Дима всматривался в это странное лицо, одновременно похожее и непохожее на лицо живого ребенка – и чувствовал, как ледяной холод, зарождаясь в животе, поднимается выше, к сердцу. * * * На следующий день, пока Вера пропадала на работе, Дима повел дочь в торговый центр. Он настоял, чтобы та оставила «маленькую» дома, сославшись на то, что на улице нынче пасмурно и кукла рискует заболеть. Гуляя по ТЦ, как бы невзначай завел Настёну в магазин на втором этаже – тот самый, где ночник для детской покупали. В глубине души Дима надеялся, что дочка «влюбится» в очередную модель Барби, Губку Боба или плюшевого пони – и что это позволит побыстрее избавиться от винилового подобия ребенка, прописавшегося в их квартире. Однако Настёна оставалась равнодушной ко всему, откровенно скучала и то и дело поторапливала отца. – Смотри, сколько тут всякого, – говорил он, ощущая на себе подозрительный взгляд молоденькой продавщицы. Понимая, что со стороны они с Настёной выглядят странно: взрослый мужчина уговаривает маленькую девочку купить игрушку, а та ведет себя так, словно это какой-то чужой дядька к ней пристает, а не родной папаша. – Ну, смотри, вот это как тебе? Или это? Неужели ничего не нравится? – Не-а… – Эх. Тогда пойдем кушать. Извините, – кивнул Дима продавщице, уводя дочь из магазина. На обед они устроились за столиком в ресторанном уголке. Себе он купил, расплатившись кредиткой, ролл с курицей и пиво в прозрачном пластиковом стакане, а Настёне мороженое и сок. Вера бы такой перекус не одобрила, но Диме хотелось потянуть время, чтобы как можно дольше удерживать дочку от общения с куклой. Настёна сок не стала пить вовсе. Мороженое лизала редко, без интереса, периодически бросая взгляды в сторону эскалатора – хотела домой. Дима расправился с половиной ролла и подумывал заказать еще пива, когда совсем рядом, над ухом, раздался восторженно-радостный крик: – Ах вы мои хорошие, солнышки мои! Блеск винира меж обильно напомаженных губ, ярко-красных в контраст с бледными щеками – Натали Сатурова выглядела еще более искусственной, чем обычно. Слой пудры стал толще. Местами на подсохшем макияже проступали тонкие трещинки. Тени вокруг глаз углубились. – Привет, – кивнул ей Дима. – А я думаю, не Настёна ли это со своим прекрасным папой – и точно! Здравствуй, золотце! – Здрасте, тетя Наташа. – Приветики-приветики! – Сатурова наклонилась чмокнуть девочку, а затем совершенно неожиданно поцеловала в щеку и Диму. Как старого знакомого или любовника. Так его целовала жена по утрам перед тем, как убежать на работу. Так, наверное, могла бы сама Натали целовать своего Сержика. – Ах, видели бы вы себя, Дмитрий! Сатурова подвинула к их столику свободный стул, уселась – совсем рядом с Димой, так, что касалась его руки острым локотком. Руки-веточки взмыли над причудливо уложенной прической в по-театральному преувеличенном восторге: – Отец и дочь такие милые, такие чудесные! Дима ее радости совершенно не разделял. – Что ты тут делаешь? Вы же в другом районе живете. – Дмитрий, ну что вы… Вот, просто решила погулять, сорвалась с работы и – сюда. – А муж-то в курсе? Захлопали искусственные ресницы, выпучились ярко-зеленые глаза, которые делали Натали похожей на куклу… или мать куклы. Сатурова обмахнулась лисьим хвостом, невзначай продемонстрировав Диме глубокое декольте, из которого наружу выпирали плотно набитые силиконом полушария. – Муж?.. Муж – объелся груш, Дмитрий… Сатурова облизнула перепомаженные губы, не отрывая от него взгляда. – Знаете, Дима, вы