Янтарный воздух кажется тягучим. Пахнет хорошим табаком и ещё чем-то удивительно вкусным. Официант плывёт к нам, на подносе два высоких стакана. Он почтителен, будто мы настоящие взрослые. — Шампань-коблер для дамы… Для вас — джин-тоник. — Спасибо, Дима, — Америка закидывает локоть на спинку кожаного кресла. Диме больше лет, чем нам вместе. Он учтиво кланяется и уплывает в никуда, зажав блестящий поднос под мышкой. Сквозь стекло разглядываю лёд в стакане, сочную вишню на дне. Мелкие пузырики тянутся цепочкой к поверхности и исчезают. Жёлтые огни стекают по стенам, стены тоже текут, будто плавятся. Кресла и столы покачиваются в такт музыке. Сигаретный дым вьётся затейливыми кольцами. Люди, точно в лодках, они улыбаются, должно быть они счастливы. Вдруг всё вокруг замирает. Мир на мгновенье приходит в идеальное равновесие. Радостный покой наполняет и меня. Я люблю всех и готова простить каждого. Дотянувшись губами до соломинки, я втягиваю ледяную жидкость и делаю большой глоток. Это мой четвёртый шампань-коблер. Америка тогда казался мне отвратительно красивым и совершенно трезвым. Мы разглядывали посетителей и он по одному виду угадывал из какой страны они приехали. — Типичный бритиш, — говорил щурясь. — Из богатых, причём. — Да ну, инженер какой-то. Или учитель черчения. Белая рубашка, часы «Победа». — Ну ты, конда, Кармен! Это ж «Картье». Там в головку вставлен настоящий топаз. — Топаз? В головку? — серьёзно спросила я и захохотала. — Ну тебя… Эти котлы пять кусков зеленью тянут. А вон, у окна, видишь сидят двое? Ага, бородатый и другой, в джинсовом батнике. Эти — бундесы, сто пудов. — А вон тот, за стойкой сидит в белом пиджаке? Вылитый француз. — Француз? — Америка хмыкнул, — это Лёха Нос. Утюг. — В смысле? — Фирму бомбит. Фарца. А рядом, вон, рыжий мартын, в ботфортах, видишь? Через один стул от фальшивого француза сидела экзотическая красотка с африканской копной медных кудряшек. Нерусский загар и красный рот, вольная мушкетёрская рубаха в рюшках, тугие кожаные лосины и лиловые сапоги до половины бедра. Казалось, если спуститься вниз, то выйдешь не на улицу Горького, а в Булонский лес. — Мексиканка? — наугад спросила я. Америка молчал и ухмылялся. — Аргентинка? Итальянка? — Итальянка, ага, — Америка вытащил соломинку и вылил остатки жидкости в рот. — Тоня-Крокодил, лоретка валютная. — Фига себе… Просто шлюха? — Шлюхи на Трёх банах, — он с хрустом разгрыз ледышки. — Но фирму утюжить — дикий гимор, они все под конторой ходят. На коротком поводке. Про Лёху и Крокодила я даже и не говорю. Там багаж до Норильска упакован. Он закурил, бросил позолоченный «ронсон» на стол. — И Дима, и Стасик, бармен который, — все под конторой. Все стучат. У всех свои шакалы, которым они отчёты строчат. И на тебя там целая телега, листик к листику, полное собрание сочинений. И жив ты лишь до той поры, пока шакал тобой доволен. Он глубоко затянулся, выпустил дым, неожиданно весёлым голосом сказал: — Кстати, про итальянцев. Вот тебе настоящие «аллюры». Шумная группа человек в пять вошла в бар. Болтая, они расселись за столом, Дима проворно принёс ещё одно кресло. — Испанцы, — невозмутимо возразила я, прислушиваясь к разговору. — Из Барселоны. Говорят, что тут гораздо лучше климат, но русские просрали экологию, от выхлопных газов дышать нечем. Завтра едут в Питер, надеются, что там воздух почище. Америка вытянул лицо, одобрительно покачал головой. — Спецшкола номер сто десять, — сказала я, гордо закуривая. — С углублённым преподаванием ряда предметов на испанском языке. После первой затяжки, я поняла, что вряд ли успею добежать до туалета и меня вырвет прямо здесь и прямо сейчас. 13 Наивность или невинность? Просто глупость? Ни первое, ни второе и даже не третье. Нам хочется видеть исток злодеяния в каком-то адском пороке, в изъяне или аномалии, а чаще всего причиной является обычная скука. К тому же мне льстило, что на меня обратили внимание люди столь необычные — дерзкие и циничные, живущие не по правилам. И щедрые — мой новый приятель, не моргнув глазом, тогда оставил в баре «Интуриста» месячную зарплату моей матери. — Примитивное урловое кидалово отличается от интеллигентного движка примерно так же, как соло на балалайке отличается от виртуозного запила Джимми Хендрикса, — Америка безоговорочно считал Джимми величайшим музыкантом всех времён. — И деньги клиент должен отдавать тебе не просто добровольно, а с радостью. Впрочем, выманить бабки у фазана — не велика премудрость, гораздо важнее отсутствие фатальных последствий. Поэтому фазан должен быть залётным: сегодня в столице, завтра в родном Надыме. Это идеальный расклад. Вариант второй — фазан от