– Я вас не понимаю. Вера посмотрела на Иммануэль, и на какое-то мгновение во взгляде бабушки мелькнула такая же теплота, с которой она смотрела на портрет своего сына. Вера ответила очень мягко: – Мириам была убитой горем дочерью фермера, с желанием мстить и взрывным характером. И да, она нанесла сигилы, она заложила фундамент для бедствий. Но все свои силы она черпала в тебе. В младенце, в чьих жилах текла ведьмовская кровь. Неиссякаемый родник силы, бери – не хочу. Ты оказалась идеальным сосудом. Иммануэль ошеломленно сидела на стуле, не зная, что и сказать. В глубине души она знала, что Вера говорит правду, но одна деталь заставила ее задуматься. – Если для ведьм я всего лишь сосуд, зачем они отдали мне дневник? – Все ведьмы в первую очередь миссионерки. Как еще четыре девушки, иностранки, сумели бы собрать армию настолько большую, что она смогла противостоять силам Вефиля? Как еще посеяли бы семена раздора, если не завоевав сердца и души церковной паствы? – То есть, они не хотели заманить меня в ловушку, они хотели завоевать мою душу? Вера кивнула. – Им нужна ты, Иммануэль: твоя сила, твой потенциал. Лилит только того и хочет, чтобы ты стала одной из них, сестрой и служительницей их ковена. Помяни мое слово: незадолго до того, как все будет кончено, они предложат тебе сделку. Предложат пополнить их ряды. Иммануэль задумалась, пытаясь представить, как могла бы выглядеть ее жизнь в лесу вместе с Лилит. Больше никто не заставлял бы ее бороться с искушениями и пресмыкаться у ног пророка. Она смогла бы жить без оглядки на предписания и наказания, бродить, где вздумается, и делать, что вздумается. – Что будет, если я откажусь от их предложения? – Тогда ты разделишь участь остальных вефилян. Руки Иммануэль перестали дрожать. Она выпрямилась в кресле. Расправила плечи. Впервые посмотрела Вере прямо в глаза. – Есть ли какой-то способ их остановить? Вера кивнула. – Способ есть. Для этого потребуется мощный сигил, который перенаправит энергию бедствий в другое русло. Тебе нужно будет вырезать его на своей руке освященным лезвием. – Например, священным кинжалом? – Да, но непременно кинжалом пророка. Видишь ли, мощный сигил требует мощного орудия, чтобы нанести его. Клинок обязательно должен быть освящен – то есть, насыщен силой через прочтение над ним молитвы или заклинания. В Вефиле есть всего несколько подходящих предметов. Священный кинжал пророка; нож для жертвенного заклания; и меч первого поборника святости Дэвида Форда, который висит над соборным алтарем, – вот и все, что приходит на ум. Обломок рогов Лилит тоже мог бы подойти. Я даже подозреваю, что именно его использовала твоя мать, когда вырезала сигилы в хижине. – Единственное, что мне нужно сделать, это вырезать сигил на своей руке освященным клинком, и все будет кончено? Бедствия закончатся, и все вернется на круги своя? – Если бы, – ответила Вера с грустной улыбкой. – Нанесенный сигил перенаправит бедствие обратно к его истоку – к тебе. Как только ты пройдешь через это, если, конечно, выживешь после такого, ты сможешь повелевать энергией бедствий, как своей собственной. Иммануэль попыталась вообразить это: мор, кровь, тьма и грядущая резня могли стать ее персональным оружием. Это был бы ее шанс приструнить церковников, добиться помилования Эзры, заставить пророка расплачиваться за свои грехи. Она могла бы править над всем Вефилем, если бы захотела. Под ее началом в городе забыли бы о кострах и чистках. Юных девушек больше не раскладывали бы на алтаре, как агнцев на заклании. Жители Окраин больше не прозябали бы в нищете. Имея такую власть, она могла бы разрушить церковь пророка до самого основания. Она могла бы построить Вефиль заново. – Но какова цена? – спросила она, зная, что расплатиться придется сполна. Если она что-то и усвоила за это время, так это то, что власть никогда не дается даром. – Невозможно предугадать, что