— Погоди… — Америка через стол протянул руку. Он вытащил пару сотенных купюр из-под салфетки. Посмотрел на просвет сначала одну, после другую купюру. Положил на стол рядом, будто сравнивая. Поскрёб ногтём. Вернул деньги узбеку. — Пересчитывать будешь? — повторил Мирзоев. Мне почудилось, что у Мирзоева вдруг пропал акцент. — Нет. Всё окей, — Америка кивнул на салфетку. — Давай бабки. За соседним столом, похоже, назревал новый скандал. Тётка рыдала. Мент, отложив бумажки, требовал по рации прислать наряд с машиной. Да, в вытрезвитель. Тётка начала выть. Узбек, косясь на мента, завернул всю стопку денег в салфетку и протянул Америке. — Отдай ей. Я сунула свёрток в сумку. Щёлкнула замком. Десять тысяч рублей. Столько моя бедная мать зарабатывает в больнице за восемь лет и шесть месяцев. Десять тысяч. А я за час с небольшим. Десять тысяч — ага! Десять! Америка взял у меня «дипломат» и передал под столом узбеку. — Приятно было иметь дело, — кивнул, вставая. — Ужин за наш счёт. Он сунул под пепельницу несколько червонцев. Подумав, добавил ещё пятёрку. 20 Спектор ждал нас в машине, припаркованной у книжного, на той стороне площади. Америка прыгнул за руль, хлопнул дверью. — Быстро! Кармен, не копайся! Я плюхнулась рядом. Меня разбирал смех. Прижимая сумку к груди, я начала смеяться. Америка вывернул на Горького и дал газ. Через минуту мы уже неслись мимо Пушкинской. Поэт, склонив голову, шептался о чём-то с парой голубей, устроившихся на его плече. Над плоской крышей «России» висела надкусанная луна бледно-зелёного цвета. Я хохотала как сумасшедшая. Наверное, это была истерика. — Не гони так… — невозмутимый голос Спектора с заднего сиденья. — Будет глупо разбиться именно сейчас. — С такими бабками! Америка хохотнул и ещё сильней вдавил педаль газа. «Жигуль» взревел, под капотом вот-вот всё должно было взорваться к чёртовой матери. На желтый мы пролетели Маяковку. Луна неслась за нами как привязанная. Вывески слились в светящуюся полосу абракадабры — софия-ресторан-охотник-ресторан-книги-магазин-сберкасса. Я хохотала, размазывая слёзы по лицу. Америка мельком взглянул на меня и тоже начал смеяться. — Тушь… у тебя тушь, Кармен, по всей… Он подавился смехом. Теперь мы хохотали на пару. Спектор сзади тоже подхихикивал, но так, за компанию. — Фо… фо… Фокус… — Америка выговорил наконец. — Фокус хочешь покажу? Придерживая руль одной рукой, он достал из бокового кармана часы. Те самые, которые он демонстрировал узбеку в «Арагви». — «Тигровый глаз»! — Сунул часы мне в руки. — Скорость айсбергов… на тридцати рубинах! Часы неожиданно оказались очень тяжёлыми. — Как? Как ты… — сквозь хохот удалось выдавить мне. — Я же сама видела как ты… как ты… убрал в коробку. А коробку в портфель… Я застегнула браслет. На моём тонком запястье часы болтались как кандалы. Осталась позади Белорусская. Запищал антирадар, Америка скинул на нейтральную. — Мусора, — сказал, притормаживая и уходя в средний ряд. — Прячутся за мостом. Любимая их засада, мост же горбатый, за горбом их не видно. А ты на горб выскочил — и привет! Иди сюда не бойся… Действительно, сразу за мостом стояла белая гаишная «трёшка» и пара ментов. Один с радаром, другой с полосатой палкой. Я скосилась на спидометр — стрелка упёрлась в шестьдесят. Америка мигнул поворотником, съехал на боковую дорогу. Метров через триста притормозил. — Вот тут… — задним ходом он ловко втёрся между «волгой» и «нивой». Почти упёрся в бампер «волги», у неё был подмосковный номер. Выключил