— Я пришлю вам перо, чернила и бумагу, — решился Хорнблауэр. Потребовалось время и для других, более ужасных приготовлений: протянуть линь через блок на левом ноке фока-реи и проверить, чтобы конец легко скользил в блоке; потравить линь и обозначить мелом на палубе кружок в том месте, где предстояло встать приговоренному; убедиться, чтобы петля легко затягивалась и, наконец, договориться с Баклендом насчет десяти матросов, которым предстояло потянуть за конец, когда придет срок. Хорнблауэр прошел через все это, словно в кошмарном сне. Он снова спустился в камеру к приговоренному. Маккул не спал; он был бледен, но все-таки заставил себя улыбнуться: — Видите, как мне было трудно соблазнить музу, — заметил он. У его ног лежало несколько листков бумаги и, взглянув на них, Хорнблауэр заметил, что они были исчерканы, как если бы кто-то пытался написать стихи. Листки были покрыты многочисленными правками и вставками. — Но вот и окончательный результат, — сказал Маккул, протягивая Хорнблауэру еще один листок. «Моя дорогая жена, — начиналось письмо, — мне трудно найти слова, чтобы навсегда проститься с теми, кто для меня дороже всего на свете…» Хорнблауэру было нелегко заставить себя прочитать письмо до конца. Смысл слов достигал его мозга, словно сквозь густой туман. Но все же — все же это были обычные слова, которые мужчина мог написать своей любимой, которую он больше никогда не увидит. По крайней мере, это было абсолютно ясно. Он заставил себя прочесть строки, которые дышали страстью. Письмо заканчивалось так: «Я написал довольно неуклюжий стишок, который, я надеюсь, будет еще долгие годы напоминать обо мне — тебе, любимая моя. А теперь — до свидания. До тех пор, как мы встретимся с тобой на небесах. Твой верный тебе до смерти муж — Барри Игнатиус Маккул». Затем следовало стихотворение. О Небеса! У края бытия Конец всегда печален и нелеп. Как Бабочка пред Искрой жизнь моя Покинет тела бездыханный склеп Вот Силы Тьмы, что за моей душой Охотятся… Ударьте им — и вот Как море вверх — взлетает разум мой Как море вниз — души моей полет О, поверните полный жизни круг О, совершите новый оборот! И в жилах стынет кровь — ужасный звук Из Ада с громом Люцифер встает. Молитесь за меня — мой пробил час Я в лучшем мире ожидаю вас. Хонблауэр прочитал торжественые строчки и был поражен мрачными образами, которыми они были населены. Он не был уверен, что сам смог бы написать хоть пару связных слов, если бы знал, что всего через несколько часов ему предстоит умереть. — Адрес на обороте, — произнес Маккул и Хорнблауэр перевернул лист. Письмо было адресовано «вдове Маккул», проживающей в Дублине. — Теперь вы принимаете мое предложение? — спросил Маккул. — Да, — ответил Хорнблауэр. Ужасная церемония свершилась в сером свете мрачного утра. «Команде — смотреть экзекуцию!» Просвистели боцманские дудки и матросы выстроились вдоль бортов. Морские пехотинцы стояли шеренгами поперек верхней палубы. Первое, что увидел Хорнблауэр, поднявшийся на палубу вместе с приговоренным — это масса белых человеческих лиц, сливавшихся в одно огромное бледное пятно. Когда появился Маккул, по рядам прокатился ропот. Вокруг лежали в дрейфе шлюпки с эскадры, набитые вооруженными людьми, которые были присланы не только смотреть казнь, но и, если бы команда «Славы» взбунтовалась, взять корабль на абордаж. Меловой круг на палубе, и Маккул, стоящий в нем. Сигнальная пушка; звук поспешных шагов, когда десять моряков выбирали конец. И Маккул умер, как и обещал — не сказав ни слова… Его тело болталось на ноке рея, а поскольку корабль поднимался и опадал на крупной зыби, шедшей со стороны Берри-Хэд, оно раскачивалось и подпрыгивало, обреченное оставаться в таком положении дотемна. Хорнблауэр, бледный и досмерти измученный всем произошедшим, начал поиски каботажного судна, которое могло бы зайти в Дублин по дороге из Бриксгэма, чтобы выполнить свою часть сделки. Однако ему не было суждено сделать это в тот же день, как не суждено было и телу