и когда она возьмет взамен. Только знай, что цена за такую власть будет очень высока. Она может стоить тебе жизни, как было с твоей матерью, может изъесть твои кости и расползтись по всему телу, как рак. Или она решит поиграть с твоими чувствами и отнимет у тебя рассудок в качестве оплаты. А может, лишит жизни твоего первенца или сделает тебя бесплодной. С уверенностью можно сказать только то, что однажды тебе придется заплатить за власть, которую ты получила. – Есть ли какое-то лекарство от этих… последствий? – Возможно, но все целиком и полностью зависит от того, какими будут эти последствия. Иммануэль кивнула, сначала себе, потом Вере. – Научите меня, как это делать. В ответ Вера рассмеялась; это был резкий и неприятный смех, почти пугающий. На другом конце кухни печка топила так жарко, что Иммануэль видела, как рябит вокруг горячий воздух. На плите засвистел чайник. Вода, пузырясь, выплеснулась из его носика, и угли под чайником зашипели. – Что смешного? Вера взяла себя в руки, вытерев уголки глаз. – То, что ты думаешь, будто я обреку тебя на такую участь, – ее улыбка померкла, и она внезапно приняла очень серьезный, почти грозный вид. – Вефиль слишком долго перекладывал свои невзгоды на плечи юных девочек. Сына своего я уже потеряла. Я не хочу, чтобы моими стараниями тебя постигла такая же судьба. Уж точно не ради бессмысленной попытки спасти город, который спасения не заслуживает. – Вефиль вовсе не безнадежен. Там живут и хорошие люди, и если им не помочь, они погибнут в грядущем бедствии. – Хорошие люди не преклоняют головы и не прикусывают языки, в то время как страдают другие хорошие люди. Хорошие люди не становятся соучастниками преступлений. – В городе есть дети, – сказала Иммануэль, пытаясь ее образумить. – Юные девочки, такие как мои сестры, которые ни в чем не виноваты. – И я им сочувствую, правда. Но если они страдают, то не из-за ведьм, и не из-за бедствий, и не из-за тебя. Они страдают потому, что их отцы и отцы их отцов заварили эту кашу. Возможно, будет правильнее дать им за все ответить? – И что? Сидеть здесь со связанными руками? Отвернуться от Вефиля, от моего дома? – Если случится худшее… – А оно случится. – Если случится худшее, мы уйдем отсюда, – сказала Вера. – Есть миры за пределами этого, Иммануэль. – Вы имеете в виду языческие города? Вальта, Хеврон, Галл? – И не только они. Мир велик, и ты заслуживаешь шанса его повидать. Мы могли бы путешествовать вместе, втроем. Как семья, – Вера потянулась к ней через весь стол, поймала ее руку и стиснула. – Разреши мне сделать то, что я должна была сделать семнадцать лет назад. Разреши мне забрать тебя с собой. Это было заманчивое предложение, и еще несколько недель назад она, возможно, приняла бы его. Но с тех пор Иммануэль поумнела. – Я не могу отвернуться от своего города и от людей, которых люблю. – То же самое твой отец сказал про твою мать много лет назад, и за это сгорел на костре. Если ты вернешься, то умрешь там, как умер он. – Там мой дом. Если мне суждено где-то умереть, я бы предпочла умереть в Вефиле. Я часть этого города, и я не откажусь от него и от людей, которые мне дороги, – она выдернула свою руку из Вериной. – Я пришла сюда, чтобы найти способ все исправить, а не сбежать, как сделала ты. Вера отпрянула от ее упрека. – Иммануэль… – Нарисуй мне сигил. Научи меня, как покончить с этим, и побыстрее. Пожалуйста. Умоляю тебя. – Ты же понимаешь, что я не могу. – Тогда я вернусь, несолоно хлебавши, и умру без боя. Одно из двух. Либо я вернусь в город с оружием и планом, как противостоять бедствиям и церкви, либо я вернусь беззащитной. Но, так или иначе, я вернусь в Вефиль. У меня нет выбора. – Их миру не нужны такие, как ты. Разве ты не видишь? Что бы ты ни делала, какой бы хорошей для них ни была, хоть ты выдерни их из пасти самой Матери, ты навсегда останешься для них изгоем. Ты никогда не завоюешь их