Слабая вспышка эмоций, возможно опасения, скользнула по лицу Алехандро. — Даже представить не могу, почему они так решили, — только и сказал он. Но я заставила его понервничать. — Расскажи мне, кто эти «Дети Говорящего Креста»? — спросила я. — Понятия не имею, — ответил он. — Нет, думаю, имеешь. Зачем этим людям, кем бы они ни были, красть именно Ицамну? — Возможно, по каким-нибудь политическим соображениям, которых тебе не понять, — медленно произнес он. — Или, возможно, это просто компания юных хулиганов, бунтующих против своих родителей и творящих безобразия, впутывая невинных людей! Он странно посмотрел на меня, бросил несколько монет на стол за пиво и торопливо вышел из ресторана. «Так, замечательно! — сказала я себе. — Он знает все, что знаешь ты, а ты знаешь не более того, что знала раньше. И он никогда тебе ничего не расскажет, потому что теперь убежден в том, что ты — мерзкая старая корова!» Я расплатилась за еду и поймала такси до музея. Я попросила водителя остановиться в квартале от места назначения и оставшийся путь прошла пешком. Заплатив за вход, я несколько минут делала вид, что осматриваю экспозицию, а затем, как и днем ранее, я проскользнула в дверь на последнем этаже с табличкой «Проибидо энтрар», тихо вошла в кабинет дона Эрнана, заперев за собой дверь. Мне не хотелось, чтобы меня кто-нибудь увидел, и уж совсем не хотелось, чтобы меня застукал здесь майор Мартинес. Несмотря на то что дон Эрнан давно разменял пенсионный возраст, музейное руководство позволило ему устроить в музее небольшой кабинет в знак признательности за его вклад в изучение майя вообще и в частности, за его щедрость по отношению к музею. Многие из экспонатов на этажах под кабинетом появились благодаря его пожертвованиям. Комната не слишком походила на кабинет и представляла собой темное маленькое помещение в конце длинного коридора на последнем этаже. Там до сих пор пахло сигарами, которыми он себя баловал, и я тихонько на пару дюймов приоткрыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. В комнате было не особенно светло, отчасти из-за пасмурной погоды, но я боялась включать настольную лампу. Я подумала, что из коридора свет лампы может оказаться заметен. Мое лицо горело от стыда при одной только мысли, что меня найдут здесь, когда я буду обыскивать кабинет. Что я скажу? Я задумалась. Скажу, что доктор Кастильо послал меня что-то взять? И что именно? Действительно, если задуматься, что, черт возьми, я здесь делаю? Хочу найти карту, на которой указано его точное местонахождение? Я почувствовала приступ раздражения. Дон Эрнан сказал, что собирается уехать из города и позвонит по возвращении. Он все время так поступал, по крайней мере так было всегда. Возможно у него все в порядке, а я занимаюсь глупостями. Но я находилась в его кабинете, обуреваемая тревогой за пожилого человека. Я уже совершила преступление, пусть и незначительное, проникнув в кабинет без разрешения, так что нужно идти дальше, решила я. Я огляделась. Комната была такой же, какой я ее помнила: повсюду масса книг и бумаг, на столе рассыпаны керамические черепки. Будет сложно найти что-либо в этом беспорядке, но мне очень быстро удалось обнаружить логичный исходный пункт своего расследования — дневник дона Эрнана. У окна был удобный уступ, ведущий, как это часто встречается в архитектуре старых зданий, к пожарной площадке. После короткого размышления на тему, какой идиот додумался устроить пожарную площадку за пределами запертой комнаты, я начала просматривать записи в дневнике, сделанные похожим на паутинку почерком дона Эрнана. Я уже совершенно освоилась, как вдруг услышала шаги в коридоре. Я стояла, не шевелясь и стараясь не дышать. Шаги стихли у двери в кабинет. Я услышала звяканье ключей, и кто-то пытался сначала одним, потом другим ключом отпереть дверь. Я не сомневалась, что какой-нибудь ключ в конце концов подойдет, и в панике оглядела комнату в поисках места, где можно было спрятаться. В этот момент