Их боль была великим позором Отцовой веры, и тень этого позора накрывала весь Вефиль. Мужчины, подобные пророку, которые, таясь в тени, вожделели невинных девушек; которые находили радость в их боли; которые обращались с женщинами, как хотели, калеча их и ломая, пока от них ничего не оставалось; которые пользовались теми, кого клялись защищать. Церковь, которая не только оправдывала и прощала грехи своих лидеров, но и поощряла их своими Предписаниями и рыночными колодками, телесными наказаниями и перевранными строками Писания. Все они, краеугольный камень этого города, добились того, что у всякой женщины, живущей в его черте, было только два выбора: смирение или погибель. «Больше этому не бывать», – подумала Иммануэль. Не бывать наказаниям и предписаниям. Не бывать кляпам и покаяниям. Не бывать погребальным кострам и ритуальным ножам. Не бывать избитым и сломленным духом женщинам. Не бывать невестам в белых платьях, лежащим на алтаре, как агнцы на заклании. Она сделает все для того, чтобы положить этому конец. Она выйдет замуж за пророка, и когда он будет спать в их общей постели, возьмет его кинжал, вырежет на руке сигил и покончит с этим раз и навсегда. – Можете дать мне печать, если вы так того желаете. А можете приковать меня к костру, облить керосином и зажечь спичку. Но этого все равно будет недостаточно, чтобы спасти вашу жизнь… и вашу презренную душу. Пророк дрогнул, и Иммануэль с ужасом наблюдала, как он занес руку и схватился за рукоять священного кинжала. Когда его взгляд упал на нее, она попятилась и завалилась на край кровати. Но бежать ей было некуда. – Я, кажется, ясно изложил свои намерения, – сказал он и, к облегчению Иммануэль, убрал руку с кинжала и вернулся на свое место за столом, хромая и сипя. – Я достаточно долго терпел. Но я повторюсь еще раз, чтобы между нами не возникло недопонимания: твоя жизнь и жизнь Эзры всецело зависят от твоего решения на завтрашнем суде. Я предлагаю тебе вернуться в свою камеру и подумать над моим предложением. А утром, если ты все-таки захочешь пощады, то будешь держать свой язык за зубами и сделаешь правильный выбор. Глава 36 Я познал вожделение и сладострастие. Я с удовольствием предавался плотским утехам. За эти грехи я буду гореть в огне очистительного костра. Одного я прошу у Отца: его милости. Ничего более. Из последней исповеди Дэниэла Уорда Утром в день вынесения приговора Иммануэль проснулась с именем Эзры на устах. Всю ночь он являлся к ней во снах, и даже после пробуждения его лицо продолжало стоять у нее перед глазами. Считаные секунды спустя, после того, как она поднялась с пола и повыдергивала сено из волос, на пороге камеры появился один из стражников пророка. Он сказал только: – Пора, – и протянул ей черствый кусок черного хлеба через решетки на двери камеры. Завтрак. Иммануэль помотала головой. От одной мысли о том, чтобы проглотить что-то помимо пары глотков воды, ее начинало мутить. Дрожащими руками она разгладила складки на юбке. – Я готова. Они пошли короткой дорогой: вниз по коридору и вверх по лестнице, ведущей в основную часть дома, и сразу оказались в холле. Этот маршрут Иммануэль знала лучше всего – и именно им могла бы воспользоваться, если бы когда-нибудь ей представилась возможность устроить побег. Оттуда они ехали на повозке через холодную мглу равнин, мимо дымящихся пепелищ отгоревших погребальных костров, мча во весь опор под беззвездным небом. Вдали показались вереницы соборных огней. Иммануэль скрестила руки на груди, продрогнув до костей. Зуб не попадал на зуб, и пальцы онемели от холода. Вот и настал день, когда она сама будет вершить свою судьбу: пророк или костер. Вефильские прихожане хлынули в собор, заполняя скамьи. Толпа зевак по сравнению с первым заседанием суда выросла вдвое, и много мужчин и женщин стояли вдоль стен и сидели в проходах. Когда все сиденья были набиты