«Нет, с таким телосложением он не сделает мне ничего плохого», – успокоился он. «Шкода» тронулась с места, вплыла в поредевший к ночи поток машин. – Как там Плавск поживает? – начал разговор Вадим. – Сам, что ли, не знаешь? – Откуда? Я вообще-то в Киеве живу. Не бывал у вас лет десять уже, если не больше. Но в детстве я каждое лето там проводил. Считай, вторая родина. До сих пор скучаю. Он говорил правду. Самые светлые воспоминания в его жизни были связаны с прилепившимся к трассе «Крым» городком. Нынче там проживало шестнадцать с половиной тысяч человек, и население с каждым годом уменьшалось. Огни Москвы манили плавскую молодежь, уводили прочь от цветущих берегов Плавы, утреннего леса, летних костров. – Чего ж не приезжаешь? – поинтересовался Санька, щуря на Вадима красноватые веки. – Не к кому. Родня умерла. Домик наш на Островского продали. – Я тоже на Островского жил, – произнес попутчик. – Да ну! – искренне обрадовался Вадим. – Ты какого года? Я на нашей улице всех пацанов знал. Он примерился к парню взглядом, но прошедшие годы и натянутый на лицо попутчика мокрый шарф не давали угадать в нем кого-то из плавских Санек. – Я старше тебя, – уклончиво ответил парень. За стеклом бушевал ливень. Фары проносящихся машин походили на звезды с картин Ван Гога. Вадим стал перечислять центровых пацанов из восьмидесятых и девяностых, но Санька никого из них не помнил. Тогда он заговорил про уголки, известные с детства, любимые места для игр, купания. Лесные сокровищницы, полные патронов. Санька односложно подтверждал: – Ага. А как же. Помню-помню. При этом его желтые, тоже вангоговские, глаза сверлили водителя, а пальцы постукивали по острым коленям. Пальцы были такими длинными, будто состояли из пяти-шести фаланг, словно костяные пауки, перебирающие лапками. Вадим говорил без остановки, но с каждой минутой ностальгический пыл угасал, сменяясь неприятным холодком. Заостренные черты попутчика вдруг напомнили ему посмертную маску. В салоне было тепло, но справа от себя Вадим явственно чувствовал источник холода, будто сидел возле открытого холодильника. Теперь он ощущал и едва уловимый запах: сладкий и смутно знакомый. Почему-то он вызывал в памяти похороны, лежащую в гробу тетку. Чем страшнее становилось Вадиму, тем быстрее он говорил: – А байку про железнодорожный мост слышал? Там до сих пор колючая проволока, да? Ну, ясно: стратегический объект. Поезда постоянно ходят. У нас в детстве говорили: если сделаешь шаг за проволоку, военные без предупреждения откроют огонь. И у каждого был знакомый, которого на мосту расстреляли. Чушь, понятное дело, но мне интересно, кто-нибудь пытался на мост выйти? – Я другую байку знаю, – сказал земляк тихо, – про чернобыльское облако. Слышал такую? Вадим кивнул. Да, нечто подобное он слышал. В восемьдесят шестом, когда рванул реактор, родители хотели отвезти его к бабушке, подальше от Чернобыля. Про радиацию тогда толком ничего не знали, масштаб катастрофы осознали много позже. Но Тульская область в любом случае казалась безопаснее близкого к Припяти Киева. Буквально в последний момент шестилетний Вадик сильно заболел. Врачи констатировали отравление, никак не связанное с чернобыльской трагедией: мальчик попросту напился чернил. Вместо любимого Плавска он попал в больницу, о чем горько сожалел. Пока ему не рассказали про облако. Информация эта не была официальной, но люди говорили вот что. В начале мая восемьдесят шестого года северный ветер понес на Москву «украинское облако», и, дабы остановить его, Горбачев распорядился выслать самолеты со специальными реактивами, что в майские праздники делают чистым небо над Красной площадью. Самолеты встретили опасное облако в двухстах сорока километрах от столицы и осадили его. Дождь выпал над Плавском. – В газетах не писали? – невесело усмехались местные. – Да ведь информация засекреченная! Правда это или вымысел, сказать сложно, однако доподлинно известно, что смертность в городе Плавске увеличилась в разы, так что пришлось открыть новое кладбище, которое стремительно разрослось в начале девяностых. – Слышал, – подтвердил Вадим, – моя бабушка умерла от рака печени, а тетка от рака груди. Двое друзей детства от белокровия скончались. Я верю, что это были последствия того дождя. – Рак, – прогудел земляк из-под шарфа, из глубины своего тщедушного тела. И уставился в окно. Вадим тоже замолчал, бросил взгляд на часы. Стрелки не двигались. Он постучал по циферблату и подумал: «Странно, мы едем уже