– Слышу. Очень даже хорошо слышу. Ты хочешь мне сказать что-то насчет ролика и других наших рабочих дел… прости, но вникать в это в данный момент я не могу. Уж очень все это мелко и несущественно по сравнению с Ирочкиной пропажей! На кону жизнь человека, а там… ролик, – и он кратко, но презрительно рассмеялся, обнажив зубы в каком-то волчьем оскале. – Понимаю… – Я села за свой стол и забарабанила по нему пальцами. – Больше ты мне ничего не хочешь сказать? – О чем? – Не знаю. – Не понял?.. – Я тоже очень многого не понимаю, – с нажимом сказала я. – Вот, например, твой блокнот. – Я достала Гришин еженедельник из сумки и потрясла им в воздухе. – Зачем ты взяла его у меня? – Хочу кое-что тебе показать. Ты еще не в курсе, что у нас пропал не только ролик, но и все детские рисунки к нему – весь подготовительный материал вынесли подчистую. – Кто? – Я тоже хотела бы это знать. Ну, ты так ничего мне и не скажешь? – Влада! – Гриша раздраженно стукнул кулаком по столу. – Если ты хочешь что-то сказать – говори! Только не надо, ради Бога, этих догадок, хождений вокруг да около. Ни к чему это… У меня голова совсем другим забита! Поверь мне. – Почему же не верить, верю. Впервые за все годы нашего общения разговор не складывался или складывался как-то не так. И Гриша, очевидно, это понял, потому что в его глазах мелькнуло еще нечто, похожее на удивление. – Ладно, Гриш! Пощажу я тебя, не буду ходить вокруг да около: врежу тебе под дых и разбирайся с этим сам! Почему та дата, когда у нас пропал ролик, обведен в твоем блокноте цветными кружками, да еще и задолго до этого события? Ты что, планировал его загодя?! А мне лапшу на уши повесил – ты, мол, первым обнаружил эту пропажу! – Ах, вот оно что! – Гриша снял очки и нервно протер их. – Ясненько!.. – Да ты можешь ответить-то? Что за хрень происходит?! Гриша-а-а-а! А-у-у-у! – Могу. Но не считаю нужным. – Ты в своем уме?! – заорала я. – Да я тебя с работы уволю! Ты у меня в черный список попадешь, и тебя ни в одно приличное агентство работать не возьмут! Да какое там другое агентство – ты у меня под суд пойдешь, баланду будешь жрать! Ты что, вконец охренел, раз говоришь такое? – Я тебе докладываться не обязан. Это – моя жизнь. – Твоя?! – Я с размаху швырнула еженедельник ему в лицо. – Или ты мне объясняешь, в чем дело, со всеми подробностями, или проваливаешь к чертовой матери с волчьим билетом. Но предварительно я из тебя всю душу вытрясу! – Ты – дура! – внезапно заорал Гриша. – Элементарная дура, раз могла предположить такое! Как эта мысль вообще могла прийти тебе в голову?! Вид разъяренного, орущего во весь голос Гриши привел меня в шоковое состояние. И я замолчала. Это было так странно, так непохоже на него. Наверное, мир сошел с ума, если мы с Гришей таким варварским способом выясняем отношения – с Гришей, с которым мы поедали на пару черствые бутерброды с невкусной колбасой, мечтали завоевать рекламный рынок в России и стать на нем первыми. Да, мир сошел с ума, и мне пришлось констатировать этот печальный факт. Во рту стало горько, и я сглотнула. – Я жду объяснений, – повторила я. Наверняка сотрудники все слышали и сейчас пребывают в полной уверенности, что у меня элементарно сдают нервы, как у обычной бабы. Я веду себя не так, как положено руководителю, мое дело – не распускаться, не орать, а вести себя спокойно и с достоинством. Именно достоинства мне не хватило и при последнем моем разговоре с Шаповаловым. Я сорвалась и повела себя как истеричка, и воспоминание об этом заставило меня сначала покраснеть, а потом похолодеть – рана была еще слишком свежей и болезненной. На данный момент передо мной сидел Гриша, и я ждала от него объяснений. – Ты – дура! – отчеканил он. – Может быть. Но я жду. – Хорошо, – он потер лоб. – Я тебе скажу, но следующий мой шаг – я пишу заявление об уходе и кладу его тебе на стол, и только попробуй не подписать! Я не знаю, что я тогда с тобой сделаю! Только рискни! – выпалил он скороговоркой. – Я бумагу положу, а ты ее подпишешь. Договорились? Я кивнула. – Это дата, когда ко