– Цела-целехонька, Гарри. Ни единой пробоины. Я мысленно зааплодировал моей красавице. Теперь мы впервые оказались как на ладони у артиллерийского расчета, находившегося в полумиле от нас по ту сторону рифа, – и я, развернувшись в заводи, ненароком подставил «Танцующую» бортом к линии огня. Словно почуяв последний шанс, трехфунтовка принялась осыпать нас снарядами. Они падали в воду, вздымая высоченные фонтаны – слишком близко, не оставляя мне времени на размышления. Я снова развернул «Танцующую», направил ее на узкий пролом и позволил ей мчать прямиком к пробоине в Артиллерийском рифе. Доверился ей; но когда мы прошли точку невозврата, живот у меня скрутило от ужаса: стоило лишь взглянуть за пролом, в открытое море, и мне показалось, что впереди дыбится целый океан, готовый обрушиться на хрупкое суденышко, словно неукротимый монстр. – Чабби, – глухо позвал я, – ты только глянь. – Гарри… – прошептал он, – сейчас самое время помолиться. Но «Танцующая» отважно шла навстречу обезумевшему голиафу океанских вод. Он надвигался, шел в атаку, набычив чудовищные плечи, зеркальной зеленой стеной вздымался все выше и выше, издавая звук, похожий на шелест и треск пожара в сухой траве. Поверху прошел еще один снаряд, но я едва заметил его, потому что «Танцующая», гордо задрав нос, принялась взбираться на громадную водяную гору. Высокий бледно-зеленый гребень волны уже начал загибаться вперед, но «Танцующая» шла вверх плавно, будто на лифте. Палуба круто накренилась, и мы, беспомощные, вцепились в релинг. – Сейчас опрокинемся! – крикнул Чабби, когда катер встал на корму. – Брюхом кверху, брат! – Иди сквозь волну! – воззвал я к «Танцующей». – Лети на ту сторону! И она, словно услышав меня, нырнула заостренным носом в изгиб волны за мгновение до того, как та всей массой обрушилась бы на нас и расплющила катер в лепешку. Палубу обуял ревущий зеленый кошмар, накрыл толстым шестифутовым одеялом от носа до кормы, и «Танцующая» содрогнулась, как содрогаются от смертельного удара, но мы вдруг вырвались на обратную сторону волны, и под нами разверзлась зияющая бездна. Устремившись в эту лощину, «Танцующая» вошла в свободное падение, от которого мои внутренности подтянулись к макушке. С тошнотворным грохотом она ударилась о воду и ошеломленно замерла, а нас с Чабби швырнуло на палубу. Но когда я снова выпрямился, катер, стряхнув с себя многотонные воды, метнулся навстречу следующей волне. Та была меньше, и «Танцующая» легко взмыла на гребень. – Так ее, радость моя! – вскричал я, и она, набрав скорость, одолела третью волну, как чистокровный верховой скакун одолевает преграду на стипль-чезе. Где-то неподалеку разорвал небеса еще один снаряд, но мы уже вышли из пролома и мчались к бескрайнему океанскому горизонту, и других выстрелов я уже не слышал. Охранника, который отключился в кокпите из-за чрезмерного увлечения шотландским виски, должно быть, смыло за борт, так как мы его больше не видели. Остальных троих мы высадили на островке в тридцати милях к северу от Сент-Мэри, где, по моим сведениям, имелся колодец с солоноватой водой и куда время от времени заглядывали рыбаки с континента. К тому времени они протрезвели и все как один мучились тяжелейшим похмельем. Помахав на прощанье трем жалким фигуркам на пляже, мы в сумерках отправились на юг и вползли в Гранд-Харбор уже затемно. Я пришвартовался подальше от Адмиралтейской пристани – мне не хотелось оставлять «Танцующую» на самом виду, где ее разверстые раны вмиг сделаются главной темой островных пересудов. Чабби и Анджело отправились на берег в ялике, но я слишком устал для такого путешествия, а посему пренебрег ужином и завалился на двуспальную койку в капитанской каюте и спал как убитый, пока в девять утра меня не разбудила Джудит: Анджело прислал ее на катер с судком рыбных котлет и беконом. – Чабби и Анджело пошли к миссис Эдди покупать материалы для ремонта вашей лодки, – сообщила она. – Скоро будут. Я по-волчьи жадно проглотил завтрак, после чего отправился мыться и бриться. Когда вернулся, Джудит по-прежнему сидела на краешке койки. Очевидно, у нее имелся ко мне разговор. Она пресекла мои неуклюжие попытки сделать перевязку, велела мне сесть и сама занялась моими ранами, а между делом взволнованно осведомилась: – Мистер Гарри, вы ведь не допустите, чтобы моего Анджело убили или бросили в тюрьму? Если такое будет продолжаться, я запрещу ему выходить с вами в море. – Отличная мысль, Джудит, – усмехнулся я. – Пусть лучше едет работать на Равано, а ты три года посидишь в одиночестве. – Какой вы недобрый, мистер Гарри! – Жизнь – недобрая штука, – смягчился я. – Мы с Анджело барахтаемся, как можем. Я вынужден рисковать – просто для того, чтобы «Танцующая» оставалась на плаву. И Анджело тоже. Он как-то сказал, что скопил деньжат, чтобы купить тебе милый домик рядом с церковью. Не работай он у меня, был бы сейчас гол как сокол. Джудит молча закончила с перевязкой, а когда повернулась к выходу, я взял ее за руку и притянул к себе. Она смотрела в сторону, поэтому пришлось взять ее за подбородок и поднять ее лицо к своему. Она была милое дитя: гладкая шелковистая кожа и огромные, с поволокой глаза. – Не забивай себе голову, Джудит. Анджело мне как младший брат. Я его в обиду не дам. Какое-то время она изучала мое лицо, а потом спросила: – Вы это серьезно? – Серьезнее некуда. – Я вам верю, – наконец заявила она, улыбнулась, и белоснежные зубы ее сверкнули, контрастируя с золотисто-янтарной кожей. – И доверяю. Женщины с завидным постоянством говорят мне такие слова. Ну и где, спрашивается, хваленая женская интуиция? – Назовешь в мою честь одного из ваших ребятишек, поняла? – Первенца, мистер Гарри. – Она сверкнула улыбкой, и черные глаза ее заискрились. – Обещаю. – Говорят, если упал с коня, надо тут же вернуться в седло. Иначе раскиснешь и потеряешь хватку, мистер Гарри. Фред Кокер восседал за столом туристического агентства. За спиной у него висел постер с бифитером на фоне Биг-Бена и надписью «Англия – это здорово!». Между нами только что завершилась продолжительная дискуссия насчет инспектора Питера Дейли и его предательского поведения, хотя я подозревал, что Фред Кокер озабочен гораздо меньше моего, поскольку комиссионные он получил авансом, и никто не брал его в плен, и уж тем более не издевался над его катером. Теперь же мы обсуждали дальнейшую судьбу нашего делового предприятия. – Еще говорят, мистер Кокер, что голозадым не до жиру – быть бы живу, – сказал я. Сверкнув очками, Кокер удовлетворенно кивнул: – Эти слова, мистер Гарри, еще мудрее процитированных мною. – Берусь за что угодно, мистер Кокер, – хоть тело, хоть ящик, хоть чемодан. Но есть один нюанс: цена моей жизни подросла до десяти тысяч долларов, и деньги вперед. – Даже с такими расценками мы найдем для тебя работу, – пообещал он, и до меня дошло, что все это время меня обдирали как липку. – И поскорее, – настоятельно попросил я. – Как можно скорее, – согласился он. – Тебе сопутствует удача. Вряд ли инспектор Дейли в скором времени вернется на Сент-Мэри, так что сэкономишь на взятках. – Уж эту мелочь он мне точно задолжал, – кивнул я. В последующие шесть недель я сделал три ночных заплыва, два тела и ящик, все к югу от реки, в португальских водах. Тела путешествовали поодиночке, молчаливые чернокожие люди в джунглевом камуфляже, и я отвез их далеко на юг. В уединенных бухтах эти агенты глубокого внедрения вброд выходили на берег, и я, провожая их взглядом, раздумывал, в чем заключается их нечестивая миссия и сколько смертей и страданий повлекут за собой эти секретные вылазки. Ящиков по факту оказалось восемнадцать – все длинные, деревянные, с китайскими иероглифами. Мы забрали их в проливе с подводной лодки, а неподалеку от устья реки выгрузили в несколько выдолбленных из дерева челнов, сцепленных попарно для большей устойчивости. Мы ни с кем не заговаривали, и никто ни о чем нас не спрашивал. Эти плевые дела принесли мне восемнадцать тысяч долларов – достаточно, чтобы мы с командой провели мертвый сезон в том стиле, к которому привыкли. Что важнее, в паузах между ходками меня никто не дергал, раны мои затягивались, а силы возвращались. Поначалу я часами дремал или читал в гамаке под пальмами, а потом, когда почувствовал себя лучше, стал плавать, загорать, ловить рыбу, нырять за моллюсками и лангустами, и мышцы мои наконец пришли в форму, а кожа покрылась прежним загаром. На теле осталось напоминание о хирургическом искусстве Макнаба – толстый неровный шрам с груди на спину, похожий на разъяренного багрового дракона. Я не мог поднять локоть выше плеча, а однажды в баре «Лорд Нельсон» Чабби избавил меня от пальмы первенства по армрестлингу. Я, однако, надеялся, что плавание и регулярная физическая нагрузка вернут руке былую мощь. Вместе с силами ко мне вернулись любопытство и страсть к неизведанному. Мне начал сниться брезентовый сверток у берегов острова Большой Чайки. В одном из сновидений я нырнул, развернул его и увидел женскую фигурку – крошечную, размером с фарфоровую дрезденскую куколку, золотую русалку с очаровательной мордашкой сестры Мэй и поистине изумительным бюстом, а хвост ее в точности походил на грациозный полумесяц марлиньего хвоста. Русалочка, застенчиво улыбнувшись, протянула мне руку с блестящим серебряным шиллингом на ладони. «Марлин, деньги и секс, – подумал я, проснувшись, – старый добрый Гарри без лишних тараканов в голове, лакомый кусок для дедушки Фрейда». И понял, что в самом скором времени отправлюсь к острову Большой Чайки. На закате сезона я наконец уломал Фреда Кокера устроить мне чисто рыбацкую фрахтовку, и она скисла, как скисает дешевое вино: меня наняли двое обрюзгших немцев, промышленников с лишним весом и толстухами-женами, изнемогавшими под гнетом бриллиантов. Я пахал как проклятый и вывел обоих клиентов на рыбу. В первый раз это был хороший черный марлин, но рыбак поторопился поджать фрикционный тормоз и застопорил катушку, когда рыба, не истратив сил, еще тянула как сумасшедшая – так, что оторвала толстый немецкий зад от рыбацкого кресла. Прежде чем я успел разблокировать катушку, фибергласовое удилище сломалось о планшир, будто спичка, – а оно, между прочим, обошлось мне в триста долларов. Второй, упустив двух достойных рыбин, три часа пыхтел и потел над детенышем синего марлина. Когда наконец вывел его под багор, я с трудом заставил себя вонзить сталь в рыбью грудь, и мне было так стыдно, что я даже не стал подвешивать трофей на Адмиралтейской. Фотографии мы сделали на борту «Танцующей», и я тайком доставил добычу на берег, завернув ее в парусину: мне, как и Фреду Кокеру, тоже необходимо следить за репутацией. Немецкий промышленник, однако, остался в таком восторге от своего мастерства, что сунул мне в алчную лапу пятьсот премиальных долларов. Я же соврал на всю тысячу, сообщив ему, что этот марлин – само великолепие, потому что всегда стараюсь отрабатывать свой гонорар. Ну а затем южный ветер сменился северным, температура воды в проливе упала на четыре градуса, и рыба ушла. Десять дней мы ходили охотиться на север, но все закончилось: очередной сезон остался позади. Мы сняли и почистили рыбацкое хозяйство, покрыли его толстым слоем смазки и убрали на хранение. Я отогнал «Танцующую» на сухую стоянку у станции «Шелл», где мы отмыли корпус и сменили временные заплатки на повреждениях, полученных у Артиллерийского рифа, накрасили его до блеска, а когда моя красавица вновь засверкала и заискрилась, спустили ее на воду и поставили на прикол, после чего сонными мухами взялись за надводную часть: сняли лак, зашкурили, вновь покрыли лаком и проверили электросистему – где-то перепаяли контакт, а где-то заменили проводку. Я никуда не спешил. Следующие клиенты – экспедиция морских биологов из канадского университета – прибывали только через три недели. Тем временем днем стало прохладнее, и ко мне вернулось старое доброе здоровье – что душевное, что физическое. Я ужинал в резиденции губернатора – иной раз каждую неделю, и меня всегда заставляли повторить рассказ о перестрелке с Мейтерсоном и Гаттри. Президент Бидль, заучивший эту историю наизусть, поправлял меня, когда я забывал ту или иную подробность, а в конце неизменно восклицал: «Покажите нам шрам, мистер Гарри!» – и мне приходилось расстегивать накрахмаленную сорочку прямо за накрытым столом. Дни проходили в приятной праздности. Островная жизнь мирно шествовала мимо. Питер Дейли так и не вернулся на Сент-Мэри. Через полтора месяца Уолли Эндрюса повысили до исполняющего обязанности инспектора и начальника полицейских сил, и он, вступив в должность, первым делом вернул мне автомат. Пряности этим спокойным временам добавлял мой потаенный приключенческий зуд. Я знал, что однажды, причем совсем скоро, вернусь к острову Большой Чайки и незаконченному делу, ожидавшему меня на прозрачном мелководье, и поддразнивал себя этим знанием. Однажды в пятницу вечером мы с командой собрались в баре «Лорд Нельсон», чтобы подбить итоги трудовой недели. С нами была Джудит, сменившая ту ораву, что обычно окружала Анджело по пятничным вечерам. Общение с Джудит шло Анджело на пользу, и он уже не допивался до свинского состояния. Мы же с Чабби только что затянули первый за вечер дуэт и держались в пределах нескольких тактов друг от друга, когда на соседний стул скользнула Мэрион. Одной рукой я обнял ее за плечи, а другой держал кружку у ее губ, пока она жадно пила, но из-за этой помехи еще сильнее обогнал Чабби в нашей с ним песне. Мэрион работала в «Хилтоне» на коммутаторе. Милая кроха с привлекательным курносым личиком, волосы прямые, черные и очень длинные. Это на ней Майк Гаттри оттачивал недавно свое боксерское мастерство. Когда мы с Чабби кое-как добрались до конца припева, Мэрион сообщила: – Мистер Гарри, вас спрашивает какая-то дама.