провисеть между небом и морем весь положенный ему срок: ветер вдруг зашел к северу и стал понемногу крепчать. Если западный шторм держал французский флот запертым в гаванях Бреста, то северный мог дать ему возможность выйти в море, а значит, Флоту Ла-Манша пора было возвращаться на свой пост. Мачты флагманского корабля расцветились сигнальными флагами. «Команде — на кабестан!» — взревели во всю мощь своих глоток боцманские помощники на двадцати четырех кораблях разом: «Все наверх, паруса ставить!» Взяв двойные рифы на марселях, флот построился в походный ордер и начал свой долгий путь к выходу из Ла-Манша. — Мистер Хорнблауэр, проследите, чтобы это было убрано. Пока выбирали якорь, тело было спущено с нока реи и зашито в кусок парусины, с грузом в ногах. На траверзе Бэрри-Хэд оно было выброшено за борт без церемонии или молитвы. Маккул умер смертью преступника и должен был быть похоронен как преступник. Между тем большие корабли в тесном строю прокладывали себе путь обратно на свои трудные посты — среди скал и изменчивых течений побережья Бретани, а несчастный лейтенант на палубе «Славы» мучился, терзаемый тяжелыми воспоминаниями. В крошечной каюте, которую он делил со Смитом, одна вещь постоянно напоминала Хорнблауэру о событиях того мрачного утра. Этой вещью был морской сундучок красного дерева с выпуклыми буквами «Б.И. Маккул» на крышке. А в бумажнике Хорнблауэра хранилось последнее письмо казненного и его бессвязное, лихорадочное стихотворение. Хорнблауэр не мог отослать их вдове Маккула, прежде, чем «Слава» зайдет в какой-либо английский порт и его раздражала эта невозможность выполнить свою часть сделки. Стоящий под койкой сундук действовал на нервы Хорнблауэру, а Смит негодовал из-за того, что и без того маленькая каюта стала еще теснее. Хорнблауэр никак не мог забыть Маккула, а его обязанности младшего лейтенанта линейного корабля, несущего однообразную блокадную службу, не давали ему впечатлений, достаточно ярких для того, чтобы он смог избавиться от своих навязчивых мыслей. Наступала весна и погода становилась все лучше. Однажды, открыв свой кожаный бумажник и, по привычке, рассматривая предсмертное письмо Маккула, Хорнблауэр внезапно ощутил прилив незнакомых ему ранее чувств. В полумраке каюты можно было лишь с трудом разобрать слова прощания. Хонблауэр уже знал письмо и стихи почти наизусть и все же он еще и еще раз всматривался в знакомые строчки, чувствуя почти кощунственное желание постичь, что хотел передать своими последними словами этот мужественный и, в то же время, испуганный человек, писавший их, когда дух его уже бился в агонии. «Как Бабочка пред Искрой…». Что могло вызвать к жизни столь странные образы? «О, поверните полный жизни круг. О, совершите новый оборот» Почему это должны делать Небеса? И вдруг прозрение начало просыпаться в напряженном нечеловеческим усилием мозге Хорнблауэра. Письмо — со всеми его нежными выражениями и словами любви, — было написано без правок и подчисток. Но вот стихи… Хорнблауэр вспомнил смятые листки, покрытые многочисленными перечеркиваниями и вставками. Стихи были написаны с особым старанием и вниманием. Сумасшедший или человек, терзаемый страхом и болью, может, конечно, после таких мучительных попыток написать бессмысленный стишок, но при этом не станет писать такое письмо, а значит… Хонблауэр сел на койке, хотя еще минуту тому назад собирался лечь. «Ударьте им…» Не понятно, почему Маккул написал «им», вместо «их». Хорнблауэр проговорил про себя оба слова. Если поставить «их», то ни созвучие, ни ритмика стихов не будут нарушены. Это должен быть шифр! Но тогда при чем тут сундук? Почему Маккул просил отослать сундучок, наполненный не такими уж ценными одеждой и бельем? Достаточно было упаковать в небольшой сверток два детских портрета. Сундучок, с его массивными стенками из красного дерева и резной крышкой был, несомненно, интересным образчиком столярного искусства и при этом — очень и очень загадочным. Все еще сжимая письмо в руке, он встал с койки и вытащил из-под нее сундук. Б.