– Величество, ты все правильно сделал, поверь. Фактически ты спас мне сегодня жизнь. Завтра на заре я начну выводить отсюда токали, так что все будет хорошо. Она уронила руку и, снова глубоко задумавшись, отошла от него и стала спускаться в подвал. «Хорошо, если так, – думал величество, наблюдая, как ее спина, покачиваясь, скрывается из поля его зрения. – Но если все окажется не так хорошо, то Кейну придется потрудиться, чтобы подыскать убедительные ответы на мои вопросы. Есть вещи, которые нельзя стерпеть даже от друга». День пятый – Что плохого в том, чтобы помогать людям? – Плохого ничего нет, просто и смысла тоже нет. Рисковать жизнью за то, чтобы кто-то со слезами на глазах пожал тебе руку и сказал: «Спасибо»? Глупо. – Это моя жизнь. – Нет, Шанна. Это наша жизнь, забыла? Поэтому мы и поженились. – А, ну да… я знала, что какая-то причина была, просто забыла какая. – Шанна, черт… – Нет, Хари. Нет. Брак должен делать человека больше, а не меньше, чем он есть. Брак должен добавлять что-то к жизни, а не отнимать от нее. Ты хочешь, чтобы я стала меньше, чтобы я стала такой, как… – Ну, давай продолжай. Скажи уж. – Хорошо, скажу: такой, как ты. – Только не забывай, дерьмо всегда течет в обе стороны. – Может быть. Наверное, в этом и была моя ошибка с самого начала. Не надо было все это затевать. 1 Пока заря красила небо над Анхананом в малиновый и бледно-розовый цвета, утренний туман над Большим Чамбайдженом отступал, оставляя лишь тонкие разрозненные пряди, которые быстро таяли в стремительно согревающемся воздухе. В тумане к мосту Дураков спешили работники: конюхи, клерки – в общем, все те, кто трудится в Старом городе, не имея возможности там жить. Штаны у всех были туго обмотаны вокруг ног и подвязаны – брюки вокруг щиколоток, а бриджи под коленями. И это была не дань моде, а суровая необходимость: вместе с людьми под прикрытием тумана в столицу возвращались иные обитатели, спеша к рассвету попрятаться в норах. Их число существенно превышало число двуногих. Среди последних было немало тех, кому случалось отплясывать крысиный танец, пока обезумевший от страха грызун, нырнув к нему в штанину и пытаясь найти выход, рвал ему ногу когтями и зубами. Повторять такое не хотелось никому. Одна особенно крупная и мускулистая крыса с седой мордой, притаившись у паза, в который уже скоро должен был лечь верхний край подъемного моста, наблюдала оттуда за утренней церемонией. В блестящих черных глазах грызуна светился совсем не звериный ум. Церемония шла прямо над аркой моста, а под ним текла река, черная, маслянисто-блестящая в прибывающем свете дня. Крыса разглядывала капитана охраны моста, который шагнул на площадку между зубцами башни. Его доспехи были не видны из-за складок широкого церемониального одеяния. Дважды в день – на утренней заре и на вечерней – облачался капитан в одежды из полупрозрачной аквамариновой ткани, чтобы провести ритуал поклонения легендарному речному богу Чамбарайе. Утром капитан лил в воду масло из золотой чаши, прося у бога позволения опустить мост, вечером в чаше было вино, а бога благодарили за то, что люди весь день благополучно ходили и ездили по мосту через его реку. Мост опустился. Крыса сначала метнулась в сторону, чтобы не попасть под его край, но, едва тот вошел в паз, она бросилась внутрь, в Старый город. Ее движения немного затрудняли два тонких шнурка, завязанные крест-накрест: они удерживали на спине животного пакет из промасленной бумаги. Из-за него крыса едва не погибла под сапогом шедшего мимо солдата: он хотел наступить на нее, но она вовремя увернулась и шмыгнула за первую попавшуюся конюшню. Там она присела на задние лапки и задумалась. Если бы кто-то мог видеть ее сейчас, то наверняка испугался бы: мало того что крыса смотрела совсем как человек, она по-человечески терла передними лапами мордочку – так иногда человек, пытаясь принять непростое решение, напряженно трет лицо обеими руками. Но крыса не испытывала никакой нерешительности и даже не думала. Ее крошечный звериный интеллект, вместилищем которого служил орешек мозгового вещества в верхней части спинного мозга, был занят одной задачей: как разгрызть кожаный шнурок, который удерживал пакет. Мысль, которая билась в ее глазах, и нерешительность полностью принадлежали Ламораку. 