– Но, Аннет… Это даже не смешно… Боже мой… Если бы не почерк, я бы подумала, что это писал другой человек! «Настоящим уведомляю вас»… «переоценил свои чувства»… Это же казённое прошение, помноженное на письмовник Аленского! – Какая теперь разница, маменька, – безучастно отозвалась Аннет. – Далее настаивать на свиданиях будет нелепо, согласитесь! Тем более, что суд состоялся… и со дня на день Сметов отбывает в Тобольск. Ну что ж… стало быть, поедем домой. Вера участливо накрыла ладонью холодные пальцы падчерицы. Аннет не освободилась. Так же спокойно, почти безмятежно сказала: – Я только не могу понять – зачем? А вы – понимаете? У Веры были кое-какие соображения на этот счёт. Но, видя каменное от отчаяния лицо приёмной дочери, она сочла за нужное промолчать. В молчании они вернулись домой. Аннет сбросила шубу на руки горничной, легла на кровать в своей спальне и отвернулась к стене. Ночью Вера не могла уснуть: лежала, смотрела на летящие за окном хлопья снега, думала, думала, думала… Один раз ей послышались приглушённые рыдания из-за стены – но когда Вера в тревоге поднялась с постели, всхлипов больше не было слышно. Наутро Аннет поднялась бледная, но по-прежнему совершенно спокойная. Выпила пустого чаю без сахару и напомнила, что надо бы возвращаться в Бобовины. – Поедем завтра же, – согласилась Вера, старательно вглядываясь в лист «Губернских ведомостей». – Отчего не нынче? – С удовольствием бы и нынче, но мне нужно отдать несколько визитов. А Федосье – собрать наши вещи. Аннет подняла глаза на приёмную мать. «Она похудела за одну только ночь… и подурнела как! – с болью подумала Вера. – Как это, в самом деле, ужасно – вот так зависеть от мыслей, чувств и желаний совершенно чужого, по сути, человека! И отчего это любовь называют божественным чувством? Издевательство, и более ничего! Болезнь, помрачение рассудка…» – Я должна буду вас сопровождать? – безжизненно спросила Аннет. – Вот уж незачем! Скука такая… Но надо быть вежливой и благодарной: Феоктиста Амвросьевна и графиня Скавронская столько сделали для нас! Не говоря уже о Долмановских… Это ненадолго, Аннет, поверьте. Последний день проведём в Москве – и поедем домой! – Да… Как ни крути, а надобно жить дальше, – вымученно улыбнулась Аннет. – Что ж, подожду вас. У меня роман неразрезанный остался… стану целый день читать. Не беспокойтесь обо мне. Вера внимательно посмотрела на неё. Негромко сказала: – Аннет, я знаю вас целую жизнь. И я не беспокоюсь, поверьте. Только сядьте с книгой подальше от окна, там ужасно сквозит. Не хватало только вам, как всем этим барышням у Тургенева, приобрести чахотку. А я постараюсь как можно скорее вернуться к вам. Оставив Аннет в спальне, с книгой на коленях, Вера вышла из дома. Полковник Долмановский принял её с откровенно недовольным выражением лица. – Иван Аристархович, я понимаю, что перехожу все меры вежливости и вашего долготерпения, – начала Вера, не дав начальнику тюрьмы открыть рот, – И поверьте, не менее вашего понимаю всю неуместность моего визита. Я бесконечно благодарна вам за то, что вы сделали для меня… и моей дочери. К сожалению, она не способна поблагодарить вас лично, поскольку… – Истерика? – догадался полковник. Вера тяжело вздохнула: – Вы даже не представляете… Как я пережила эту ночь – сама не понимаю! – Каков мерзавец! – искренне сказал полковник, выходя из-за стола и принимаясь мерить шагами кабинет. Паркет под его ногами сурово скрипел. – Поверьте, княгиня, только ради