расположения и доверия. – Я тут ни при чем. – Но ведь это твоя жертва, – Вера почти кричала. Она откинулась на спинку стула и пригладила рукой дреды, пытаясь успокоиться. – Допустим, я дам тебе сигил. Каким образом ты рассчитываешь победить четырех наиболее могущественных ведьм, когда-либо живших на этой земле, когда ты пугаешься собственной тени? – Я не трусиха. – Перед лицом определенных опасностей, возможно, и нет. Ты же как-то проделала весь этот путь. Одна-одинешенька, бросила вызов нехоженым тропам за границей Вефиля. Ни дать ни взять, начало героического эпоса… Но мне интересно, распространяется ли эта отвага и на другие твои страхи? – Какие другие страхи? – Ад. Немилость Отца. Насмешки со стороны церкви. Утрата души, добродетели и своего доброго имени, – перечисляла Вера, загибая пальцы. – И, возможно, более всего прочего ты боишься себя. Своей собственной силы. Ведь именно она пугает тебя больше всего, не так ли? Ни пророк, ни церковь, ни Лилит, ни бедствия, ни гнев Отца… Больше всего на свете ты боишься силы. И поэтому так ее в себе подавляешь. Иммануэль не знала, то ли ее бабушка оказалась провидицей, как Эзра и его отец, то ли ее слабости были настолько прозрачны, что даже почти посторонний человек видел ее насквозь, но от чувства собственной незащищенности кровь прилила к ее щекам. Взгляд Веры смягчился. – Если ты действительно хочешь покончить с бедствиями, тебе придется принять себя, всю себя без остатка. Не только добродетели, которые учила тебя ценить церковь, но и все неприглядные стороны. Их в особенности. Гнев, алчность, вожделение, искушение, голод, жестокость, злоба. Кровавая жертва ничего не стоит, если ты не можешь контролировать силу, которую она тебе дает. И если ты хотя бы вполовину так сильна, как я думаю, твоя мощь будет колоссальна. Сама видишь, как это повлияло на твою мать, – Вера постучала пальцем по дневнику. – В конечном итоге она совсем свихнулась. И с тобой… может произойти то же самое. Ты уверена, что готова пойти на такую жертву? – Да, – ответила Иммануэль, ни секунды не колеблясь. – Я хочу положить этому конец. – Истинная дочь своей матери, – сказала Вера и перевернула лежащий на столе портрет Дэниэла рисунком вниз, после чего взяла огрызок графита и нацарапала на бумаге небольшой символ, в котором Иммануэль узнала проклинающий сигил, но с небольшой вариацией; посередине символ разделяла вертикальная линия раздвоенных черточек, немного напоминающих стрелки. – Бедствия были порождены твоей кровью. Если ты вырежешь эту метку на своей руке, они вернутся к тебе. – Но только если мне хватит сил, чтобы принять их. – Хватит, – сказала Вера. – Нужно, чтоб хватило. Иммануэль хотела что-то ответить, но осеклась, услышав женский крик. Они с Верой тут же вскочили на ноги, с грохотом опрокинув стулья. Схватив со стола лампу, они бросились к двери. Тьма на улице была почти непроницаемой, ее разбавляли только три ореола света. В этих ореолах стояли люди – восемь мужчин с высоко поднятыми фонарями и факелами. Все были одеты в форму стражи пророка. Двое из них схватили Сейдж и, заломив руки за спину, силой поставили ее на колени, не обращая внимания на ее попытки к сопротивлению. Один из стражников подошел ближе, и в тусклом свете факелов Иммануэль узнала его. Это был Сол, старший единокровный брат Эзры. Тот самый командир с жестокими глазами, которого многие называли любимым сыном Пророка. К своему ужасу, она увидела, что священный кинжал Эзры теперь висит у него на шее. Верный знак того, что он либо заменил, либо вскоре заменит его в качестве преемника пророка. – Нет. Иммануэль бросилась к нему, к Сейдж, но Вера поймала ее за руку и оттащила назад. Четверо стражников одновременно вскинули ружья, загибая пальцы вокруг спусковых крючков, но Сол махнул им рукой, не сводя глаз с Иммануэль. – Опустить оружие. Девушку надо доставить в Вефиль целой и невредимой.