2 На заре она поцеловала его на прощание. Сегодня ей нужно было перевести токали на баржу, которая ждала их на реке. Предстояло несколько ходок с группами по четыре-пять человек – ровно столько она способна укрыть Плащом за один раз, не замедляя движения. Она кивнула и погладила его по щеке, когда он, оправдываясь, заговорил о том, как ему хочется быть с ней, нет, как он должен быть с ней там, на городских улицах, чтобы защищать ее и токали, только вот чертова нога… А когда она повернулась к нему спиной и стала подниматься по лестнице на улицу, к ней снова вернулось то обеспокоенное, загнанное выражение, которое он уже видел на ее лице несколько раз с тех пор, как Кейн внезапно исчез позапрошлой ночью. Он был уязвлен этим взглядом; он понимал, что теряет ее. Она видела его и Кейна в одной комнате, бок о бок, наблюдала за ними, сравнивала, и, видно, он чем-то ей не потрафил. Опять. Он не понимал этого, у него просто в голове не укладывалось. Как может женщина – да вообще кто угодно – предпочесть мрачного, вечно глядящего исподлобья убийцу Кейна ему, отважному герою с сияющими глазами? И тем не менее все случилось опять, как в повторяющемся кошмаре. Ну почему даже теперь все в его жизни точно сговорились заставить его чувствовать себя вечно вторым? Глупая сука. Еще вчера он понял, что беды не миновать, когда она целый час продержала его в сырой промозглой надземной дыре, выясняя, куда делся Кейн и почему он исчез так внезапно. Особенно ей не давал покоя вопрос: что Кейн собирался сказать? Тут уж она вцепилась в него прямо мертвой хваткой – что он говорил, да как он себя вел, да что планировал сделать. Что, как, зачем, почему – вопросы сыпались из нее как из дырявого мешка, так что Ламораку даже захотелось ее ударить. Вот есть такие бабы, которые молчат, только пока им вставляешь. Только твой член из нее – и понеслось! При этом Ламорак отлично знал, что хотел сказать Кейн, а уж что он хотел сделать – и подавно. И как бы он тогда защищался? Со сломанной ногой, без оружия, ему оставалось только свернуться на полу калачиком и умереть. Уж кто-кто, а Кейн никогда не щадил беспомощных, в этом Ламорак не сомневался. Его бесило, что хотя весь план был детально разработан, все концы тщательно спрятаны, но явился Кейн и, не имея даже видимости доказательств, просто угадал правду. Он, конечно, ничего не докажет. Ни один суд, ни в том мире, ни в этом, не откроет дело на основании кучи ничем не подтвержденных обвинений. Да к черту суд: то, в чем он их обвиняет, даже не подпадает под действие закона. Хотя такому, как Кейн, закон и судья без надобности – он как замашет кулачищами, что твоя ветряная мельница, и пиши пропало. Такие мысли посещали Ламорака, пока он сидел над залитым водой полом в гнезде из пустых ящиков, которое соорудили для него благодарные токали. Бо́льшую часть ночи он лечил ногу – тянул на себя Поток и представлял, как тонкая кальциевая пленка сначала перебрасывает хрупкий мостик через место разлома, как он постепенно становится прочнее, наращивая слой за слоем, и как, наконец, скрепляет вместе расколотые края. Он очень надеялся, что к тому времени, когда Кейн материализуется здесь снова, его бедро уже достаточно окрепнет и будет не только держать его вес, но даст ему шанс в схватке. Хотя схватка – это последнее, что ему нужно. Пока Ламорак отдыхал от напряжения, связанного с починкой своей конечности магическими средствами, его вдруг осенило: а ведь магия может собрать воедино не только кость, но и сломанную жизнь. Он так и не понял, как дожил до тридцати четырех лет, не став звездой, ведь в детстве, еще мальчиком, и потом, студентом Консерватории и новичком-Актером на фримоде, он знал: настанет тот день, когда его имя украсит собой короткий список великих – Рэймонд Стори, Лин Чжан, Киль Буркхардт, Джонатан Мкембе… И Хари Майклсон – по крайней мере, многие считают его одним из великих. Ламорак не мог понять и этого – почему карьера Кейна неуклонно идет вверх, можно сказать, воспаряет, тогда как его собственная вянет и чахнет с каждым днем. В тридцать четыре, когда многие Актеры уже думают об отставке и строят планы иной карьеры, он, Ламорак, еще ни разу не был в списке ста лучших. А Кейну сейчас сколько – тридцать девять? Сорок? Он-то как раз не думает увольняться, да и зачем ему, если каждое его Приключение стабильно пускает корни в Десятке Лучших так уверенно, словно заранее для нее предназначенное? Его карьера уже стала самодостаточной, прежние успехи питают ее так мощно, что качество новых Приключений никого больше не волнует. Люди платят, платят и платят, лишь бы успеть побыть Кейном, пока он не передумал и не уволился. Да и кто знает, сколько ему еще осталось? Какое Приключение станет для него последним? А вообще-то, частенько думал Ламорак, кому какая разница? Другой на его месте давно отчаялся бы, придавленный тяжестью неудач, но не Ламорак: ему окончательно стало ясно, что причина его бесконечных разочарований – в маркетинге, точнее, в отсутствии такового. Кейн всегда получал лучшие Приключения потому, что этого ждали директора Студии, которые не жалели ни сил, ни денег, ни рекламных возможностей для того, чтобы удержать Кейна на самой верхотуре. Ему, Ламораку, нужен всего один шанс, одна возможность, но по-настоящему крупная, чтобы показать Студии и публике свои выдающиеся звездные качества. Именно к этому он стремился сейчас: к удаче. К большому шансу, который выпадает раз в жизни. Как Актер, он принадлежит к касте Профессионалов, но это временно: уйдя в отставку и навсегда забыв о Ламораке, он станет просто Карлом Шанксом, членом касты Бизнесменов, в которой родился. А уйти можно всегда, хоть завтра: место в семейном бизнесе ему обеспечено, в компании «СинТек», гиганте электронно-химической промышленности, он будет зарабатывать в пять раз больше, чем любой самый успешный Актер, даже такой, как Кейн. Но для этого надо уйти из шоу-бизнеса. То есть признать, что его отец, этот бесхребетный подлиза, прав. Что правы его братья и мать, которые твердили ему, что он никогда не добьется успеха как Актер. А главное, придется на коленях ползти к деду, этому старому маразматику, который подмял под себя управление компанией и сидит на нем, как чертов дракон на груде золота, ползти и умолять дать ему возможность доказать, что он истинный Шанкс. Да, он презирает родственников, но не настолько, чтобы не пользоваться их связями и не давить через них на отборочную комиссию. Куда там, члены комиссии уже прямо дрожат при одном звуке его имени, и правильно, – кто они такие, кучка трусоватых Администраторов, и только. Но хотя он добился того, что его Приключения стали разнообразнее и чаще, его рекламный бюджет остался прежним, то есть с рекламным бюджетом Приключений Кейна не сравнить. А значит, и внимание зрителей устремлено по-прежнему на Кейна, а не на Ламорака. И вдруг к нему по собственной инициативе обращается человек, почти единолично ответственный за безумный успех Кейна: Артуро Кольберг. И не просто обращается, а предлагает план. «Сделай это для меня лично, – попросил он. – Подсыпь в Анхананскую эпопею Паллас Рил столько перца, чтобы Кейн зачесался, а я обещаю, что возьму тебя под крыло, как взял в свое время Кейна. Это я сделал его тем, кто он есть, а он зазнался и платит мне черной неблагодарностью