послышался страшный шум: кто-то вызвал очень старый грузовой лифт, располагавшийся дальше по коридору. Тот, кто находился по ту сторону двери, перестал подбирать ключи и замер. Этот человек или люди, видимо, также как и я, меньше всего хотели, чтобы их здесь застали. Под лязганье и грохот грузового лифта я тихонько проскользнула через открытое окно на площадку пожарного выхода, опустив за собой раму окна. Только я это сделала, как услышала щелканье замка и скорее почувствовала, чем увидела, как дверь осторожно открылась. Я вжалась в стену рядом с окном. Прошло несколько минут, прежде чем я смогла восстановить хоть толику самообладания и, стараясь не шевелиться, осмотреться вокруг. Задача была не из легких, поскольку я плохо переношу высоту. Даже при самых благоприятных условиях, чего никак нельзя было сказать о моем теперешнем положении, стоя на открытой пожарной площадке четвертого этажа, я бы все равно чувствовала себя очень неуютно. Посмотрев вправо и вниз, я заметила, что ступеньки пожарной площадки, по-видимому, чтобы воспрепятствовать грабителям, вели не вниз, а к другому окну, расположенному двумя этажами ниже. Мне не понравилась перспектива залезть в чужой кабинет. Но, как бы там ни было, воспользоваться этой лестницей я смогла бы лишь теоретически, так как, чтобы добраться до ступенек, я должна была пройти мимо окна кабинета дона Эрнана. А поскольку окно было приоткрыто, то я слышала, что незваный гость все еще находился там, сантиметр за сантиметром обыскивая кабинет. Мне вдруг пришло на ум, что это мог быть доктор Кастильо, но он не стал бы подбирать ключ, чтобы войти, а затем методично обшаривать собственный кабинет. Посмотрев вниз, я увидела, что нахожусь у задней стороны музея, в переулке, который выходил на более широкую улицу. Напротив находилось другое здание, у которого не было окон на обращенной к музею стене. В моем разыгравшемся воображении, которое и в лучшие времена было слишком богатым, я уже видела свидетелей в тени проулка. Чем дольше я стояла там, тем хуже мне становилось. Прилив адреналина, который помог мне так быстро выбраться из окна, теперь подливал масла в огонь, вызывая то, что можно было бы назвать настоящим приступом паники. Мое сердце билось так громко, что я была уверена — его стук слышно в кабинете. Мне не хватало воздуха, как бы часто или глубоко я ни дышала. Я постаралась сосредоточиться на том, чтобы не шевелиться и нормально дышать, но меня переполняло желание любой ценой покинуть эту ненадежную пожарную площадку. Видимо, небольшая здравомыслящая часть моего мозга все-таки продолжала работать и оценивать ситуацию, потому что я вдруг поняла, что прислонилась к чему-то очень неудобному, и в конце концов выяснилось, что это — железная лестница. Вытянув шею, я разглядела, что она ведет на плоскую крышу музея. Как можно медленнее и тише я повернулась, медленно поставила ногу на первую перекладину, затем другую ногу на вторую. Я почти достигла конца лестницы, когда ступила на обломившуюся перекладину, издав при этом резкий лязгающий металлический звук, да такой, что он показался мне самым громким звуком в мире. Я услышала, как кто-то начал поднимать окно, и, собрав остатки сил, подтянулась и перевалилась через верх лестницы, уткнувшись лицом в посыпанную гравием поверхность плоской крыши. Я лежала, не шевелясь и представляя, как кто-то выбирается по пожарному выходу и поднимается по лестнице. Но никто не появился, и по прошествии времени, показавшегося мне вечностью, я услышала, как окно закрылось и раздался громкий щелчок, словно окно заперли. Я пролежала неподвижно еще несколько минут, затем перевернулась на спину и села. Надо мной рядом с кирпичной стеной возвышался большой железный бак, который я приняла за шахту лифта. Медленно, спиной вперед я начала продвигаться к баку, полагая, что он послужит мне укрытием. На крыше я чувствовала себя еще незащищенней, чем на пожарной площадке. Мне хотелось вжаться в угол и переждать, пока опасность