Теперь работа воображения – моя работа. Я пишу телевизионные сценарии. Я придумываю персонажей. Я мысленно творю целые миры. Я добавляю новые слова в лексикон повседневных разговоров – может быть, благодаря моим фильмам вы говорите о «веджейджей»[2] и рассказываете друзьям, что у вас на работе кого-то «уконтраПоупили»[3]. Я рожаю детишек, я обрываю жизни. Я танцую. Я играю положительных героев. Я оперирую. Я гладиаторствую. Я отпускаю грехи. Я плету небылицы, травлю байки и заливаюсь соловьем, сидя у костра. Вымысел – моя работа. Вымысел – мое призвание. Вымысел – мой кайф. Да, я лгунья. Но теперь я лгунья профессиональная. «Анатомия страсти» была моей первой настоящей работой на телевидении. То, что ею оказалась созданная мною же телепрограмма, означает, что я ничего не знала о работе на телевидении, когда начинала создавать собственную телепрограмму. Я расспрашивала всех телесценаристов, с которыми сталкивалась, о том, что́ это за работа такая, каково это – быть ответственным за целый сезон сериала кабельного телевидения? Я получила целую кучу полезных советов, большинство которых давали ясно понять, что каждая программа уникальна и отличается от всех остальных. С одним исключением: все до единого встреченные мною сценаристы сравнивали работу на телевидении с одним и тем же образом – прокладкой рельсов для надвигающегося скорого поезда. Сюжет – это рельсы, и ты должна укладывать их, потому что надвигается этот самый поезд. Поезд – это производство. Ты продолжаешь писать, продолжаешь укладывать рельсы, потому что поезд производства надвигается на тебя – несмотря ни на что. Каждые восемь дней съемочной группе нужно начинать готовиться к новому эпизоду: искать съемочные площадки, строить декорации, создавать костюмы, находить реквизит, планировать съемки. И каждые восемь дней после этого группе нужно снимать новый эпизод. Восемь дней на подготовку. Восемь дней на съемки. Восемь дней, восемь дней, восемь дней, восемь дней. Это означает, что каждые восемь дней этой съемочной группе нужен новехонький сценарий. И моя работа, черт возьми, обеспечить его. Каждые. Восемь. Дней. Потому что худшее, что ты можешь сделать, – это застопорить производство, сбросить поезд с рельсов и вогнать студию в сотни тысяч долларов убытков, пока все тебя ждут. Именно так превращаются из просто телесценаристов в телесценаристов-неудачников. Поэтому я научилась укладывать рельсы оперативно. Искусно. Творчески. И при этом быстро, как долбаная молния. Присы́пать слоем вымысла. Вставить в брешь какую-то историю. Приколотить по краям воображением. Я всегда ощущаю пятой точкой жар мчащегося поезда. Он так и норовит меня раскатать. Но я не отступаю в сторону, позволяя холодному ветру ударить в лицо, когда поезд пронесется мимо. Я никогда не отступаю. Не потому, что не могу. Просто не хочу. Что это тогда за веселье? А ведь как по мне, на всем свете нет лучшего веселья. Этот адреналин, эта спешка, это… я называю это гулом. Этот гул, который гудит внутри моей головы, когда я нахожу нужный творческий ритм, нужную скорость. Когда укладка рельсов переходит от ощущения, будто карабкаешься на четвереньках в гору, к ощущению полета по воздуху без малейших усилий. Словно преодолеваешь звуковой барьер. Все внутри просто переключается. Я преодолеваю творческие границы. И ощущение от укладки рельсов меняется, трансформируется, превращается из напряжения в экзальтацию. Я теперь дока в этом деле – в плетении небылиц. Я могла бы выступать в этом виде спорта на Олимпиаде. Но есть еще одна проблема. Я стара. Не в том смысле, что потрясаю кулаками и ору, если кто-то удумает пробежаться по моей лужайке. И не в морщинисто-почтенно-старейшинском смысле. Снаружи я вообще не похожа на старуху. В смысле снаружи я выгляжу очень даже хорошо. Я выгляжу молодо. И, возможно, мне никогда не светит выглядеть каргой преклонных лет. Серьезно. Я никогда не состарюсь. Не потому, что вампирша или что-то в этом роде. Я никогда не состарюсь, потому что я – дочь своей матери. Моя мать? Она выглядит невероятно. В худшем случае, в свой самый плохой день, она похожа на слегка обеспокоенную двадцатипятилетнюю женщину, которая накануне слишком рьяно веселилась на вечеринке. Этой женщине скоро исполнится… ей не понравится, если я вам скажу. Так чтобы вы знали: у моей матери шестеро детей, семнадцать внуков и восемь правнуков. Каждый раз, когда ее вижу, говорю, что она потрясно выглядит. И это правда. Все женщины в моем роду выиграли в генетическую лотерею. Думаете, я шучу? Ничуть! Старея, я встану в один ряд с остальными женщинами по маминой линии и буду наслаждаться всеми привилегиями от обналичивания этого выигрышного