И. Маккул. Барри Игнациус Маккул. Лейтенант Пэйн внимательно осмотрел и ощупал каждую вещь из сундучка. Хорнблауэр открыл его и, в который раз, заглянул внутрь; там не было ничего, заслуживающего особого внимания. Он закрыл крышку и повернул ключ. Б.И. Маккул. Потайное отделение! Хорнблауэр вновь лихорадочно открыл сундучок, выбросил из него все содержимое и внимательно осмотрел стенки и дно. Ему хватило нескольких секунд, чтобы убедиться: в них не было место даже для микроскопического потайного отделения. Крышка была толстая и тяжелая, но в ней тоже не было ничего подозрительного. Он закрыл ее и сел рядом, все еще с письмом в руке. Хорнблауэр уже хотел было сложить вещи обратно в сундук, как вдруг новая мысль озарила его. «Как Бабочка пред Искрой». Он лихорадочно ухватился за букву «Б» на крышке, подергал ее и попробовал повернуть. «Как Бабочка пред Искрой!» Он вложил большой и указательный пальцы в отверстия на букве «Б», сильно сжал и потянул вверх. Ничего! Хорнблауэр уже готов был сдаться, как вдруг буква дрогнула и вышла из крышки почти на полдюйма. Он вновь открыл сундук — ничего не изменилось. «Пред Искрой!» Ну и глупец же он! Большой и указательный пальцы на букву «И». Нажим в одну сторону, в другую — и она повернулась! Но — все еще никакого видимого результата. Хорнблауэр вновь взглянул в листок со стихами. «Покинет тела бездыханный склеп». С этим, похоже, ничего нельзя было поделать. «Вот Силы Тьмы, что за моей душой». Тоже нет. Ну, конечно же! «Ударьте им!» Это «иМ». Хорнблауэр положил руку на букву «М» и с силой нажал. Буква скользнула внутрь крышки. «Как море вверх — взлетает разум мой. Как море вниз — души моей полет». Хорнблауэр нажал на первую «К» — буква выскочила из крышки, нажал на вторую — буква ушла внутрь. «О, поверните полный жизни круг. О, совершите новый оборот!» Немного усилий — и «У» мягко повернулась на невидимых шарнирах. Хорнблауэр повторил оборот. Теперь оставалась одна «Л». Он вновь взглянул в листок со стихами: «Из Ада с громом Люцифер встает». Теперь Хорнблауэр угадал сразу — он ухватился за «Л» и изо всех сил дернул; буква поднялась и повисла, удерживаемая на петлях. В этот же самый момент изнутри крышки раздался громкий щелчок. Больше ничего не произошло. Хорнблауэр осторожно взялся за крышку и попытался ее поднять, однако вверх пошла только половина массивной доски красного дерева, еще недавно казавшейся цельной; нижняя ее часть по-прежнему осталась на своем месте, а промежуток между двумя половинами оказался заполненным аккуратными свертками каких-то бумаг. Содержимое первого из них было удивительным. Заглянув в него, Хорнблауэр увидел порядочную пачку пятифунтовых банкнот — кругленькую сумму. Содержимое следующего свертка было таким же. Одного взгляда хватило, чтобы понять: денег было вполне достаточно, чтобы поднять в Ирландии новый мятеж. Первое, что он увидел в следующем свертке, был список каких-то имен и фамилий, напротив каждого из которых стояли короткие примечания. Хорнблауэру не пришлось читать долго, чтобы понять: сверток содержит информацию, необходимую для организации восстания. Последний сверток содержал черновик прокламации, которую, очевидно, собирались отпечатать в нужный момент. Она начиналась с красноречивого обращения: «Ирландцы!»… Хорнблауэр вновь присел на койку и постарался сосредоточиться, раскачиваясь в такт с движениями корабля. У него под рукой оказалась сумма денег, достаточная, чтобы обеспечить ему безбедное существование на всю жизнь, а сведений, содержащихся в других свертках достаточно, чтобы усеять виселицами всю Ирландию, — если, конечно, они попадут правительству Его Величества. Внезапно пораженный этой мыслью, он уложил содержимое тайника назад и закрыл крышку. На некоторое время он позволил себе приятную рассеянность, изучая оригинальный механизм секретного замка. Его не возможно было открыть, пока с каждой буквой — последовательно! — не проделывалась конкретная