Мохаммед еще какое-то время изумленно смотрел на него, а потом радостно оскалился, обнажив беззубые десны. Они работали с неистовой поспешностью, а тем временем приглушенный стук парового двигателя становился все громче, все настойчивей. Кораблик двигался тяжело, нехотя, словно противился усилиям штурвальных направить его движение поперек протоки. Повинуясь попутному ветру, он то и дело сворачивал, угрожая тем самым запутать в сети собственный руль. Но подпрыгивающие на волнах поплавки в конце концов протянулись в ряд, от мангровых зарослей с одной стороны к противоположному берегу, пока в состоянии мрачной сосредоточенности Себастьян с помощью возглавляемых Мохаммедом людей потихоньку травил сеть с кормы корабля. Каждые несколько минут то один, то другой поднимал голову и вглядывался в сторону излучины, ожидая увидеть появление немецкого катера и услышать сухие выстрелы «маузеров». Корабль, оставляя за кормой ряд поплавков, постепенно приближался к северному берегу, и тут вдруг Себастьян увидел, что сеть оказалась коротка: не хватало примерно пятидесяти ярдов. В линии обороны будет серьезная брешь. Если катер пройдет поворот, держась этого берега, они пропали. А дыхание паровой машины слышалось уже совсем близко, так близко, что Себастьян слышал металлическое повизгивание коленчатого вала. И тут еще возникла другая проблема. Как закрепить конец сети? Если оставить его свободным, сеть снесет течением, и путь для катера будет, считай, открыт. – Мохаммед, тащи-ка сюда бивень. Самый крупный. Быстро! Бегом! Мохаммед умчался прочь и вернулся немедленно, а с ним двое стрелков, согнувшихся под тяжестью длинного, изогнутого слоновьего клыка. Непослушными от спешки руками Себастьян привязал клык к концу сетевой веревки. Потом, кряхтя от усилий, они с Мохаммедом перевалили его через борт и бросили в воду. Как только раздался плеск, Себастьян, махнув рукой по направлению течения, крикнул кормчему: «Пошел!» К счастью араб догадался и повернул руль поперек течения. Корабль развернулся и снова двинулся в сторону моря. Не говоря ни слова, Себастьян и его стрелки выстроились на корме и стали внимательно наблюдать, что происходит на повороте протоки. Пальцы каждого из них крепко сжимали короткоствольную винтовку-слонобой, лица у всех были суровы и сосредоточенны. Пыхтение паровой машины становилось все громче и громче. – Стреляйте, как только появится из-за поворота, – приказал Себастьян. – Чем чаще, тем лучше. Они должны смотреть только на нас, тогда не заметят сетки. Оставляя за собой клубящийся из трубы хвост серого дыма, катер обогнул мыс и вышел из-за поворота, на носу его развевался трехцветный, красно-желто-черный имперский флаг. Небольшое, аккуратное судно длиной в сорок футов, с низкой посадкой, с небольшой палубной рубкой в кормовой части, сияющей в ярких лучах солнца белой краской, уверенно резало воду, образуя по обеим сторонам носа, словно седые усы, белоснежную пену. – Огонь! – заревел Себастьян, увидев собравшихся на передней палубе солдат-аскари. – Огонь! Голос его утонул в дружном залпе крупнокалиберных винтовок. Один из аскари, широко раскинув руки, замер на мгновение в позе распятия, откинулся назад и, шмякнувшись спиной о палубную рубку, тихонечко сполз на палубу. Товарищи его рассыпались в разные стороны, ныряя и прячась за стальным бортом. На палубе осталась только одна фигура, дородная, в светло-серой форме германских колониальных войск, в фетровой шляпе с широкими опущенными полями и сияющими золотом погонами на плечах. Себастьян поймал его на мушку, совместил ее с прорезью прицела и нажал на спусковой крючок. Винтовка радостно подпрыгнула, приклад ударил в плечо, и он увидел, как с поверхности реки в сотне ярдов позади катера поднялся фонтан брызг. Себастьян выстрелил снова и, предчувствуя жесткую отдачу в плечо, закрыл глаза. Когда он снова открыл их, немецкий офицер продолжал стоять и, вытянув правую руку, стрелял в Себастьяна из пистолета. Стрелок он оказался куда более опытный, чем Себастьян. Пули, выпущенные им, жужжа, пролетали совсем близко от головы или же смачно шлепались о борт парусника. Себастьян торопливо нырнул за бочку с водой и выцарапал из патронташа еще пару зарядов. Аскари тоже вступили в бой, на фоне глухих, гулких выстрелов из слонобоев трескучий, ломкий огонь «маузеров» звучал гораздо отчетливей и громче. Себастьян осторожно приподнял голову над бочкой и выглянул. Катер плавно вписался в поворот, с внезапным смятением Себастьян понял, что немецкое судно проскочит мимо сети футов на двадцать. Он выронил винтовку на палубу и вскочил на ноги. Вражеская пуля свистнула прямо возле его уха так громко, что чуть не повредила