билета. Потому что мы не просто выиграли в лотерею – мы получили джекпот, детка. Все шесть чисел[4]. Мои тетки, кузины, сестры – все мы, потомки моей бабули Роузи Ли, – начинаем чертовски хорошо выглядеть с возрастом. Мы с моей сестрой Сэнди любим напоминать друг другу, что «будем самыми горячими штучками в доме престарелых». Именно это одновременно и горько, и сладко, и печально. Из-за моего мозга. Мой мозг. О, мой мозг! Мой мозг – он такой старый! Ужасно старый. Старый до беззубости. Так что да, я буду одной из двух самых горячих штучек в доме престарелых «Закат» для тех, кто не желает такой жизни, как в «Серых садах»[5]. Но хотя мне наверняка суждено быть королевой этого бала старых перечниц, я не вспомню о том, что когда-то мне казалось, будто быть сексуальной штучкой в доме престарелых – это весело. Может быть, внешне я и выиграла в генетическую лотерею, но вот внутри… Мы тут делаем выбор между вином и туалетной бумагой, договорились? Моя память – полный отстой. Это незаметно. Наверное, не будь у меня необходимости с утра до вечера самовыражаться, вытаскивать из собственной головы слова, я бы этого и не заметила. Но мне приходится. Так что я об этом знаю. Может быть, если бы моей первой телевизионной работой не был медицинский сериал, который заставлял меня с воплями кидаться к врачу с ипохондрической уверенностью в опухолях и болезнях всякий раз, стоило мне чихнуть, я списала бы все это на недостаток сна. Но он заставлял. Так что списать не выйдет. Имена забываются. Подробности одного события смешиваются с другим. Феерическую историю, которую, как я была уверена, рассказал один человек, на самом деле рассказывал другой. Содержимое моей черепной коробки – выцветающая фотография. Истории и образы уплывают в неведомые дали, оставляя проплешины там, где следовало быть имени, событию или месту. Любой, кто смотрел «Анатомию страсти», знает, что я одержима лечением болезни Альцгеймера. Любой, кто знаком со мной хотя бы шапочно, в курсе, что больше всего на свете я боюсь заболеть болезнью Альцгеймера. Так что я абсолютно уверена: эта болезнь у меня есть. Я уверена, что у меня есть Альцгеймер. Настолько уверена, что хватаю остатки своей памяти и мчусь с ними к врачу. Альцгеймера у меня нет. Пока. (Спасибо тебе, вселенная! Ты красавица и умница!) У меня нет Альцгеймера. Просто я стара. Наполним бокалы за мою юность. Просто время мне не друг. Мою память медленно, но верно вытесняют пустые пространства. Детали моей жизни исчезают. Со стен моего мозга воруют картины. Это изнурительно. Это приводит в растерянность. А порой бывает смешно. И часто печально. Но. Я зарабатываю на жизнь плетением небылиц. Всю жизнь этим занимаюсь. Так что… Даже не подчиняясь никакому плану, даже не предпринимая сознательных попыток, даже не осознавая, как это получается, рассказчица внутри меня делает шаг вперед и решает проблему. Моя внутренняя лгунья берется за дело, отодвигая в сторону мозг, и принимается сучить пряжу. Начинает просто… заполнять пустые пространства. Латать дыры и соединять точки. Укладывать рельсы для поезда, который надвигается, несмотря ни на что. Потому что это весело, детка. Залакировать отсутствующую действительность вымыслом – вот цель. Эта книга – не вымысел. Она не о персонажах, которых я придумала. Ее действие происходит не в «Сиэтл Грейс» и не в «Поуп и партнеры». Она обо мне. Она имеет место в реальности. И в ней, по идее, должны быть только факты. Что означает, что я не могу ничего приукрасить. Не могу понемножку прибавить то тут, то там. Не могу приспособить здесь ленточку, а вон там горстку блесток. Не могу придумать концовку получше или ввести более волнующий поворот. Не могу просто сказать «да ну на фиг» и выдумать славную небылицу. Я не могу травить байки. Мне необходимо рассказать вам правду. Все, с чем мне приходится работать, это правда. Но это моя правда. И в этом заключается проблема. Вы понимаете, верно? Итак, вот он, мой отказ от ответственности. Правда ли все то, что написано в этой книге, до последнего-распоследнего словечка? Надеюсь, что так. Думаю, так. Верю, что так. Но как я, черт возьми, смогу вспомнить, если это было не так? Я стара. Мне нравится выдумывать. Ладно. Это возможно. Где-то здесь вполне могут оказаться рельсы. Я вообще могла уложить рельсы для поезда по всем этим страницам. Я не нарочно. Я не старалась это сделать. И не думаю, что сделала. Но это возможно. Это правда, которую я помню. Правда, какой я ее знаю. Настолько, насколько может знать старая лгунья. Я очень-очень стараюсь. И поэтому, даже если я не изложила в точности каждую деталь… что ж… …еще раз для галерки, все вместе… Я стара. И я люблю врать.