битком, Иммануэль снова заняла свое место на алтаре, сложила руки на коленях и низко опустила голову. «За Эзру, – сказала она себе, снова и снова повторяя про себя его имя. – За Онор. За Глорию. За Мириам. За Веру. За Дэниэла. За Лию. За Вефиль и за все его невинные души». За ее спиной встали апостолы, выстроившись в шеренгу вдоль алтаря. Они были облачены в свои самые торжественные одеяния: толстые сутаны из черного бархата, волнами ниспадающего на пол. Когда последние прихожане нашли себе место на скамье или у стены, вошел пророк. Он тоже был одет в свою лучшую сутану темно-алого цвета, такого насыщенного, что ткань казалась почти черной. Он шел босиком, и когда он ступал по проходу, из-под подола сутаны то и дело выглядывали пальцы его ног. – Пришло время вызвать для допроса подсудимую. Сегодня мы услышим ее последнюю исповедь. Руки Иммануэль задрожали. Она обхватила ими колени, ощущая, как во рту пересохло, и язык прилип к нёбу. Подняв голову, она рассматривала толпу собравшихся зевак. Среди них были знакомые ей люди: Эстер, сидевшая в первом ряду, Муры, занявшие скамью прямо за ней, – но большую часть лиц она не узнавала. Собор был полон мужчин и женщин, и все смотрели на Иммануэль с тем же страхом и отвращением, с которым она сама когда-то смотрела на Лилит в Темном Лесу. Пророк повернулся к ней лицом. – Говори же, и пусть истина будет услышана. Иммануэль расправила плечи и заставила себя поднять взгляд на паству. Она знала, что не совершала ничего дурного, что за ней нет настоящих грехов, которые заслуживали бы раскаяния и отпущения. Но она также знала, что ее судьба и судьба Эзры зависели от этой исповеди. То, что она скажет дальше, определит, доживут ли они до завтра. И если для того, чтобы спасти их обоих, требовалось ложное признание вины – то, что ж, так тому и быть. – Меня зовут Иммануэль Мур. Я дочь Мириам Мур и Дэниэла Уорда. Ее слова были встречены молчанием. Мертвым, удушающим, тошнотворным молчанием. – Я стою перед вами: убийца, обманщица и неисправимая грешница. Я запятнала доброе имя своей семьи. Я презрела заветы Священного Писания, пророка и Доброго Отца. Иммануэль замолчала, на секунду встретившись взглядом с Мартой. – Я ступила на путь греха, – продолжала она. – Я говорила со зверями Темного Леса на их порочном языке. Я попрала Отцовы Предписания и жила, отрицая его власть надо мной. Читала втайне от всех. Я привораживала праведных мужчин своими чарами и совращала их сердца. Я нарушала святое правило кротости и сдержанности и высказывалась без разрешения. Я практиковала колдовство по ночам. Я водила дружбу со злом и отвергала добро, тянувшееся ко мне. За эти грехи я прошу у вас прощения, чтобы Отец, в его великой милости, очистил мою душу от мрака. Такова моя последняя исповедь. Снова повисла гробовая тишина, в которой раздавались лишь ритмичные отзвуки шагов пророка. Тот прошелся вдоль алтаря и положил руку на голову Иммануэль, запустив пальцы в ее шевелюру. – Спасибо за исповедь, дитя мое. Мы услышали все, что ты хотела сказать. Паства молчала, выжидающе приоткрыв рты. Они жаждали приговора, жаждали услышать объявление о казни путем сожжения – очищения заживо, как то предписывал церковный закон. Но если они хотели крови, сегодня им придется уйти несолоно хлебавши. Ибо у их пророка были другие планы. Планы, о которых он недвусмысленно дал понять Иммануэль – планы, которые могли погубить Вефиль, если это потребуется для удержания власти в его руках. – Отец явился ко мне в видении. – Пророк убрал руку с головы Иммануэль и отошел в сторону, чтобы встать перед алтарем. – Я видел, как его дети свободно гуляют по равнинам и растущим за ними лесам. Я видел, как солнце поднимается над землей и прогоняет тьму. Я видел, что святое око Отца снова обращено на нас. В ответ послышались возгласы ликования и прославления. Пророк возвысил голос, перекрикивая