операция. «И» не поворачивалась, прежде, чем была поднята «Б» и представлялось практически невероятным, чтобы кто-нибудь случайно потянул за букву «Б» с необходимым усилием. Вряд ли кто-либо без подсказки смог бы открыть тайник между двумя половинами крышки, а соединения между деревянными частями были скрыты с удивительным искусством. До Хорнблауэра вдруг дошло, что, когда он доложит о своей находке по команде, Пэйну, который отвечал за обыск Маккула, придется худо. Лейтенант Пэйн станет посмешищем всего флота и его карьера будет сломана. Хорнблауэр задвинул сундучок обратно под койку и теперь, не опасаясь неожиданного прихода своего соседа по каюте, постарался спокойно обдумать свою находку и ее возможные последствия. Маккул не обманул адресата своего прощального письма: «Преданный до смерти». Последние мысли Маккула были о деле, ради которого он жил и умер. Если бы в свое время ветер в заливе Тор не зашел к северу еще на протяжении нескольких часов, этот сундук сейчас бы следовал в Дублин на борту каботажного судна. С другой стороны, теперь Хорнблауэр заслужил благодарность в приказе, официальное признание — все это очень нужно безвестному младшему лейтенанту, который хотел бы когда-нибудь стать капитаном. И благодаря его открытию, палачам придется хорошенько поработать в Ирландии. Хорнблауэр вновь вспомнил, как умер Маккул и при этом воспоминании на него вновь накатил приступ тошноты. Сейчас в Ирландии царят мир и покой, а победы у мыса Сент-Винсент, Абукира и Кампердауна на время отвратили от Англии надвигающуюся грозу французского нашествия. Англия может позволить себе быть милосердной. Он тоже может позволить себе быть милосердным. Но деньги? Когда Хорнблауэр позднее вспоминал об этом случае в своей жизни, он цинично решил, что ему удалось устоять перед искушением только из-за боязни, что путь пронумерованных банкнот нетрудно отследить; к тому же фунты, найденные в тайнике бунтовщика могли быть и поддельными, изготовленными по приказу французского правительства. Однако это было не совсем так: Хорнблауэр попросту ошибался в оценке мотивов своего поведения. Возможно, это произошло потому, что мотивы эти могли бы показаться непонятными и непривычными для большинства людей и Хорнблауэр стыдился признаться себе в их сути. Он просто хотел забыть о Маккуле и считать инцидент исчерпанным. Много часов пришлось Хорнблауэру прошагать по палубе, много прошло бессонных ночей прежде, чем он принял решение. Но он продумал все очень тщательно и когда пришло время действовать — действовал без колебаний. Это был тихий вечер, тьма сгущалась над Бискайским заливом. Хорнблауэр нес вахту, а «Слава», под марселями скользила по темной воде. Его собратья — линейные корабли, — шли неподалеку, в пределах видимости. Смит играл в карты с хирургом и квартирмейстером в кают-компании. Хорнблауэр послал двоих самых тупых матросов вниз, приказав им принести на верхнюю палубу сундучок Маккула, который он лично, в ожидании этого момента, аккуратно зашил в парусину. Он был тяжел, так как Хонблауэр предусмотрительно вложил среди белья и одежды двадцатичетырехфунтовое ядро. Матросы вынесли его наверх и поставили у шпигата. Позже, когда пробили четыре склянки, «Слава» меняла галс и Хорнблауэру — с трепетом душевным, — удалось на повороте незаметно выбросить сундучок за борт. Всплеска никто не услышал… Впрочем, оставалось еще и письмо. Оно по-прежнему лежало в бумажнике Хорнблауэра, внушая ему смутное беспокойство всякий раз, когда попадалось под руку. Эти нежные слова, это трогательное «прости». Хорнблауэру казалось несправедливым, если, несмотря ни на что, вдова Маккула не сможет увидеть и оценить их. Но — но — когда «Слава» стояла в устье Хэмоазы, пополняя запасы и готовясь к плаванию в далекую Вест-Индию, Хорнблауэр как-то встретился за обедом с лейтенантом Пэйном. Он выждал некоторое время, прежде, чем направить разговор в нужное русло: — Кстати, — спросил Хорнблауэр, стараясь, чтобы его голос звучал абсолютно естественно