мне должен приехать брат! Его выписывают. – Какой… брат?! – Если ты помнишь, у меня есть брат, сумасшедший, который без конца лежит то в клинике, то в санатории, но теперь его выписывают, и он будет жить у меня. – Как – у тебя?! Лицо Гриши страдальчески исказилось: – Молча! – Ты же раньше выкручивался как-то?.. – Выкручивался, но сейчас в том санатории сменилось руководство, и ты сама, наверное, понимаешь: новая метла по-новому метет, и сейчас они очень стараются закрутить все гайки и выглядеть белыми и пушистыми. Им уже не до меня! Когда пройдет время и все немного устаканится, я опять попробую наладить контакты и установить мосты, так это, кажется, называется. За приличную сумму. Но пока что он будет жить у меня. Со всеми вытекающими отсюда последствиями! У них там вселенский бардак, недавно они позвонили мне и сказали, что выписка временно откладывается. Брата выпишут чуть позднее и по этому вопросу они свяжутся со мной дополнительно. – Понимаю… – протянула я, хотя ничего решительно не понимала, кроме одного: я сделала что-то не так, и теперь, вероятно, исправить что-либо или повернуть время вспять никак нельзя. И если Гриша прав, то он никакой не предатель, предательница – я: я разрушила все то, что между нами было, – наше общее прошлое, связывающее нас покрепче любого замужества или любовной связи. Я все это перечеркнула – одним махом – и поэтому вряд ли заслуживала снисхождения. – А заявление я напишу, – выпалил Гриша морщась, будто у него болели зубы, – прямо сейчас! – Не кипятись. Всякое между нами бывало. Остынь немного… – Да. Всякое. Но ты же понимаешь, – он вдруг завизжал тоненьким фальцетом, – я тебя видеть после этого не могу, не то что вместе работать! Как ты могла, как ты могла… Он обреченно махнул рукой и пулей вылетел из моего кабинета. Я с трудом перевела дух. Если бы за стеной сидела Ирочка, она бы выглянула и, вздернув подбородок и наморщив лобик, протянула-пропела: – Кофейку, Влада Георгиевна, или чаю? Эта ее манера – неназойливая, отвлекающая – обычно приводила к тому, что я пусть ненадолго, но забывала об очередном клиенте, о его глупых просьбах или наглых требованиях. Я проводила совещания в специальной комнате – мне нравилось, что там все происходит «по правилам», чинно, солидно. Ирочка предлагала посетителям кофе, и они, достав свои внушительные кожаные блокноты и ручки «Паркер», чуть подавались вперед, словно уже приготовились зафиксировать в блокнотах свои умные мысли и соответствующие замечания. Все переговоры о рекламе обычно переходили в бурные споры – все подряд выкладывали свои «концепции» и «видение», а мы с Гришей только переглядывались и делали понятные лишь нам двоим движения бровями или плечами. Когда правое плечо ехало вверх, это означало: «пора прерваться», а если приподнималось левое, читалось это как: «надо еще послушать». Брови взлетают вверх: «явный бред». Углы губ опускаются – «клево, классно». Вот незадача! Я стукнула кулаком по столу. Теперь никто не поймет моих «клево» или «бред»! Гришу надо вернуть, это и ежу ясно! – Ирочка! – крикнула я. И тут же вспомнила, что Ирочка исчезла. Пропала. И, скорее всего, ее похитили. Но зачем? Ее похитили, а на меня напали. Думали, что ролик у нее? А что, если это… правда? Так сильно мне хотелось верить, что она просто внезапно куда-то уехала с очередным кавалером, да? Познакомилась, влюбилась и уехала, так? Но почему же она исчезла прямо со своего рабочего места и спустилась на улицу через запасной выход? Захотелось экстрима? С Ирочки это, в принципе, станется… – Но это же сущий бред, – сказала я вслух. Этого не может быть в принципе. Ирочку похитили! Но почему похитители молчат, не выходят со мной на связь? Чего они хотят? А если Ирочка – просто опасный свидетель? И ее похитили именно по этой причине? Она знает, кто украл ролик, и поэтому ее «забрали» прямо с работы, а на меня напали чуть позже – в туалете. Тогда… получается, что их – двое? Один занимался Ирочкой, а другой – мной? А если все же действовал один человек? Сначала он «убрал» с горизонта Ирочку, а