такой смелый, такой решительный… И вместе с тем в вас столько любви и заботы… Из вас получится замечательный отец для маленькой. Ему этот дурацкий спектакль надоел: – Прекрати. – О чем вы, Дима? Не понимаю… – Все ты понимаешь. Прекрати нас преследовать. – Он встал, махнул рукой дочке. – Пойдем, Настя!.. На прощание положил ладонь на плечо Сатуровой и сжал – так, что та тихонько ахнула от боли. – Очень надеюсь, что больше не увидимся. Сергею привет. Когда они спустились по эскалатору на первый этаж, Настёна дернула отца за руку. – Па? – Да, Настя. – Он остановился. Мимо, обогнув их, пробежала девушка-подросток в худи, с коробкой из-под телефона под мышкой. Прошел парень с бумажным пакетом в руках. Из пакета торчали багеты, пахло свежей выпечкой. Дима все еще нервничал. Все еще чувствовал спиной пронзительный взгляд изумрудных глаз – прекрасных и одновременно безумных. Как у чертовой куклы. – А тетя Наташа плохая? – Ну… – он задумался, подбирая слова. – Не то чтобы. Просто у нее в жизни случилось… кое-что не очень хорошее. И она никак не придет в себя после этого. Неожиданно его осенило – и как только раньше не догадался? Дима присел перед дочерью на колено, заглянул ей в лицо. – Настёна. – Да-а? – Скажи мне, только честно. А эта кукла, с которой ты дома все время играешь, – ее тебе кто подарил? Мы с мамой или?.. Настёна пожала плечами, совсем как взрослая: – Ты что, не помнишь? Тетя Наташа, когда в гостях у нее были. Но маленькая не как тетя. Маленькая хорошая! – Ну конечно, хорошая. Конечно. * * * …Топ-топ-топ. Топ-топ-топ! Ночь жила, ночью кто-то бегал по дому, и Дима сквозь сон опять ясно слышал мягкие торопливые шажки в коридоре, прихожей и возле двери в спальню. Диме чудилось, что этот «кто-то» – громадная кукла с лицом Настёны. Во сне он поднял голову и долго напряженно всматривался в темноту. А потом тьма полыхнула сине-зеленым и пророкотала басом: – МА-МА. * * * Вечером пятницы, уложив Настёну в кровать, Дима задержался в ее комнатке. Вера, заглянув в приоткрытую дверь, молча и со значением посмотрела на мужа. Тот кивнул – мол, понял, не надо слов. Дочь спала крепким беспробудным сном. Ночник в углу работал: фиолетовый, синий, зеленый, желтый. Фиолетовый, синий, зеленый, желтый. Кукла сидела в изголовье, рядом с подушкой. Круглыми плошками глаз пялилась на Диму, и казалось, что их цвет тоже меняется, перетекая из изумрудного, как у Сатуровой, в ярко-синий, как у Настёны. Он достал телефон. Отключил звук, открыл альбом с сохраненными фотографиями. Нашел фото, которое сделал в парке – почти что семейное, хоть сейчас в рамку да на рабочий стол. Две его самые любимые девочки на свете… и их «подружки», которых он всей душой ненавидел. Сейчас Дима приметил, что у Сатуровой на фото довольно странное выражение лица. Всегдашняя раздражающая улыбка, наклеенная, как аппликация, поверх обтянутого кожей черепа со впавшими щеками и выпирающими скулами. Но главное – глаза. Вера и Настёна смотрели на фотографа. Сатурова смотрела на куклу. А кукла на фото была… другой. Дима несколько раз переводил взгляд с экрана мобильного на кровать и обратно, сличая. И нет, дело не в игре воображения, теперь это стало очевидно – кукла действительно изменилась. Она определенно увеличилась в размерах, и волос на голове у нее было больше, чем на фотографии… и куда больше, чем тем утром, когда Дима впервые эти, тогда напоминавшие пух, волосики увидел. Он вспомнил про Окику – в которую, если верить байке из Интернета, вселилась душа мертвого ребенка.