– Может быть, – ответил он. – Я хоть и не верю в сказки про ведьм, но знаю достаточно, чтобы понимать, что от Темного Леса нельзя ожидать ничего хорошего. Слова задели за живое, и Иммануэль вскоре поняла, почему: в каком-то смысле, она сама была родом из Темного Леса. Здесь она росла в чреве матери, и это место стало ее первым домом, хотела она признавать это или нет. Эзра снова повернулся к ней. – Ты не согласна? – Не знаю, – сказала она, подходя к нему на шаг ближе, вдвое сокращая то небольшое расстояние, что до сих пор разделяло их. – Но мне нравится думать, что хорошие вещи могут случаться и там, где этого меньше всего ожидаешь. Эзра поднял здоровую руку над головой, хватаясь за ветку, и слегка повис на ней. Они стояли близко – неподобающе близко по меркам Вефильских Предписаний. Но сейчас они были не в Вефиле, и закон не имел власти над Темным Лесом. Тишину нарушил Эзра, заговорив с напряжением в голосе: – А ты не так проста, как кажешься, ты в курсе? Иммануэль вздернула подбородок, чтобы рассмотреть Эзру как следует. Рот его был приоткрыт, и солнечный свет играл на щеках, оставив теням скулы и подбородок. Их разделяло расстояние едва ли больше мизинца, но Иммануэль ничего сейчас так не хотелось, как сократить его. Но она не решалась отпустить себя. Она не могла. – Мне говорили. После они некоторое время шли молча. Иммануэль остро ощущала повисшую тишину и осторожную дистанцию между ними. Казалось, прошли часы, когда Эзра наконец остановился и указал на просвет между деревьями. – Мы на месте. Иммануэль обошла его спереди. И верно, пруд простирался прямо перед ней, широкой кровавой раной посреди леса. Обступавшие его деревья стали гораздо выше, чем помнила Иммануэль, они тянулись корнями в глубь пруда, утопая в крови, упиваясь ею. Стоял такой вязкий и приторный гнилостный запах, что Иммануэль чуть не задохнулась. Она повернулась к Эзре, сбросила с плеча моток веревки и опустила сумку на землю. – Закрой глаза и отвернись. – Что ты… Иммануэль подняла подол юбки до колен и посмотрела на него через плечо. Песнь леса казалась дразнящей. Она звучала в быстром ритме ее сердцебиения, в свисте ветра, в глухом топоте сапог Эзры по земле, когда он придвинулся ближе. – Глаза закрой, – напомнила она. На этот раз Эзра повиновался, закрыв глаза и задрав лицо к кронам деревьев. – Почему у меня такое чувство, что у тебя на уме очень плохая затея, которая попирает все догматы церкви? – Понятия не имею, – она прервалась, чтобы сбросить сапоги. – Быть может, потому, что ты – плохой, попирающий догматы преемник, которому по душе такие затеи? Она не смотрела на него, но слышала улыбку в его голосе, когда он ответил: – Думаешь, я плохой преемник? – Думаю, что ты себе на уме, – она стянула с себя платье, и оно невесомо упало к ее ногам. Быстро сложив одежду, Иммануэль подобрала с земли веревку и обвязала один конец вокруг своей талии. Когда веревка была надежно закреплена, она подошла к Эзре и сунула свободный конец в его здоровую руку. – Держи это и не отпускай. Эзра развернулся к ней лицом, и в его глазах что-то вспыхнуло, когда он проследил взглядом от веревки в своей руке до ее талии. Сорочка Иммануэль вдруг показалась ей тонкой, как утренний туман. – Я же просила закрыть глаза. Эзра перевел взгляд на пруд и снова повернулся к ней. Она могла поклясться, что он выглядел немного… взволнованным. – Ты же не станешь… – Я должна. Кровавое бедствие не закончится, если я этого не сделаю. – Что за глупости, – Эзра замотал головой. До этого момента он соглашался потакать ее причудам, но сейчас чаша его терпения была переполнена. – Если тебе так неймется, чтобы кто-то вошел в этот пруд, пусть это буду я. А ты держи веревку. Иммануэль отрицательно покачала головой. – Это нужно сделать мне. – Но почему? – раздраженно, сердито даже, спросил он. – Какое отношение пруд имеет к кровавому бедствию? Я не понимаю. – Сейчас у меня нет времени все тебе объяснять, а даже если бы и было, сомневаюсь, что ты бы мне поверил. Но сейчас это неважно. Ты здесь потому, что сам так захотел, поэтому либо помогай мне, либо уходи – твой выбор. Я прошу только об одном: не затягивай, и постарайся без лишнего шума. Я сохранила твои секреты, и ты сохрани мои. Эзра в нерешительности сжал челюсти. – Это пустая затея. – Просто держи веревку, – сказала она и наклонилась, чтобы достать из рюкзака нож Абрама. – Сделаешь это, и беспокоиться будет не о чем. – Но вода заражена. – Ну, я же не собираюсь ее пить. Я прикинусь рыбкой и поплыву. Веревка у тебя. Если что-то пойдет не так, если я слишком долго пробуду под водой или начну сопротивляться – тащи меня на берег. Делов-то. Эзра крепче сжал веревку. – Хорошо. Но если хоть что-то пойдет не