вашей дочери я разрешал… Необыкновенная барышня! Я старик и могу себе позволить… Так умна, так деликатна, тонка, вежлива… Да, вчера, конечно, от отчаяния дала слабину. Я надеялся переупрямить, но быстро стало ясно, что она и в самом деле из моего кабинета добром не выйдет! Так трогательно волновалась за этого сукина сына: мы, мол, его тут голодом морим и в карцере с крысами держим! Пришлось мне лично пойти к нему в камеру и злоупотребить, так сказать… Только после моего давления сей господин изволил набросать своей невесте сей отказный лист! Простите великодушно, княгиня, мне понятны ваши чувства… Но как вы могли допустить союз вашей прелестной дочери с таким… таким… – Вы же видели мою Аннет, Иван Аристархович, – убито пожала плечами Вера. – Девочке девятнадцать лет, влюблена по уши… Тут любое давление только бы во вред пошло! Впрочем, я рада, что мы избавились от господина Сметова… хотя бы таким способом. И я пришла просить вас о последней милости. Если вы сейчас же укажете мне на дверь, уверяю вас, я не обижусь, но… – Княгиня! Вы меня, право, оскорбляете! – Ах, простите меня, простите, Иван Аристархович… Всё это нервы: вы не представляете, сколько мне пришлось пережить за эти месяцы! Но не позволите ли вы мне увидеться с господином Сметовым? Аннет сказала мне, что суд уже состоялся и посещения посторонних разрешены… Мне, право же, есть что ему сказать! И как матери, и как женщине! Полковник внимательно посмотрел на Веру. Та ответила ему прямым негодующим взглядом. – Надеюсь, после этого мне не придётся отправлять в Тобольск гроб с останками господина Сметова? – совершенно серьёзно осведомился полковник. Вера холодно улыбнулась в ответ: – Ваш арестант останется цел и невредим. Слово княгини Тоневицкой. – Что ж… в таком случае прошу вас следовать за мной. Идя следом за полковником, Вера вспоминала о том, как почти семь лет назад шла по этому же самому коридору на свидание с братом. И, давя страх и горе, ждала потом в большой пустой комнате, где стол и два стула казались злой насмешкой над испуганными, ожидающими самого худшего людьми… До сих пор она помнила трещину, змеящуюся по стене, которую она за час ожидания сумела изучить вдоль и поперёк. Трещина была похожа на реку Волгу со всеми притоками, и Вера тогда нашла на этой «карте» и Каму, и Москву-реку, и Оку, и Обь… Какие реки искала Аннет? – с болью подумала она. Комната была та же самая. Трещина никуда не делась. – Прошу вас подождать, княгиня. Скоро его приведут. – Я никогда не забуду вашей снисходительности, Иван Аристархович. Остаюсь вечная ваша должница. Полковник коротко поклонился в ответ и вышел. Ждать в самом деле долго не пришлось: через десять минут в комнату в сопровождении жандарма вошёл Андрей Сметов. – Княгиня?.. – недоверчиво спросил он. И застыл, уставившись в стену, пока жандарм не вышел и тяжёлая дверь не захлопнулась за ним. Вера молча смотрела на сметовскую хмурую, заросшую чёрной щетиной физиономию, упрямые, сросшиеся на переносице брови, сильно отросшие, перепутавшиеся волосы… Тяжёлое молчание затягивалось. Становилось очевидным, что Андрей, статуей застывший у стены, твёрдо намерен не вымолвить ни слова до конца свидания. Вера вздохнула, села на стул и вполголоса сказала: – Андрей Петрович, я прекрасно понимаю, с какой целью вы написали моей дочери это письмецо из дурного романа. И поверьте, я здесь не затем, чтобы закатить вам сцену. Сядьте, прошу вас. У меня очень мало времени. Андрей молча поднял