потом напал на меня? А Ульяна помешала ему окончательно прикончить меня! Если это так, то Ирочки, скорее всего, уже нет в живых. Думать об этом было невыносимо. Ирочка видела, кто украл ролик, но не догадалась, что это именно кража? Или она молчала от страха?.. Я решила оставить бесполезные размышления, которые ни к чему не вели. Мне нужно было сосредоточиться на текущем моменте. Вот когда хоть что-то прояснится, тогда и я буду «рассуждать» дальше! Сейчас моя первостепенная задача – помириться с Гришей. Я только что обидела Гришу, а он ведь мне ближе, чем брат, и больше, чем любовник… Зазвонил телефон, начался рабочий день. Я подняла трубку и решительно опустила ее на аппарат. Телефон зазвонил снова, но как-то неуверенно: прозвонил всего три раза и заглох – «понял», что мне сейчас не до него. Сейчас я выпью кофе и пойду к Грише – мириться. Он меня простит, не может не простить… Он еще не остыл, а у меня просто не хватает духу пойти и сказать ему: «Гриш, прости, не держи на меня зла. Я тебя прошу… меня просто бес попутал, и еще сдают нервы из-за этой истории с пропавшим роликом. Ты же должен меня понять – ты всегда понимал меня, как никто другой. Ты всегда был мне ближе брата и несуществующего мужа». Этот монолог я прокрутила мысленно в голове и поняла, что произнести его вслух мне будет очень непросто. Очень. Но я скажу ему эти слова… И мы помиримся. Вот только кофеек для меня сделать некому… Да, надо бы позвонить Ирочкиной тетке и поддержать ее морально, хотя, в чем именно состоит эта моральная поддержка, я не знаю. Приехать и держать Ирину тетку за руку, утешать ее, поить горячим чаем и заставить ее принимать лекарства? Я не знаю, способна ли я на такое… Главное сейчас – помириться с Гришей! Я всегда старалась решать проблемы по мере их поступления. И первоочередная задача в данный момент – необходимость заключить с Гришей мир, загладить свою вину перед ним… Я вышла в приемную и пошарила в Ирочкином шкафу. Извлекла оттуда электрический чайник и белую чашку. Кофе оставалось мало, пара ложек на дне банки. Значит, надо идти в кухню, где у нас стоял аппарат для варки кофе. Но встречаться со своими сотрудниками мне решительно не хотелось. Передо мной встала дилемма – остаться без кофе или все-таки выползти в кухню и сварить его там. Немного поразмыслив, я все же пошла в кухню. Без дозы кофеина я ничего не соображала, а кроме того, у меня возникла слабая надежда, что я наткнусь там на Гришу и протяну ему трубку мира, то есть чашку кофе. Он поворчит-поворчит и успокоится. Он просто не может меня не простить, ведь по большому счету у него тоже нет никого, кроме меня. Сумасшедший брат – не в счет. А у меня никого нет, кроме Гриши – а Шаповалов здесь ни при чем, сказала я самой себе, даже и не смей о нем думать! На кухне было тихо. Возникло искушение заглянуть в кабинеты сотрудников и удостовериться, что они там. Складывалось странное впечатление, что контора внезапно опустела и я осталась совсем одна. Ощущение было не из приятных, и я зябко повела плечами. В гробовой тишине я заварила кофе и села за стол со стеклянной крышкой. Глоток крепкого эспрессо немного разогнал туман в голове, и я подумала, что, может быть, я еще со всем этим справлюсь, даже несмотря на то, что эти негативные события свалились на меня в крайне неблагоприятной последовательности. Раздался какой-то шум, и я внутренне «подтянулась». Только бы не Гриша, мелькнуло в голове несколько нелогичное желание. Хотя еще несколько минут тому назад я хотела, чтобы Гриша объявился в кухне и мы бы распили вместе по чашке кофе. Но оказалось, что хотеть – это одно, а быть готовой к встрече лицом к лицу – совсем другое. Я сделала сосредоточенное «лицо начальника» и уткнулась в свою чашку. Дверь распахнулась. – Влада Георгиевна! – это была Тамара Петровна. – Да? – я подняла на нее глаза. Тамара Петровна виновато посмотрела на меня. Она словно сигналила: «Я понимаю, вам не до меня, но работать все равно надо. Не может же контора стоять на месте». – У вас ко мне какое-то дело, Тамара Петровна?