барабанную перепонку. Он непроизвольно пригнулся, потом еще раз прикинул траекторию движения катера и бросился к рулевому. – В сторону! – закричал он, охваченный волнением и страхом. Он грубо оттолкнул его от румпеля и повернул руль под прямым углом к курсу. В опасной близости к сети парусник развернулся корпусом поперек протоки и пошел наперерез катеру. Себастьян оглянулся и увидел, что толстый немецкий офицер, повернувшись к рулевой рубке, что-то кричит туда – видимо, отдает приказ. Почти немедленно нос катера взял в сторону, словно вторя маневру парусника, и в груди Себастьяна поднялась волна радости. Теперь катер шел прямо на ряд маленьких, обозначающих расположение сети черных поплавков. Себастьян увидел, как немецкий катер на полном ходу врезался в сеть, и от радости у него перехватило дыхание. Он еще крепче сжал румпель, да с такой силой, что, казалось, костяшки сейчас прорвут кожу, и из груди его вырвался ликующий стон облегчения. Ряд поплавков неожиданно исчез под водой, оставив после себя на поверхности лишь легкую рябь. Еще секунд десять катер мчался вперед, потом ровный рокот двигателя сменился громким стуком, скорость движения резко упала, и носовая часть вдруг заплясала на воде. Разрыв между двумя судами стал неуклонно расти. Себастьяну видно было, как немецкий офицер выволок из рулевой рубки испуганного аскари и принялся немилосердно колотить его по голове, но ни пронзительный визг тевтонца, ни его ярость ситуации нисколько не изменили – расстояние между паровым катером и парусником продолжало быстро увеличиваться. А вопли немецкого офицера потонули в ликующих криках команды парусника: люди топали ногами, прыгали и плясали по палубе, не в силах сдержать буйной радости. Кормчий-араб подскочил к бочке с водой, развернулся задом и задрал свою грязную робу, издевательски демонстрируя немцу с его командой голую задницу. 11 Парусник степенно удалялся: сначала вышел за пределы досягаемости винтовочных пуль, а потом и вовсе скрылся из виду, а охваченный бессильной злобой Герман Флейшер все еще пребывал в состоянии, близком к эпилептическому припадку. В отчаянии он бегал по крошечной палубе катера, неистово размахивая огромными, с окорок, кулачищами, а его верные аскари метались из стороны в сторону, стараясь от них увернуться. Сам комиссар время от времени приближался к неподвижному телу лежащего без сознания рулевого и злобно пинал его ногой. Но ярость его в конце концов перегорела и несколько поутихла, и он отправился на корму. Перегнувшись через поручни, Флейшер пристально разглядывал намотавшийся на гребной винт огромный пучок сети. – Сержант! – хриплым, надрывным голосом воззвал он. – Послать двух человек с ножами за борт и быстро срезать эту дрянь! Вокруг него вдруг воцарилась полная тишина, всякое движение сразу прекратилось. Каждый из подчиненных пытался сжаться в комок, стать невидимкой, исчезнуть – лишь бы только выбор не пал на него. Сержант отобрал двоих «добровольцев», приказал им раздеться догола и подтолкнул к корме, не обращая внимания на испуганные, умоляющие взгляды этих бедняг. – Поторопи их, – проворчал Герман. Сам же он направился к своему складному стулу. Его личный мальчишка-денщик уже успел сервировать на столике ужин вместе с обязательной кружкой пива, и Герман набросился на еду. Вдруг со стороны кормы раздались писк и громкие всплески, а затем яростные винтовочные выстрелы. Герман сдвинул брови и оторвал глаза от тарелки. – Одного из наших людей утащил крокодил, – в смятении доложил ему сержант. – Ну так что ж, пошли вместо него еще одного, – отозвался Герман. С неизменным удовольствием он вернулся к еде. И последняя порция колбасы показалась ему особенно вкусной. Сеть намоталась на лопасти и вал винта так плотно, что последние куски ее уже при свете лампы удалось снять только в час пополуночи. Когда паровой катер медленно, с трудом двинулся вниз по протоке к морю, выяснилось, что несущий вал двигателя шатается, один из его подшипников был явно неисправен: даже при вчетверо меньшей скорости со стороны кормы доносились угрожающий стук и звуки пробуксовки. Наступил мертвенно-бледный, серовато-розоватый рассвет; когда они, словно крадучись, прошли мимо последнего мангрового острова, команда воспрянула духом, и катер вышел из протоки навстречу лениво колыхающимся водам Индийского океана. Утро было безветренным, стоял мертвый штиль, и Герман без особой надежды стал всматриваться в туманную полумглу, за которой скрывался далекий горизонт. Он приказал плыть так далеко, надеясь на тот, впрочем маловероятный, случай, что ночью, в темноте, корабль беглецов натолкнется на какую-нибудь илистую отмель, которые частенько попадались