на неё чёрные, воспалённые глаза. Медленно отошёл от стены, сел, положил на выщербленный стол большие, покрасневшие кисти рук. – Итак – Тобольская губерния, шесть лет? – спросила Вера. – Полякам удалось уехать? – спросил, в свою очередь, он. – Полагаю, вы и так знаете, что да. Случись по-другому… – …я бы это понял в тот же день по поведению господ жандармов, – мрачно закончил Андрей. – Я вам очень благодарен, княгиня. Честно сказать, я весьма дёшево отделался. Взяли-то, выходит, одного меня! Никого больше отловить не удалось! Хотя врали мне на допросах, что у них вся моя пятёрка здесь же по камерам сидит и только очных ставок ждёт! Не было, стало быть, никогошеньки! А один-единственный Андрей Сметов – ещё не есть террористическая организация! Им-то хотелось всех разом накрыть да начальству к Рождеству подарочек преподнести. А вышло-то неудобно: всего один господинчик сидит в камере и не желает отвечать на вежливые вопросы! – Вопросы действительно были вежливыми? – поинтересовалась Вера. – Ну-у… когда как, – пожал плечами Сметов. – Жандармы – тоже люди, с нервами… иногда и терпение теряли. Впрочем, ничего, леденящего душу. Жив-здоров, как видите. Через пару дней спокойно отбуду к месту поселения. Чёр-р-рт, жаль! – от души выругался Андрей, ударив кулаком по колену и забыв даже извиниться за «чёрта», – Ведь чуть-чуть закончить не дали! Не могли, язви их душу, хоть месяцем позже меня взять: столько времени даром потеряно… Ведь уж этой весной в Польше начаться должно! Чем-то теперь закончится?.. Снова наступило молчание. Снаружи, за зарешеченным окном мелко сыпал снег. Чей-то дребезжащий тенорок воодушевлённо орал: «Ку-уды сгружаешь, каналья? Куды сбрасываешь? Осади конягу взад, здесь же арестанты ходют!» – Хотите папирос, Андрей Петрович? – спросила Вера. – Я принесла. Правда, запамятовала, какие вы предпочитаете… – Что, в самом деле есть? – резко поднял голову Андрей. – Я – стреляный воробей, – грустно пошутила Вера, вынимая из сумочки коробку «Ароматных». – Ещё с Мишей научилась собирать гостинец в тюрьму. Курите при мне спокойно, я привыкла. – Благодарю… – невнятно отозвался Андрей, прикуривая от свечи и жадно затягиваясь. Густой дым клубом поднялся к потолку, на миг скрыв от Веры лицо собеседника. Вера незаметно отогнала от себя сизое облако. Вполголоса спросила: – Андрей Петрович, вы ведь любите Аннет? – Да, – спокойно ответил он, опуская руку с папиросой на стол. – К чему же была эта… ампутация без эфира? – Эфира было не достать, – в тон Вере жёстко отозвался он. – А сроки поджимали. И ампутация делается только в случае крайней необходимости. Вы – сестра медика… думаю, знаете. – Я знаю также, что на ампутацию всегда требуется согласие больного. – Не требуется, если больной без сознания или не способен здраво мыслить, – Андрей резко поднялся, бросив папиросу. Отошёл к окну. Не оборачиваясь к Вере, глухо сказал: – Вера Николаевна, я не такая всё же скотина, какой вам кажусь. Хотя вы, конечно, вправе… и я, чёрт возьми, заслужил. Мне даже оправдаться перед вами нечем. И ведь, казалось бы, ко всему привык, ничем уж, думал, меня не напугать! Но, когда там, в Смоленске… Когда в камеру ко мне пришли и сказали, что меня ждёт свидание с невестой!.. Я уверен был, что явилась наша Семчинова! Знал, что ей сообщат в первую голову и она всё как нельзя лучше организует… есть у этой особы и мозги, и здравость мышления, надобно отдать ей должное! Иду, соображаю по пути, как ей лучше