толпу. – Но щедротам и благодати, которые я узрел, есть своя цена. Апостол Айзек подался вперед, безумно сверкая глазами. – Какой бы она ни была, мы заплатим! – он повернулся лицом к прихожанам. – Во славу Отца? – Во славу Отца! – прокричала в ответ паства. Пророк поднял руки, призывая к тишине. Пот выступил на его лбу, мышцы шеи напряглись, как будто каждое слово, срывающееся с его уст, давалось ему с большим трудом. – Отец потребовал, чтобы мы сровняли Темный Лес с землей и присоединили его к своим владениям. Толпа снова загудела. Раздались ликующие аплодисменты. Несколько человек с передних рядов упали на колени, воздевая руки к небу. – Для этого, – продолжал Пророк, – для того, чтобы взять власть над тем, что уже принадлежит нам, мы должны преступить тьму, которая в той или иной мере таится в каждом из нас. Мы должны без страха очиститься от нее, как это сделал Дэвид Форд в разгар Священной Войны, когда он призвал Отцов огонь с небес, – он сделал паузу для пущего эффекта. – Вот почему на рассвете грядущей субботы я возьму Иммануэль Мур в жены и тем очищу ее от зла. Я вырежу священную печать на ее челе. Тогда, и только тогда, проклятие будет снято. Иммануэль физически ощутила перемену в настроениях. Не было слышно ни звука. Ни плача младенца, ни детских капризов. Ни единого вздоха, ни единого удара сердца. – Ты предлагаешь ее помиловать? – переспросил апостол Айзек с лицом, искаженным гримасой отвращения. – Вместо наказания за все ее грехи и преступления, ты предлагаешь впустить эту ведьму в свою жизнь? – Я бы предложил отдать и свою собственную жизнь в обмен на прекращение этих бедствий. Чего бы ни потребовал от меня Отец, я готов на все, если это положит конец нашим страданиям. – Пророк провел рукой по голове, словно тянул время, необходимое ему, чтобы собраться с силами. И когда он продолжил, его голос взметнулся до самых стропил. – Мы очищали, мы жгли, и это ничего не изменило. Отправив девушку на костер, мы не положим конец своим страданиям. Она связана с силами тьмы Матери телом и душой, а значит, мы должны найти способ разорвать эти нечестивые узы. Я взмолился, простершись ниц у Отцовых ног, я просил его дать мне ответ… научить меня, как прогнать это зло, что обрушилось на Вефиль из-за нее, и он дал мне ответ. Есть только один способ очиститься от зла, сотворенного этой ведьмой: поставить священную печать, связывающую жену и мужа, мужа и Святого Отца. Во имя искупления своих грехов, она должна вступить в союз со мной. Это единственный выход. Пророк снова повернулся к Иммануэль, и его грудь оказалась в нескольких дюймах от алтаря. – Ты согласна с условиями своего приговора? В соборе воцарилась тишина. Тьма тесно прижалась к окнам. Скоро все закончится. Иммануэль склонила голову, обвив руками живот, словно не позволяя себе развалиться на части. Подняв глаза и встретившись взглядом с пророком, она выбрала свою судьбу. – Согласна. Глава 37 В последний раз я его видела, когда он был привязан к столбу на костре, руки скованы за спиной, голова опущена. Он не смотрел на меня. Даже когда я звала его по имени, перекрикивая рев пламени, он не смотрел на меня. Мириам Мур Той ночью Иммануэль не вернулась в темницу. Когда судебный процесс завершился, ее передали на руки женам пророка, и те переправили ее по темени обратно в Обитель, а там отвели в изолированные покои, где она должна была оставаться до церемонии печати. Комната принадлежала Лии. Иммануэль чуть не рассмеялась от такой иронии судьбы, когда увидела ее имя, краской написанное на планке двери. Сейчас комната была обставлена скудно, от Лии не осталось и следа. Большая железная кровать. Рядом – столик, на котором располагались таз, кувшин и карманный экземпляр Священного Писания. Над кроватью – зарешеченное окно, запертое висячим замком. Свеча на тумбочке у двери дрожала, отбрасывая на стены длинные тени.