на этой реке, и застрянет. – Стоп машина! – крикнул он своему побитому штурвальному. Стук измученного двигателя умолк, и катер тяжело заколыхался на маслянистой зыби медленных океанских волн. Значит, они удрали, и следа от них не осталось. Выходить на поврежденном катере в открытое море опасно, тут рисковать никак нельзя. Он должен возвращаться, придется бросить эту дряхлую парусную посудину вместе с ее грузом слоновой кости, с ее командой претендентов на виселицу, черт с ними, пускай плывут себе к негодяям и морским разбойникам в Занзибар. Комиссар угрюмо смотрел на просторы открытого океана, оплакивая в душе потерянный груз слоновой кости. Он ведь стоил, наверное, не менее миллиона рейхсмарок, и лично его неофициальная комиссия за такой груз могла быть очень даже приличной. И еще он горевал о том, что из его рук ускользнул этот англичанин. Вешать англичан ему еще не доводилось. Флейшер вздохнул и попытался утешить себя мыслью о том проклятом американце, который сейчас небось переваривается в утробе крокодила, хотя, откровенно говоря, его бы больше утешило, если бы он своими глазами видел, как этот негодяй извивается и дрыгает ногами в петле. Комиссар еще раз вздохнул. Ну уж ладно, ничего не поделаешь. По крайней мере, этот бандит Флинн O’Флинн, неизменно присутствуя на границе, больше никогда не станет для него источником постоянной тревоги, а кроме того, не придется больше страдать от придирок губернатора Шее и его бесконечных требований предоставить ему голову Флинна. Теперь было время завтрака. Флейшер хотел было уже отвернуться, но тут вдалеке, в свете разгорающегося утра внимание его привлек какой-то предмет. Чем дольше Герман смотрел на него, тем все более отчетливо вырисовывался длинный, низкий его силуэт. Аскари тоже заметили этот, теперь уже казавшийся огромным силуэт корабля и подняли крик. Квадратные орудийные башни с тонкими пушечными стволами, три высокие дымовые трубы, четкие геометрические линии снастей и палубных надстроек. – «Блюхер»! – в диком восторге заорал Герман. – Боже мой, это же «Блюхер»![26] Он узнал этот крейсер, поскольку видел его менее полугода назад стоящим на рейде в заливе Дар-эс-Салама. – Сержант, тащи скорее ракетницу! – приплясывая от возбуждения, приказал Флейшер. В ответ на срочное сообщение Германа губернатор, должно быть, выслал крейсер «Блюхер», приказав ему немедленно двигаться на юг и блокировать устье реки Руфиджи. – Двигатель запустить! Schnell! Курс на крейсер! – крикнул он рулевому. А сам вставил толстую сигнальную ракету в казенник ракетницы, со щелчком закрыл ее и направил ствол в небо. Рядом с высоким корпусом крейсера катер казался совсем крохотным, словно плавающий листик дерева рядом с лодкой. Герман опасливо посмотрел на спущенную по борту хлипкую веревочную лестницу, по которой ему предстояло подниматься на борт корабля. Его аскари услужливо помогли ему благополучно преодолеть узенький зазор между судами, и Флейшер с минуту в полном отчаянии висел над водой, пока не нащупал ногами перекладины, а потом с огромным трудом начал свой подъем. Пот катился с него градом, когда двое матросов помогли ему ступить на палубу и увидеть перед собой почетный караул из десятка с лишним матросов. Караулом командовал юный лейтенант в накрахмаленной до хруста белоснежной тропической форме. Герман отделался от услужливых рук матросов и, щелкнув каблуками, встал по стойке смирно. – Комиссар Флейшер, – представился он, все еще слегка пыхтя от перенесенного напряжения. – Лейтенант Кайлер, – щелкнул в ответ каблуками офицер и отдал ему честь. – Я должен немедленно встретиться с капитаном, – сказал Флейшер. – Дело чрезвычайной важности. 12 Капитан первого ранга граф Отто фон Кляйн, приветствуя Германа, важно отвесил ему поклон. Это был стройный мужчина высокого роста с аккуратной светлой бородкой клинышком, тронутой несколькими седыми прядками, что придавало ему еще больше достоинства. – Значит, англичане высадили в дельте реки Руфиджи полномасштабный экспедиционный корпус, поддержанный крупными боевыми кораблями? Я вас правильно понял? – сразу переходя к делу, спросил он. – Серьезность ситуации в докладе была несколько преувеличена, – ответил Герман, горько пожалев о поспешно эмоциональных словесных формулировках своего послания губернатору, – в ту минуту он пылал патриотическим энтузиазмом. – На самом деле там было только… мм… – замялся он, – только одно судно. – И какова же была его военная мощь? Вооружение? – строго спросил Кляйн. – Мм… это был… невоенный корабль. Фон Кляйн сдвинул брови: – Какого типа? Смутившись, Герман покраснел. – Арабское одномачтовое каботажное судно. Длина корпуса около двадцати двух метров.