растолковать насчёт поляков… и вдруг вижу Аннет! Аннет! Которая бросается мне на шею, заливается слезами… чёр-р-рт! Вера Николаевна, я… Я так не ждал… и готов совершенно не был… Сам чудом в обморок, как институтка, не хлопнулся! – он ударил кулаком по стене рядом с окном, умолк, ссутулился. «Бедный мальчик, – подумала Вера, чувствуя, как болезненно сжалось сердце. – И ведь как-то держится ещё…» – И сделал я, каюсь, самую глупую, самую безответственную вещь в своей жизни! При том, что никакого права на это не имел! Ни тогда, ни прежде, ни… ни вовсе никогда на свете! И за это мне прощенья нет и не будет. – Вы сказали Аннет, что любите её, – грустно улыбнулась Вера. – Вы, право, очень смелый человек. – Не смелый, а дурак набитый! – сквозь зубы отозвался Андрей. – Теперь сами видите, как приходится расхлёбывать! Но вы, Вера Николаевна, женщина взрослая и умная. Вы понимаете, что я сделаю всё, на любую цену соглашусь – лишь бы только Анне Станиславовне не вздумалось ехать за мною в Тобольск! Ей там не место! Несчастная любовь, жених-подлец – это всё поправимо, знаете ли… это вашей сестре пережить можно и должно, а вот Тобольскую губернию… Её, матушку, и не исправить, и не пережить, – он повернулся к Вере с кривой усмешкой. – Вера Николаевна… Я сделал преступную глупость, и теперь нужно как-то её поправлять. Вы ведь мне поможете? – Нет. – Право? – Андрей поднял на неё тяжёлый взгляд. – Отчего же вы так не жалеете собственную дочь? – Полагаете, это вы её жалеете? – Я спасаю её судьбу! – ощетинился он. – Аннет девятнадцать лет! Девятнадцать, сударыня! Какая ссылка, какой Тобольск?! Её ждёт совсем другое! – Не вам об этом судить, – Вера прямо, холодно смотрела в обозлённое лицо Андрея. – Ума не приложу, почему мужчины сплошь да рядом берутся решать, что лучше окажется для «нашей сестры»! Ломают нам жизнь, рвут по-живому сердце, душу топчут ногами – и пребывают при этом в полной уверенности, что нас же облагодетельствовали! И не смотрите на меня так, Андрей Петрович! Я-то свою дочь понимаю как никто другой! – Неужто у вас была такая же история? – натужно усмехнулся Сметов. – Покойный супруг пытался вас оградить… от чего? Впрочем, простите, я видимо, дерзок чрезмерно… Княгиня! Вера Николаевна, чёрт возьми! Только этого не хватало! Да что с вами?.. – Ни… ничего… – пробормотала Вера, судорожно ища в сумочке платок. Вместо него, как назло, попадались то катушка ниток, то никому не нужные перчатки. В голове метались бестолковые обрывки мыслей: «Господи, как невовремя… Да что ты, с ума сошла? Только и время сейчас… и место… И перед кем! Перед этим мальчиком, которому и без тебя хватает… Да уймись же ты, дура!» Ничего не помогло. Колоссальным напряжением воли Вера сдержала заклинившие горло рыдания, но несколько слезинок всё же прорвались и побежали по щекам, ловко ускользая от преследующего их платка. Андрей расширившимися глазами наблюдал за тем, как княгиня Тоневицкая вытирает глаза. Когда Вера, наконец, справилась с катастрофой и неловко сунула скомканный платочек в рукав, Сметов хрипло сказал: – Вера Николаевна, ради Бога, простите меня. Я… я даже подумать не мог… – Это вы меня простите, – тихо отозвалась она. – И не примите эту слабость на свой счёт. Просто слишком много страдания в последнее время вокруг меня. И невыносимо, знаете, смотреть… как моя дочь… шаг за шагом проходит мой собственный путь. Набивая те же шишки, плача по тем же причинам… и тоже не будучи ни капли ни в чём виновата!