и капризами. Так вот, я могу поставить тебя на его место, но мне нужно, чтобы ты отплатил Студии и мне лично уважением и хорошим отношением. Ты знаешь, что я под этим понимаю: верность, отвага и честь…» А этот Кейн… если бы он понимал, если бы он только задумался о том, что Ламорак делает для него на самом деле, – ведь он же помогает карьере Паллас, не больше и не меньше, причем с риском для своего здоровья и даже жизни – вон ногу ему изувечили, чуть насмерть не запытали, а он терпел, и чего ради? Да только ради того, чтобы превратить обычное, захватанное Приключение в нечто восхитительное и запоминающееся. Да Кейн благодарить его за это должен. И не только он – они оба. Но нет, какая уж тут благодарность. Паллас носится со своими токали и фантазирует о своем муженьке, который готов не то что убить его, Ламорака, но разделать и съесть сырым. Вот ведь несправедливость гребаная… Но теперь он знает, как с ними посчитаться, как отплатить им за то, что они превратили его в лузера: магией. Магия все изменит, магия заставит их пожалеть о своем пренебрежении к нему. Между прочим, они не подозревают, насколько хорошо он владеет магией на самом деле, вот и надо пустить в ход тайный козырь – пусть каждый получит то, чего заслуживает, и прежде всего он, Ламорак. А когда здесь все кончится, он вернется на Землю, и его карьера станет набирать обороты. Вот только думать об этом сейчас не стоит – образы грядущего успеха, фантазии о том, как он получит заслуженное уважение и почет, слишком сильны, они так кружат ему голову, что он забывает о настоящем. Так что лучше держать их на расстоянии, вернее, запрятать поглубже в подсознание, пусть остаются там, туманные и бесформенные. Эти фантазии и без того маячат за всем, что бы он ни делал, нашептывают ему ласковые, нежные слова, так что у него в груди спирает от восторга, но он все же не позволяет себе вслушиваться в них и потому не понимает их истинной природы. Слова о том, что время Кейна ушло и настала пора ему, Ламораку, выступить вперед и занять его место. Они ворчали, что Паллас использует его, что вся ее любовь, которую она якобы испытывает к нему, испарится, едва они вернутся на Землю, где она просмотрит отчет о Приключении своего муженька. Они шептали, что Кейн им лгал: Паллас не может быть офлайн. Это же смешно. Он просто завидует, потому что его звезда зашла, а ее только восходит. Кейн всеми силами стремится разрушить Приключение Паллас, в то время как он, Ламорак, не жалея сил, делает его увлекательнее. И наконец главный, самый могущественный шепоток, самый иррациональный и потому запрятанный глубже остальных: они сговорились против тебя. Кейн и Паллас вместе состряпали фантастический план, чтобы вывести тебя на чистую воду, а уж тогда поиздеваться над тобой вдоволь, унизить перед всем миром, разрушив твои надежды на счастье. Загнанные в подсознание голоса звучали мощным хоралом справедливости – и Ламорак убедил себя в том, что все продумал, предусмотрел и то, что он делает сейчас, не только необходимо, но и правильно. Решать проблему Кейна, как он выражался про себя, Ламорак начал еще ночью, когда они с Паллас вернулись со своей конференции вдвоем. Ламорака устроили в его гнезде, Паллас куда-то ушла страдать в одиночку, а к нему взобрался Король Воров и стал, будто бы невзначай, задавать вопросы о Кейне. И скоро Ламорак понял, что Король подозревает Кейна в сотрудничестве с имперскими властями, хотя сам противится этому подозрению. Вот так удача! Поняв это, он принялся искусно раздувать подозрения Короля, притворяясь, будто хочет их погасить. Даже исчезновение Кейна сыграло ему на руку. Ламорак, делая вид, что ему это неприятно, описал его так: «Он ничего не объяснил, просто исчез, и все». Он знал: то, что он предал Паллас и токали, не просто сойдет ему с рук – когда придет время, он все повесит на Кейна.