и безразлично, — Маккул был женат? — Женат? Нет. Перед отъездом из Парижа он, насколько нам известно, состоял в довольно-таки скандальной связи с Ла Гитанитой — цыганкой-танцовщицей. Но женат он не был. — О! — только и проговорил Хорнблауэр. Значит и письмо, и стихи были всего лишь литературным опытом, призванным прикрыть куда более важные дела. Хорнблауэр понял, что письмо и сундучок, доставленные по определенному адресу в Дублине, должны были послужить определенным знаком и инструкцией к действию. Его немного раздражало, что он столько времени посвятил раздумьям о судьбе безутешной вдовы, зато теперь письмо могло последовать за борт — вслед за сундучком. А лейтенант Пэйн так и не стал посмешищем всего флота… ХОРНБЛАУЭР И МИЛОСЕРДИЕ Глава, не вошедшая в роман (перевод: Константин Киричук) Двухдечный 74-пушечный корабль Его Величества «Сатерленд», под командованием капитана Горацио Хорнблауэра, находился к северу от Гибралтара и направлялся в точку рандеву с эскадрой адмирала Лейтона, расположенную в западной части Средиземного моря. По левому борту лежало побережье Испании, по правому, едва видные, все еще выглядывали из-за горизонта вершины гор на одном из Балеарских островов — Ивисы. Испания пока — союзник Англии в борьбе против Наполеона, а потому «Сатерленду» не придется утруждать себя битвой с испанскими военными кораблями — точно также, как его капитан и экипаж не сможет рассчитывать на призовые деньги за перехват испанских торговых судов. Только французы остаются врагами британцев, а французская оккупация Испании, несмотря на все усилия Бонапарта, не смогла продвинуться южнее Валенсии. Французам предстоит еще долгая борьба за Каталонию и «Сатерленд», — по крайней мере, так предполагал Хорнблауэр — будет направлен адмиралом еще дальше к северу. А пока мало что могло беспокоить капитана; полный экипаж, отлично снаряженный корабль и — практически никаких особенных событий вплоть до самой точки рандеву. Это был замечательный период перехода от одного вида деятельности к другой, и Хорнблауэр наслаждался чувством относительного свободы и покоя. Удерживаясь на курсе норд, «Сатерленд» тяжело переваливался на волне своим неуклюжим корпусом, а Хорнблауэр мерял шагами палубу, глубоко вдыхая чистый, бодрящий воздух и подставляя лицо целительным солнечным лучам. Из настроения счастливой беззаботности его вывел крик впередсмотрящего с топа фок-мачты. — Эй, на палубе! С Вашего позволения, сэр, что-то дрейфует прямо по курсу, должно быть разбитое судно, сэр — пока не могу сказать точно. — Прямо по курсу? — Так точно, сэр. Мы идем прямо на него. Скорей всего, это плот, сэр. Я вижу человека — даже двух человек, сэр. Объяснение появлению в море двух человек на плоту в военное время могло быть только одно — и при том жестокое. Это, должно быть, уцелевшие после морского боя; после того как их пощадили пули и ядра, они вынуждены продолжать жестокую борьбу за жизнь, победу в которой, как правило, одерживает море. «Сатерленд» сможет попытаться выяснить, что произошло, без особого риска; тем не менее, в мозгу у Хорнблауэра пронеслись забавные предположения, когда он подумал о многочисленных изобретателях, которые одно за другим выдвигают любопытные предложения об использовании шлюпок, начиненных порохом для нанесения ударов по линейным кораблям. Если когда-нибудь им удастся осуществить свои схемы на практике, то величественные в уверенности собственного могущества линейные корабли вынуждены будут более осторожно подходить к подозрительным плавучим объектам. Но пока все это — полная ерунда, и Хорнблауэр пожал плечами, отбрасывая от себя эту бессмыслицу; вся эта забавная вереница мыслей промелькнула в его мозге за считанные минуты, в течении которых странный плавучий объект стал уже заметен с палубы. — Это плот, сэр, абсолютно точно, — заметил первый лейтенант «Сатерленда» Джордж Буш, оглядывая залитое солнцем море в подзорную трубу. — На нем человек, сэр, и, кажется, я могу различить еще одного рядом.