыбнулась: – Привет, Майкл. И секунд тридцать молчания. Никаких «Как себя чувствуешь?» или «Смешно выглядишь в этом гипсе, Штепсель», тысячи других мелких подколок, которыми они обменивались с тех пор, как были маленькими детьми. – Не можешь кое-что для меня сделать? Одолжение. – Окей. Фраза оборвалась. Алиша отвернулась, а потом снова посмотрела на него. – Мы же очень долго были друзьями, так? Еще бы, ответил он. Уж точно. – Сам понимаешь, ты всегда был чертовски умен. Ты помнишь… ну, когда это было? Я не помню, мы же еще просто детьми были. Вроде там Питер был и Сара тоже. Как-то ночью вылезли на Стену, и ты речь произнес, самую настоящую речь, Богом клянусь, о том, как работает всё это освещение, про все эти ветряные турбины и батареи, и всё такое. Прикинь, до того момента я реально думала, что они сами по себе работают. Серьезно. Боже. Я себя тогда такой тупой почувствовала. Он смущенно пожал плечами: – Я типа выделывался, наверное. – Ладно тебе извиняться. Вот тогда я и подумала: в этом парне что-то есть, реально. Когда-нибудь, когда он нам очень понадобится, он нас всех спасет, придурков. Майкл даже не знал что ответить. Еще никогда в жизни он не видел перед собой человека, столь потерянного, столь раздавленного жизнью. – Так что ты хочешь у меня попросить, Лиш? – Попросить у тебя? – Ты сказала, что тебе нужно одолжение. Она нахмурилась так, будто вопрос выглядел для нее бессмысленным. – Вроде да, разве нет? – Лиш, с тобой всё в порядке? Она встала со стула. Майкл уже хотел было сказать что-то еще, сам не зная что, и тут она вдруг наклонилась, смахнула в стороны волосы и, к полнейшему его изумлению, поцеловала его в лоб. – Береги себя, Майкл. Сделаешь это ради меня? Ты им еще понадобишься. – Зачем? А ты куда-то уходишь? – Просто пообещай мне. Вот тогда оно и случилось. Именно тогда он и подвел ее. Спустя три года, снова и снова заново переживая ту ситуацию, он будто не мог избавиться от приступа икоты. В тот самый момент, когда она сказала ему, что уходит навсегда, он мог сказать лишь одно, чтобы заставить ее остаться. Есть человек, который любит тебя, Лиш. Я люблю тебя. Я, Майкл. Я любил тебя всегда и буду любить тебя, пока жив. Но все эти слова застряли где-то на полпути между мозгом и ртом, и он упустил момент. – Окей. – Окей, – повторила за ним она. И ушла. Вот он, шторм, наутро его сорок пятого дня в море. Уйдя в свои мысли, Майкл позволил себе быть невнимательным – заметил, но не осознал полностью нарастающую ярость моря, совершенную черноту неба, нарастающее неистовство ветра. Шторм разыгрался очень быстро, с оглушительными раскатами грома и мощнейшим шквалом с дождем, который ударил лодку, будто гигантской ладонью, резко развернув ее. Вау, подумал Майкл, бросаясь к транцу. Вот это хрень господня. Зарифливать парус поздно, придется встречать шквал в лоб. Натянув главный парус потуже, Майкл стал приводить лодку носом к волне. Хлестала вода, пенясь и переливаясь через нос лодки и струями падая с небес. В воздухе пахло электричеством. Затянув узел зубами, Майкл изо всех сил потянул канат и перекинул через блок. Хорошо, подумал он. По крайней мере, ты мне поссать дал. Посмотрим, ублюдок, на что ты способен. И он повел лодку навстречу шторму.