фары, повернул ключ зажигания. Движок замолк. Меня качало, как после карусели. Впереди, на тротуаре, в полоске бледного света прохаживался швейцар. Он бродил взад и вперёд, не покидая освещённого пространства. Мотор остывал, тихо цыкая. Так цыкают кузнечики летом на даче. — Пошли? — Америка повернулся ко мне. — Пошли. — Эй, вы! — Спектор просунул голову между нами. — Хоть бабки покажите! Бабки-бабульки-бабулечки! Десять кусков — не кот начхал! — Покажи ему, — снисходительно буркнул Америка и щёлкнул выключателем над головой. Я расстегнула сумку. Вытащила увесистый свёрток, от салфетки воняло маринованным чесноком. Спектор вытянул шею. — Я, кстати… — тихо сказал он, — считаю несправедливым, что Генрих берёт семь штук. Несправедливо это. Он вообще ничего не делал, дал урюка и вся любовь. А мы… — Заткнись, а? — лениво попросил Америка. — А слабо нам… — Спектор перешёл на шёпот. — Слабо нам Генриха кинуть? Вот на эти десять штукарей, кровью и потом заработанные. Слабо, Америка? — Заткнись! — огрызнулся тот. — Не кипятись. Пошутить уже нель… Спектор запнулся. Америка выдохнул «нет». Я растерянно развела руками и окаменела. Мы стремительно соскальзывали в какую-то параллельную реальность. На моих коленях, в мятой льняной салфетке с розовыми пятнами чесночного маринада, лежала толстенная пачка совершенно белой бумаги, нарезанной на аккуратные прямоугольники. 21 — Нет… — бессильно проговорила я. — Нет… Нет, этого просто не могло быть. В реальной жизни. В той самой, где мы находимся в данный момент. Где функционируют все законы физики и здравого смысла. Где нет и не может быть никаких чудес. Тем более чудес такого дурного вкуса. Помню, что-то случилось с освещением — свет уличного фонаря изменил угол. Не моментально, а плавно. Будто кто-то сильно качнул лампу на проводе, она описала дугу и вернулась обратно. Не знаю почему я накрыла пачку салфеткой. Подождала несколько секунд и раскрыла снова. Очевидно, надеясь, что на месте резаной бумаги появятся деньги. Потом хлопнула дверь. Мы с Америкой разом обернулись. Мы видели, как Спектор перемахнул через ограждение и понёсся на ту сторону проспекта. Визжали тормоза, шофёры давили на клаксоны, хлебный фургон понесло юзом и он остановился поперёк движения. Пару раз мне казалось, что Спектора вот-вот собьют, но юркая фигура, выхваченная светом фар, появлялась снова и снова. Пока не достигла тротуара на той стороне. Спектор перепрыгнул через турникет, его спина мелькнула в свете фонаря и пропала в темноте. Америка взял у меня с колен свёрток. — Ты тоже… — он смотрел перед собой. — Иди. Я один. Я сам. Он стянул концы салфетки узлом. Не отрываясь, продолжал пялиться в одну точку. Я отрицательно мотнула головой. — Не будь дурой, — сказал он. — Уходи. — Мы всё объясним… — начала я и запнулась, голос был чужой и фальшивый. — Мы всё объясним. Вместе. Вдвоём. Объясним… — Не будь дурой, — повторил он с той же усталой интонацией. — Прошу тебя. Я снова упрямо мотнула головой. 22 В том здании когда-то располагался знаменитый «Яр». Тот самый, куда должен был, не жалея своих лошадей, гнать ямщик. Об этом, должно быть, в десятый раз за вечер, пела со сцены мясистая девица в змеином платье изумрудного цвета. Перед ней, в тесном пространстве, окружённом столами, плясала группа граждан обоего пола. Особенно старался крупный краснолицый мужчина директорского вида. Америка поймал за рукав пробегавшего мимо официанта, что-то крикнул ему в ухо. Тот ткнул рукой верх и убежал.