– Как это кому? – встрепенулась Комарина. – Вам! – Может, кто-то спрашивал у вас, куда Батогов отправил свою дочь? – Кто мог у меня спросить? – Женщина нахохлилась как наседка над своим выводком. – Ну, может, Семен? – Да оставьте меня в покое со своим Семеном! Вы совсем уже заморочили мне голову! Никак не мог Семен Васю моего убить! – А Кислов? – И Кислов не мог. Он вообще даже мухи не обидит! – А зачем муху обижать? Она зерно не ест, экспорту не мешает. – Как же вы мне надоели! – заявила Комарина, стремительно направилась к калитке, распахнула ее настежь и показала на улицу. Дымов упрямиться не стал, но шел спокойно, не торопился. Он остановился рядом с женщиной, не спеша достал сигарету и усмехнулся. Комарина правильно его поняла и громко, во весь голос произнесла: – Я ничего вам не говорила! – Может, все-таки скажете, где прячутся Галина и Эльвира? – Не знаю ничего! – выкрикнула Комарина и вдруг окаменела, увидев кого-то на улице. Она вытянулась в лице, открыла рот. Бигуди приподнялись так, как будто волосы дыбились под ними. – Добрый день, – сказал чей-то незнакомый мужской голос, густой, но мягкий, звучный, с приятным шелестом. – Я рад тебя видеть, Ольга. – Мужчина обращался к женщине, а смотрел на Дымова. Не жестко, без всякого давления, но вязко, обволакивал взглядом так, как будто веревками опутывал. – А я вот… Мы тут… – жалко пробормотала Комарина. – Я ничего такого про тебя не говорила. Мужчина посмотрел на нее с ироничной насмешкой. Но при этом он как будто наблюдал за собой со стороны, оценивал собственное поведение. Ему чертовски интересно было знать, как он выглядит в роли врача-психиатра, которому приходится выслушивать оправдание пациента, сходившего по большому прямо на порог ординаторской. Он улыбался так, как будто нравился себе в роли доктора, вынужденного все понимать и прощать. Мужчина явно следил за собой. Жидковатые волосы грамотно вспушены, чтобы скрыть наметившуюся проплешину, брови слегка подкрашены, чтобы глаза казались глубже, кожа лица умягчена кремом, наверное, солнцезащитным, чтобы не образовывались пигментные пятна. Зубы идеально ровные, без изъянов, конечно же, вставные, наверняка дорогущий фарфор. Одет он был хорошо, в превосходный летний костюм. На правой руке красовались престижные швейцарские часы. Этот высокий, широкоплечий мужчина располагающей внешности должен был нравиться женщинам. Но больше всего он нравился самому себе. Потому что именно к этому и стремился. Комарину этот взгляд не просто смутил. Он встряхнул ее изнутри. Она вдруг принялась снимать с себя бигуди и акриловыми ногтями сцарапывать с щек застывший раствор. Но мужчина не стал задерживать на ней взгляд, повернулся к Дымову и представился: – Кислов Юрий Павлович. Дымов усмехнулся, едва заметно качнул головой. Что-то не заметил он кислятины во внешности этого типа. – Что-то не так? – спросил Кислов, проницательно глядя на него. – Нет, ничего. Майор полиции Дымов. – Вам обо мне что-то говорили? – осведомился Кислов и с коварной улыбкой посмотрел на Комарину. Она восприняла это как угрозу, обморочно закатила глаза и пролепетала: – Юра, я ничего не говорила! – А почему Ольга Дмитриевна должна мне про вас говорить? – спросил Дымов. – Вы же здесь появились не просто так. Я знаю, что тут произошло. – Я сказала ему, что ты здесь совершенно не при делах! – сказала женщина и резко мотнула головой. – Ольга Дмитриевна, вы неважно выглядите, – проговорил Кислов, с иезуитской улыбкой глядя на нее. Он достал из пиджака носовой платок, протянул ей, но она не взяла его и сказала: – Если можно, я умоюсь. Кислов ничего не сказал, а она восприняла молчание как знак согласия и бросилась в дом. – Я знаю, что Ольга Дмитриевна могла вам сообщить, – сказал Кислов. Он даже не смотрел ей вслед. – Но это все неправда, – не без насмешки сказал Дымов. – Это правда. С покойным Кузьменко нас связывали далеко не самые лучшие отношения. Кислов, казалось, скорбел и по самому Кузьмичу, и по хорошим с ним отношениям. Но это было не более чем самолюбование. Он играл роль и наслаждался своим творчеством. – А с покойным Батоговым? – С покойным Батоговым? – Кислов удивился, озадачился. При этом он не смотрел в зеркало, в котором видел себя. Неужели его удивление было искренним? Дымов очень в этом сомневался. Он имел дело с природным актером, служившим в собственном театре. Было бы глупо стать жертвой его притворства. – А вы не знали? – Нет. Мне сказали только про Кузьменко. – Кто сказал? – Это, в принципе, не важно, но никакого секрета здесь нет. Мне позвонил Завьялов Давид Михайлович. – Сосед Батогова. – Вот видите, вы и сами все знаете. – Завьялов теперь работает на вас. – Он всегда работал на меня. На Батогова тоже. Мы, конечно, не были друзьями, но представляли собой один коллектив. – Однако Кузьменко работал исключительно на Батогова. – На меня он не работал, – в раздумье проговорил Кислов. – Иначе я знал бы о смерти Батогова. Если его действительно убили. – А разве я сказал, что его убили? – Ну вот, вы начинаете меня ловить на ваши профессиональные хитрости. – И все-таки? – Именно поэтому я намерен общаться с вами только через адвоката. – Взгляд Кислова загустел, стал похож на студень. – Вас уже в чем-то обвиняют? – Только через адвоката. – Тогда и о смерти Батогова вы узнаете через адвоката. Вам же интересно, как его убили. – Сейчас вы ехидно спросите, не знаю ли я, как погиб Батогов. Нет, не знаю. Но обязательно выясню и поставлю свечку за упокой его души. С чистой совестью и с легкой душой. Врать не буду, мне выгодна смерть Петра Яковлевича. – Как и смерть Кузьменко. – Не надо за меня говорить, – жестко сказал Кислов, предостерегающе глянув на Дымова. – Я сам за себя скажу. – В присутствии адвоката. – Разумеется. – Вы ведете себя как человек, которого застали врасплох. Признайтесь честно, вы ведь не ожидали здесь увидеть сотрудника уголовного розыска. – Ну почему же? Я допускал такую возможность. – Но к Ольге Дмитриевне вы пришли вовсе не для того, чтобы поговорить со мной.