суфлёра. Или движок по наводке. Когда фазану и в голову не придёт идти в ментовку. Допустим, ты путана и тебя развели на косарь зелени — ты ж не станешь писать в заяве, что у тебя обманным путём забрали тысячу американских долларов. Это ж «бабочка» в чистом виде, статья восемь-восемь с эксклюзивом в виде смертной казни. Тут, правда, есть маленькая загвоздка. Маруха может нанять гопоту. Но это, друзья мои, профессиональный риск. Как у лётчика-испытателя или моряка-подводника. В конце концов даже педиатр может заразиться свинкой. Америка усмехался и вся компания начинала хохотать. Смеялась и я. Мы сидели на террасе «России» с видом на вечернюю реку или на теннисных кортах в бассейне «Чайке». Или у конюшни ЦСКА, куда ребята приезжали «поскакать на лошадках». Или в «Арагви», «Узбечке» или «Центральном». Везде за меня платили и ничего не требовали взамен. В последнем, вопреки здравому смыслу, мне удалось убедить себя без особого труда. Деньги добывались легко, так же легко и тратились. Клиенты классифицировались на «фазанов» — незатейливых и доверчивых, и «лещей» — более тёртых и подозрительных. И те и другие ловились у «Берёзок» — на Таганке и Профсоюзной, где торговали тряпками. Или в Банном переулке, там продавали аппаратуру. Что-то вроде чёрного рынка собирался на Беговой. Ну и, конечно, у центрального комиссионного, что рядом с Планетарием на Садово-Кудринской. — Работаем бархатно! — Америка давал последние наставления. — И чтоб без несчастья! И группа рассыпалась. Начинался процесс поиска клиента. На этом этапе каждый работал в одиночку, но при этом не терял из виду других. Вот Котя Людковский, он светлоглаз и румян, он чуть улыбается и производит впечатление юноши рассеянного и даже наивного. Он — смазка. От его убедительности во многом зависит успех операции. Беспечно покуривая, он толкается между спекулянтами и покупателями. Прислушивается к разговорам, выбирает жертву. Останавливается на грубоватом провинциале, белобрысом, лет двадцати — индийские джинсы, батник-самострок, запах пота. Тот ищет сигареты, пять блоков «Винстона» или «Мальборо», последнюю марку он произносит «марлборо» с ударением на втором слоге. Котя Людковский подаёт знак Дункелю и Кумцу — фазан намечен. Сам же мимоходом спрашивает у белобрысого: — Земляк, курева стейтсового нет? Пару блоков возьму. — Нету, — невежливо отвечает тот. — Сам ищу. — В «Берёзе» цены должны поднять, слыхал? — Это как? — Приезжий, разумеется ничего не слышал о вымышленном повышении цен в магазинах Внешпосылторга. — И почём будет? — По два червонца, — доверительно сообщает Котя. — За блок. Он уже собирается отойти, напоследок бросает: — Надыбаешь купца, свистни. Я тут буду, неподалёку. Меня Лёня зовут. Приезжий растерянно кивает, оказывается, и среди москвичей встречаются фартовые пацаны. Именно тут и появляется Дункель. Внешность и повадки проходимца в данном случае не игра, а качества врождённые. В амплуа спекулянта, деляги и мерзавца он убедителен на все сто. К тому же генетический антисемитизм среднерусской провинции тоже работает на создание требуемого имиджа. Дункель обращается не к фазану, а к Коте: — Эй, малый! «Мальборо» возьмёшь? Длинный, сто миллиметров. У Дункеля под мышкой туго набитый пакет с логотипом «Берёзки». Котя знает, что там пустые картонки из-под сигарет и скомканные газеты. Он сам набивал пакет сегодня утром. Тем не менее, он заинтересованно спрашивает: — Почём отдашь? — Пятнашка. — Ты что? Червонец цена! — Через неделю двадцатник будет. Фазан не уходит, он слушает. И, разумеется, влезает в разговор. — Мужик, а «Винстону» нету? — Какой я тебе мужик, Вася? — вскипает Дункель. — Ты не видишь, я с клиентом говорю. Стой и молчи. Фазан тушуется. От наглости Дункеля тушуются почти все. За исключением тех, кто сразу бьёт ему в челюсть. Но фазан не из тех, он послушен. Он стоит, молчит и ждёт. И чем дольше он ждёт, тем вожделенней становятся заграничные сигареты, и зелёный «полтинник», сложенный вчетверо и запрятанный в маленький карман индийских джинсов «Милтонс», уже не кажется столь значительной суммой как это представлялось всего полчаса назад. Подходит Спектор. Одет он опрятно, но модно и дорого. Студент, явно отличник. Скорее всего иняз, а, может, даже и МГИМО. В руке «дипломат», на носу дымчатые очки в роговой оправе, как у журналиста Зорина. Очки Спектор спёр у своего папаши-профессора и хоть стёкла в них без диоптрий, выглядят очки на пять баллов. — Извините… — начинает он, обращаясь к Коте — я случайно услышал, что вам нужны сигареты. У меня как раз… Дункель перебивает его: — Ну ты, Вальтер Скотт четыре глаза! Тебе рога посшибать или так уйдёшь? Фазан не выдерживает: