– Примерно через три недели. Я молчала. Теперь я могла разглядеть ее как следует. Во-первых, она сильно осунулась, а во-вторых, от ее безмятежно-невинного выражения лица, которое так нравилось мужчинам – ничего не осталось. Глаза смотрели тревожно и пристально. В уголках губ были складки, как у капризной девочки, которая клянчит новую игрушку и готова вот-вот расплакаться, чтобы поиграть на нервах. – Может, мы зайдем в дом? – Зайдем, – эхом откликнулась я. Я открыла дверь на веранду и поставила сумку на пол. Я основательно промокла, но почувствовала это только сейчас. Эва вошла на веранду и направилась к старому креслу, покрытому покрывалом с изображением играющих котят. Это покрывало было на даче давно, сколько я себя помнила. Она опустилась в кресло и вцепилась руками в старые со стертой лакировкой подлокотники. – Ну, здравствуй, сестренка! – усмехнулась она. – Давненько мы не виделись. – Кто там у тебя? – кивнула я на живот. Она наклонила голову и погладила живот. – Девочка! – прошептала она. – Дочка. Машенька. Я вздрогнула и отвернулась. Марией звали нашу мать. Огромные бездонные глаза Эвы, не мигая, смотрели на меня. – Я ужасно устала и хочу спать, – протянула она. – И есть. – Господи! – ахнула я. – Я же ничего не приготовила. Я не ожидала, что ты перенесешь рейс. А меня заранее в известность ты не поставила. – Ладно. Поем потом. Наша спальня по-прежнему наверху? – Да. Все у нас по-прежнему. Я здесь ничего не меняла. Она встала с кресла и сделала движение рукой. – Ты кому-нибудь говорила о моем приезде? – Нет. Только Денису. – Кто такой Денис? – тревожно спросила Эва. – Бывший офицер-спецназовец и по совместительству мой любовник. Я тебе о нем уже говорила по телефону. Когда ты звонила мне из Парижа. – Понятно. А он? – Что он? – Кому-нибудь говорил? – Слушай! – не выдержала я. – Если ты думаешь, что все сбегутся смотреть на приехавшую парижанку или что-то в этом роде, ты глубоко ошибаешься. До тебя здесь нет никому дела. Это тебя устраивает? – Да, – прошептала Эва. – Ты не забудешь положить в курицу баклажаны? – Не забуду. Я помогла Эве подняться по лестнице на второй этаж и довела ее до кровати. – Та самая… – расплылась она в улыбке. – На которой я спала в детстве. – Ты промокла? Тебе дать сухое белье? – Пожалуйста. Эва вдруг стала непривычно кроткой. Я принесла ей свой халат. – Отвернись. Я переоденусь. Я чуть не улыбнулась. В этом была вся моя сестра. Кружить головы мужчинам – это запросто, а здесь внезапный приступ стыдливости – «отвернись!». Я отвернулась и когда услышала: – Я – все, – развернулась и подошла к кровати. Эва сидела на кровати в моем малиновым в белый цветочек халате с незастегнутыми пуговицами на животе. – Не сходится. – Слушай, я тебе принесу мамин халат. Как я сразу не догадалась, что тебе нужна одежда большего размера. – Не надо. – И тут я увидела, что Эва изо всех сил старается не расплакаться. – Я усну и так. Только накрой меня одеялом. Пожалуйста. Я достала из старого гардероба с рассохшими дверцами войлочное одеяло и накрыла им сестру. – Так лучше? – Да, – прошелестела она. И тогда я неожиданно нагнулась и поцеловала ее в лоб. Она закрыла глаза и по ее губам скользнула легкая улыбка. – А теперь иди. Пожалуйста. Спустившись с лестницы, я не удержалась и посмотрела на себя в небольшое овальное зеркало, висевшее в коридоре. Интересно, я также буду выглядеть, когда забеременею? Ведь мы с Эвой сестры-близнецы! Пока курица тушилась на сковороде, а Эва спала наверху, я нервно курила одну сигарету за другой, вспоминая жизнь до побега Эвы в Париж. Мы родились с ней почти одновременно с разницей в двенадцать секунд, и это время роковым образом сказалось на наших судьбах. Эва была объявлена «младшенькой» и с тех пор роли в нашей семье были четко распределены. Я была умницей, а Эва – красавицей и к тому же объектом особого обожания со стороны родителей. Игрушки нам дарили одинаковые – на это я пожаловаться не могу. А вот что касается отношений… что прощалось Эве, не прощалось мне. И наоборот. Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что Эва росла слабым болезненным ребенком и умудрялась подцеплять все существующие болезни, от которых по странной иронии судьбы я уберегалась. От малейшей простуды у Эвы поднималась температура, и мать заступала на вахту около ее постели, даже если в этом и не было никакой необходимости. Эва лежала как принцесса, окруженная заботой и вниманием, тогда как я в это время была предоставлена самой себе. Я была крепкой хорошисткой, Эва – троечницей, но в глазах родителей это не имело никакого значения. Главное – здоровье, говорила моя мать. И внешность, с улыбкой прибавляла она. А Эва с детских лет была признанной кокеткой, и ни у кого не возникало и тени сомнения, что эта девочка непременно вырастет красавицей. К пятнадцати годам из угловатого подростка Эва превратилась в настоящую барышню с русо-пепельными волосами, большими голубыми глазами и томными манерами. Я – была другой. Волосы я стригла на уровне плеч, тогда как у Эвы они струились ниже лопаток, фигура у меня была плотнее – я не страдала отсутствием аппетита, в отличие от сестры, а мои манеры, как часто говорила мать, оставляли желать лучшего. Все эти женские уловки были не для меня и не про меня. Я любила громко хохотать, острить, гонять на велосипеде, и про таких как я обычно говорили «свой парень». Эва обещала стать записной красоткой и свое обещание сдержала. В пятнадцать лет разразился первый скандал. Ее застукали в лабораторной с молодым учителем химии. Они так самозабвенно целовались, позабыв обо всем, что не услышали железной поступи завуча, обходившей школу. Завуч, Вера Федоровна вызвала в школу мать и в тот же вечер та рыдала, причитая, что Эву оболгали, все завидуют ее девочке и поэтому распускают грязные сплетни. Эву перевели в другую школу; теперь сестра была более осмотрительной и не крутила романы с учителями. Только с одноклассниками, другими ребятами из школы, их знакомыми и приятелями приятелей. Эва кокетничала со всеми напропалую, список ее жертв рос, но сама она головы не теряла до того самого момента, когда она выиграла областной конкурс «Самая умелая и красивая» и поехала по обмену в Париж и там без памяти влюбилась первый раз в жизни в некого Франсуа, молодого талантливого дизайнера, чей талант, по словам Эвы, еще никто по достоинству не оценил. … Эва возникла сзади меня неожиданно. – Александра! – негромко позвала она меня. Я вздрогнула и обернулась. – Я и не заметила, как ты подошла. Она слабо улыбнулась. – Испугалась? Я пожала плечами и хмыкнула. – До смерти. Эва села в кресло и сцепила руки на животе. – Курица скоро будет готова, – бодро отрапортовала я. – Подожди еще совсем немного. Чувствуешь, какой запах. Но она молчала. – Плохо себя чувствуешь? – я приподняла крышку сковородки и помешала лопаточкой курицу. – Сейчас нормально. – Она отмахнулась от моего вопроса, как от назойливой мухи. – Слушай! – она запнулась, а потом продолжила: – В нашем роду никогда не было сумасшедших? От неожиданности я чуть не выронила крышку из рук.