так, даже если ты просто слишком резко хлопнешь рукой по воде, я в ту же секунду вытягиваю тебя обратно. – Договорились. С ножом в руке Иммануэль начала спускаться к берегу. Холодная, кроваво-черная грязь засасывала ее ступни, просачиваясь между пальцами, и от соли щипало мозоли. Подавив приступ тошноты, она вошла в воду по щиколотки, по колени, по пояс, морщась, когда студеная кровавая жижа коснулась ее живота и промочила сорочку. Переведя дыхание, чтобы собраться с силами, она двинулась дальше, глубже погружаясь в кровавую воду. Когда ее нижняя губа едва торчала над поверхностью воды, Иммануэль зажмурилась и зашептала молитву Темному Лесу. – Я не называю своего имени, потому что оно уже известно тебе. Я давно слышу, как ты зовешь меня, – она замолчала на мгновение, приподнимаясь на цыпочки, потому что удерживать голову над поверхностью становилось трудно. – Я пришла к тебе от лица всего Вефиля, чтобы просить… нет, молить о прекращении тех бедствий, что взяли свое начало здесь, несколько недель тому назад. Прими эту жертву. Прошу тебя. С этими словами она поднесла нож к предплечью и сделала глубокий надрез. Когда ее кровь смешалась с кровью пруда, на лес налетел могучий ветер, клоня к земле молодые сосны. От середины пруда пошла сильная рябь, как будто кто-то бросил булыжник на глубину. Волны, одна за другой, разбивались о берег, и Иммануэль зарылась ногами в грязь, чтобы ее не снесло течением. Эзра дважды дернул за веревку, и Иммануэль обернулась на него через плечо. Он снова потянул, уже сильнее, и позвал ее, стараясь перекричать рев ветра. Но не успела она ему ответить, как чья-то ледяная рука обвилась вокруг ее щиколотки и утащила под воду. Глава 16 Женщина – создание хитроумное. Сотворенная по образу и подобию Матери, она и созидает, и разрушает. Она добра, пока не станет жестокой, и покорна, пока не станет беспощадной. Из ранних сочинений Дэвида Форда В подводной мгле плавала ведьма воды. Резвая, как пескарь, она кружила вокруг Иммануэль, пока та металась и вырывалась, стараясь не утонуть. Ведьма склонила голову набок, подплыла ближе, так что они оказались почти нос к носу. Вдруг ее лицо исказила гримаса, уста разверзлись, и когда она взвыла, кровь запузырилась вокруг, и большие черные силуэты стали подниматься из темноты омута. Иммануэль забилась в истерике, чуть не захлебнувшись от испуга. Силуэты принадлежали женщинам и совсем юным девочкам. Некоторые были одного возраста с Онор, некоторые даже младше. Они приближались, и Иммануэль увидела, что все эти женщины, каждая по-своему, были сильно изувечены, немногим отличаясь от трупов, подхваченных течением. У одной из них было перерезано горло. У другой вокруг шеи болталась петля. У третьей распухшее лицо превратилось в сплошной синяк, почти не оставляя в ней сходства с человеком. Четвертая бережно, как младенца, прижимала к груди собственную отрубленную голову. Все больше и больше душ поднималось со дна омута, пока мертвые не заполонили собой все вокруг. Послышался звон, словно на глубине кто-то забил в соборный колокол. Мертвые зашевелились и снова растворились в темноте. А затем в мутной мгле показалось новое лицо. Пророк? Нет, не он. Иммануэль знала это лицо по статуе на рыночной площади и по портретам на стенах собора и Обители. Первый пророк, Истребитель Ведьм, Дэвид Форд. Губы Форда растянулись в жутком оскале, его рот широко разверзся, словно он намеревался проглотить ее целиком. Он сделал глубокий вдох, и по пруду разнесся протяжный крик. А потом из темноты возник огонь. Пламя охватило пруд и набросилось на женщин. Их крики слились в нестройный хор, к которому примешивался глубокий раскатистый хохот Дэвида Форда. Женщины метались и рыдали, одни взывали к матерям, другие – к милосердию. Но огонь не щадил никого. Иммануэль тянулась к ним, хотела взять их за руки, не зная, как еще помочь, но веревка на поясе не пускала, и узел впивался в живот. Иммануэль не сдавалась, устремляясь туда, к этим женщинам и девочкам, вокруг которых бушевал огонь. Очередной рывок веревки вышиб из нее дух. Она вдохнула, и в рот ей хлынула кровь. В подводной мгле пруда она до сих пор слышала крики Далилы. Иммануэль не помнила, ни как она вынырнула из пруда, ни как ее вытаскивали на берег. Только что она тонула в кровавом омуте, а в следующее мгновение уже лежала на спине, таращась на верхушки деревьев. Она села, перекатившись на колени, и ее вырвало. Кровь пополам с желчью брызнула на берег. Лишь после того, как отступила вторая волна тошноты, она подняла голову и прищурилась, вглядываясь в сумеречные тени. Она могла поклясться, что день едва перевалил за середину, когда Далила утащила ее на глубину. Сколько же времени она провела под водой?