минут двадцать, а я не заметил, как проехал Горбачево». Горбачево было последним населенным пунктом перед Плавском. Повисшая в салоне тишина давила на Вадима, и он включил радио. Запела группа «Би-2». – Что за черт, – вслух пробормотал Вадим, вглядываясь в мелькающие за окном стволы деревьев. Лес не заканчивался, напротив, он стал еще гуще и вплотную подступил к трассе. Автомобили проносились мимо «шкоды» и исчезали, поедаемые дождем. «От Черни до Плавска – четверть часа езды, почему же мы до сих пор не приехали?» – размышлял Вадим. Песня закончилась, в салоне раздались колокольные перезвоны, и густой, дед-морозовский, голос торжественно произнес: «Всех православных христиан поздравляем с великим праздником воскрешения Христова!» Попутчик дернулся так резко, что едва не влетел в бардачок. Его спина изогнулась дугой, скрюченные пальцы вцепились в воздух. Первое, что пришло в голову Вадиму, было слово «эпилепсия!». Земляк бился в припадке, выпучив желтые глаза. Вадим свернул автомобиль к обочине, взволнованно окликая попутчика: – Эй, что с тобой? Успокойся, сейчас… «Шкода» остановилась на обочине. Вадим нагнулся к Саньке, взял его за руку и тут же отпрянул: пальцы обожгло холодом. Высунувшиеся из рукавов запястья попутчика не могли принадлежать взрослому человеку, настолько тонкими они были. Санька задыхался. Вадим пересилил отвращение и принялся разматывать шарф земляка. Показался безгубый рот, подбородок, и под ним… Вадим вскрикнул. Ничего ужаснее он в жизни не видел. Вместо шеи у земляка был вздувшийся зоб, два огромных мясных шара под нижней челюстью. Кожа, обтягивающая эти отвратительные наросты, была пепельной. В шее зияла дыра, в которую можно было просунуть палец. В ней виднелось серое, похожее на заплесневевшую солонину нутро. Вадим перевел испуганный взгляд на лицо попутчика. Припадок закончился так же неожиданно, как начался. Санька смотрел на него в упор остекленевшими зрачками. Именно в этот момент Вадим осознал со всей сводящей с ума ясностью, что человек перед ним не жив. И тут же получил подтверждение своей догадки. – Я умер в девяносто шестом, – скрипнул голосом попутчик. – Анапластический рак щитовидной железы, так это называется. Это то, от чего должен был сдохнуть ты. Но ты обманул смерть, ты не приехал к нам, а дождь все шел и шел. Рот Саньки растянулся в мерзкой ухмылке. Он схватил себя за ворот и начал стягивать куртку. – Смерть перепутала, – говорил он. – Я мучился почти десять лет, не зная, кого винить в моих страданиях. И, лишь умерев, узнал, что на моем месте должен был быть другой. Куртка сползла с тощих плеч. Одежды под ней не было. Мертвая кожа трещала на ребрах существа. Назвать человеком это дистрофичное создание с разбухшей шеей не поворачивался язык. Вадим буквально вывалился из машины, но вместо того, чтобы оказаться на обочине со стороны водительского кресла, каким-то образом очутился слева от «шкоды». Прямо на трассе «Крым». Пассажирская дверца была распахнута, и именно через нее он вышел. Понять, как это произошло, парень не успел. Протяжно завыл клаксон, его обдало сквозняком и водой. Автомобиль пронесся в десяти сантиметрах от него. Вадим перевернулся. В лицо плеснул свет фар. Грузовик летел на парня, сверкая решеткой радиатора и ревя, как взбесившаяся горилла. Вадим отпрыгнул. Грузовик промчался мимо не останавливаясь. Парень затравленно кинулся к обочине, споткнулся и рухнул в кювет. Ров был полон дождевой воды. Вадим погрузился в нее с головой и стал захлебываться. Вынырнул, озираясь. Попутчик стоял перед ним абсолютно голый. Ноги-палочки сгибались в коленях как у механической куклы, под впалым животом болтались сморщенные гениталии. Это был человек-скелет, жертва концентрационных лагерей. Но самым ужасным была не худоба и даже не зоб, а желтые, прожигающие насквозь глаза. Дождь стелился почти горизонтально, автомобили мигали фарами, а перед поверженным Вадимом стоял, покачиваясь на ветру, мертвец. – Я десять лет ждал твоего возвращения. Метастазы, они привязали меня к этой чертовой трассе, но я знал, что ты вернешься. Санька сделал шаг, его колено вывернулось в обратную сторону, тело подломилось в пояснице, и ладони уперлись в землю. Он приближался к отбойнику на четвереньках, словно тощий голодный пес. Вадим беспомощно хлопал ладонями по воде в поисках хоть какого-нибудь оружия. Он засунул руку в карман и нащупал что-то вроде камушка. Вытянул предмет, оказавшийся магнитом в виде яйца с нарисованными буковками «ХВ».