не минует. Я подумала, что если я доберусь до бака, то смогу отдохнуть, прячась в его тени, и обдумать, что мне делать дальше. Ладони кровоточили от камней, за которые я цеплялась, пока ползла по усыпанной гравием крыше, но наконец я почувствовала, как спиной коснулась бака. Я попыталась вжаться в него. Но, протянув руку, я ощутила не стенку бака, а нечто холодное, как сама смерть. Кан У меня до сих пор перед глазами стоит картина: Эрнан Кастильо Ривас в тот самый день. Это кан, день ящерицы, знака Повелителя Маиса, приносящего изобилие. Согласно восстановленному мной ходу событий, дон Эрнан сидел в кафе в пыльной маленькой деревушке, расположенной на грязной, никуда не ведущей дороге. В этой деревне есть только крошечное кафе, в котором он сидит, однонасосная бензоколонка и пара магазинов. Один из них — сувенирная лавка, победа надежды над здравым смыслом, поскольку туристы здесь редкость. Еще есть кабинет врача — местный доктор принимает только по вторникам — и пять или шесть маленьких домиков с белеными стенами, крытыми соломой крышами, с курами и маленькими детьми, которые ковыряются в земле во дворах. Несмотря или, возможно, вопреки этой нищете, во дворе перед каждым домом, цепляясь за шпалеры, растут ярко-красные цветы. За этими маленькими домами простираются кукурузные поля жителей деревни. Сады и поля отделяются друг от друга каменными изгородями. Несмотря на пыль, я чувствую запах апельсиновых деревьев. Из-за сильной жары дон Эрнан сидит на веранде кафе за столиком в густой тени. Так как это день ящерицы, я вижу, как время от времени по плиткам веранды пробегает ящерка и забирается вверх по шпалерам. Гваделупе, жена владельца и мать трехлетнего Артуро, приносит своему посетителю панучо — крошечные тортильи, на которых лежит мясо цыпленка, кусочки авокадо, пережаренная фасоль и сваренные вкрутую яйца, и холодное пиво с лаймом. Дон Эрнан — крупный мужчина. С первого взгляда вас сразу поражают его размеры и выразительные брови — два дугообразных акцента над темными глазами. Он носит усы и испанскую бородку, его волосы по-прежнему густые, но совершенно седые, и если им не уделять постоянного внимания, превращаются в непослушные космы. Несмотря на размеры и возраст, он всегда был активным человеком. Лишившись женской заботы после смерти жены, он приобрел несколько помятый вид, но тем не менее продолжал с головы до ботинок и трости одеваться в элегантные светло-желтые цвета тропиков. Не имеющий собственных детей, он души не чаял в чужих. Я представляю, как маленький Артуро отважился выйти на веранду, с любопытством рассматривая незнакомца, и попал под чары дона Эрнана, который одарил его парой песо. Несколькими днями или, возможно, неделями раньше, погрузившись в изучение несметного количества ящиков с артефактами в архивах музея, вглядываясь в каждый предмет через лупу, которую он носил на шее на цепочке, он обнаружил и расшифровал надпись, которая и привела его в маленькое кафе в этой деревушке. Зная, что ему понадобятся более молодые и зоркие глаза и более сильные руки и ноги, он вспомнил, кто из его знакомых не связан с политикой и не страдает от алчности, и сделал звонок, который привел меня в Мексику. Возможно, именно тогда, когда мой рейс пересекал Карибы, он заподозрил, что кто-то еще обнаружил его открытие, и отправился в это поспешное и необдуманное путешествие. Подозревая, что за ним могут следить, он не вернулся в свой номер в гостинице, а отправился из кабинета в музее окружным путем: на такси по закоулкам, затем несколько кварталов пешком, пыхтя от напряжения, потом на автобусе в Вальядолид, где он провел день или два, чтобы завершить все приготовления, и, наконец, в эту деревню на взятой в прокат машине. В универсальном магазине он купил фонарь, компас и веревку. В какой-то момент во время подготовки, поскольку он привык держать слово, дон Эрнан позвонил мне в «Каса де лас Буганвильяс», чтобы отменить ужин, но ничего не сказал о том, что он обнаружил. Итак, дон Эрнан сидит в ожидании, то сворачивая, то разворачивая мятый листок бумаги, который привел его в это место. Чего он ждет? Помощи? Спасения? Своего убийцу? Он больше не позвонил ни мне, ни какому-либо другому своему другу или коллеге. Возможно, он заметил помятый синий пикап, который уж слишком часто проезжал мимо него по дороге, ведущей в никуда. А быть может, он почувствовал, как к нему приближаются и сгущаются некие силы, какие-то из них добрые, а какие-то злые, и он хотел оградить нас от них. Только один человек может спасти его, который даже теперь отчаянно ищет то место, где находится дон Эрнан. Но как дон Эрнан узнает его? Как ему угадать, кто хочет ему помочь, а кто желает ему смерти? Ответ неизвестен. Труп за баком для воды, как я узнала день спустя, после того как обнаружила его, принадлежал молодому человеку по имени Луис Валлеспино. И по сей день я очень смутно помню, что же произошло после того, как я коснулась его мертвой руки. Единственное, что я могу сказать наверняка, это то, что я никогда не смогу забыть его лица. Оно было спокойным, с длинными-предлинными ресницами и лишь намеком на пушок над верхней губой, возможно, первая попытка отрастить усы. Юноша на пороге зрелости. Ему было не больше пятнадцати или шестнадцати. Сбоку на голове был виден след от удара, оказавшегося смертельным. Его тело, так неестественно торчащее из-за бака для воды, напоминало Тряпичного Энди[11] и от этого он казался еще моложе и уязвимее. Каким бы ни был Луис Валлеспино при жизни, мертвым он казался очень милым. Выражение его лица показалось мне печальным, словно он осознал утрату шансов на жизнь. Хотя, быть может, это лишь отражение моей собственной скорби при виде этого юного лица. Мне показалось, что время замерло на то короткое мгновение, что я таращилась на него. Затем меня охватил ужас от увиденного. Помню, что, словно в кошмарном сне, я попыталась закричать, но не смогла произнести ни звука. Я попыталась встать, но мышцы меня не слушались. Затем мне удалось подняться и вцепиться в вентиляционный люк. Он был не заперт, и я, почти падая, спустилась по деревянной лестнице, ведущей на нижний этаж, а затем направилась к лестничному колодцу, выход из которого вел на задворки музея. Я смутно помню, как я поймала такси у площади перед зданием музея, и попросила водителя отвезти меня в «Каса де лас Буганвильяс». Сомневаюсь, что по прибытии в гостиницу я смогла что-то связно рассказать, но Сантьяго и хватило этого, и он вызвал полицию и послал за врачом. Доктор сделал мне укол, и я отключилась до утра. Проснувшись, я обнаружила, что у двери моего номера дежурит полицейский. На мой взгляд, это не слишком украшало обстановку, а также не особенно улучшало мое настроение. Наверно, когда я выглянула за дверь, дежуривший офицер полиции сообщил, что я проснулась, потому что, когда я приняла душ и оделась, мой «любимый» полицейский Игнасио Мартинес уже поджидал меня внизу. Теперь можно попробовать немного схитрить! Без сомнения, его первым вопросом будет что-то вроде: «Что именно вы делали на крыше музея, сеньора?» Принимая душ, я обдумала несколько вариантов ответа. Проблема, связанная с ложью, как всем нам известно, заключается в том, что стоит вам начать лгать, и уже трудно остановиться. Моя вина заключалась в том, что я не рассказала Мартинесу все, что знала об ограблении в баре и о том, зачем я приехала повидаться с доном Эрнаном. Мне всегда было приятно сознавать, что подобное, а именно ложь, не является для меня нормой поведения в подобной ситуации, но Мартинес не принадлежал к числу тех, кому я была готова доверить своих друзей или себя, коли на то пошло. Я не была уверена в том, как он отреагирует на мои попытки обыскать офис дона Эрнана, поэтому теперь мне придется солгать, чтобы найти выход из положения. Вопрос в том, какой ответ мне выбрать. Может: «Я поднялась по ступенькам, надеясь встретиться с доном Эрнаном, и, заблудившись на лестнице, случайно оказалась на крыше»?