– Нет. – Жаль! Он протянул руку и коснулся моей щеки. – Это тоже нельзя делать? – Можно. – Неужели? – в его голосе прозвучал сарказм. – Не ерничай, Шаповалов. На меня столько всего свалилось, что я могу и не выдержать. – Что это значит? – Могу стать… нормальной и слабой. И начну жалеть себя. – И когда же ты начнешь? Я стиснула его руку: – Прямо сейчас! Его глаза были совсем рядом, и любовное сумасшествие затягивало меня, как в омут… его горячие карие глаза и тяжелые руки-лапы; по телу растекалась слабость, все вокруг стало каким-то легким и нежным, как будто я плыла на спине в воде – медленно, не спеша… Он расстегнул на мне блузку и поцеловал мою грудь. – Ты обращаешься со мной как с фарфоровой куклой. – Тебя нельзя. У тебя все болит. Я же вижу, – убежденно сказал он. – Тебе нужен еще чай с лимоном, какие-нибудь обезболивающие таблетки и врач. Может быть, утром мы позвоним Ульяне и вызовем врача… кстати, она говорила, что ее папа – большая шишка? – Ее папа – действительно большой человек. Его фамилия Радов. – А… ну тогда – да. Небожитель! Утром – врач, а сейчас – таблетки. – Шаповалов, у меня дома нет ни одной таблетки. Я их не употребляю по принципиальным соображениям. У меня никогда ничего не болит, и таблетки мне без надобности. Понимаешь? Он почесал переносицу: – Кажется, понимаю. – И утром ты купишь мне таблетки… если они понадобятся… Шаповалов! – сказала я без всякого перехода. – А ты можешь меня поцеловать и не думать о том, больно ли мне или нет?.. Я вытерплю. А потом, не так уж сильно у меня болит… Он прижался губами к моим губам на целую вечность, а когда оторвался, я перевела дыхание и обняла его. Он недовольно засопел: – Влад! Я не из камня сделан и не из бетона, могу и не выдержать. – Вот и чудесно, – шепнула я ему в ухо. – А кровать выдержит? – услышала я его вкрадчивый голос. – Выдержит. Она итальянская. – А мы-то – русские! Я улыбнулась и закрыла глаза. Тело мое было уже не ледяным, как в машине, а каким-то расплавленным, словно мы находились в пустыне под ярким солнцем, когда песчаные барханы кажутся мягкими… Я вдруг подумала, что никогда не была в пустыне и вообще нигде не была – только ездила в краткие служебные командировки. Столько всего прошло мимо меня – несть числа этим потерям! И барханы тоже входили в этот грустный список: «не была, не видела, не знаю»… – Тебе хорошо? – Зачем ты спрашиваешь, Шаповалов? Неужели и так не видно? Он провел рукой по моим волосам: – Какая ты худенькая, хрупкая… – Шаповалов! Не повторяй слова моей матери… Умоляю! – Я говорю исключительно от собственного лица. – Ты хорошо целуешься. – Это комплимент? – Считай, что так. – Повтори… – С удовольствием. Его поцелуи заставляли меня забыть обо всем: все куда-то уплывало, таяло, растворялось… Мы были в нашем единственном мире «на двоих», куда не проникали посторонние звуки и запахи… – Ты хочешь еще чаю с лимоном? – Хочу. Я никогда не любила лимоны, но сейчас… во рту стало так обжигающе кисло, остро, приятно… – Похоже, это единственный твой кулинарный изыск? – поддела я его. Он расплылся в широкой улыбке: – Обижаешь! Готовлю я, между прочим, неплохо. Особенно мне удаются рыбные блюда. Ты когда-нибудь пробовала заливные креветки или отбивные из кальмара? А солянку с мясом криля? – М-м-м, от твоего красочного описания у меня уже текут слюнки. – Значит, я неплохо описываю. Если бы ты это попробовала… – Может… мне и выпадет такой шанс, – сказала я и осеклась. Заглядывать в будущее – это самое бесперспективное занятие на свете. Я давно уже зареклась делать это, но сейчас эти слова вырвались у меня внезапно, и я сразу же пожалела об этом. Шаповалов может подумать, что я веду себя как «типичная женщина», то есть начинаю раскидывать сети и вообще «окольцовывать» мужика. Сама мысль об этом была крайне неприятной, даже противной. Я вздернула голову, и Шаповалов слегка нажал пальцем на кончик моего носа: – Не задирай нос, малышка! – Никто не называл меня так. – А у тебя не было таких мужчин, как я. Ведь не было? – он пытливо посмотрел на меня, и я невольно рассмеялась: – Ты хочешь слишком много знать для первого раза. – Для второго! – Это не имеет значения. – Для меня имеет, – с расстановкой произнес он. – Можешь поверить мне – имеет. – Все равно, – я не собиралась сдаваться. – То была моя жизнь. – Не напрягайся! Я в нее не лезу, – он поднялся, легко, пружинисто, несмотря на свой рост и вес, и пошел в кухню. И мое сердце упало в пятки. Я сказала что-то не то? И как он теперь отнесется ко мне? Обидится? Рассердится? И почему для меня это так важно? Сердце глухо забилось о ребра, и я собралась уже встать и пойти за ним в кухню, как он появился в комнате с подносом в руках. – Ваш чай, леди! – Когда ты успел? – Секрет. Он опять уселся на пол, я села рядом с ним. Шаповалов стянул с кресла плед и набросил его мне на плечи. На полу перед нами стоял поднос. Один конец пледа я набросила на плечи Шаповалова, и мы сидели, как два заговорщика, под пледом и пили обжигающий чай с лимоном, и тусклый свет фонарей мягко проникал в комнату. Я пила горячий чай, но мне было холодно, все тело сотрясала мелкая дрожь. – Ты замерзла? – в голосе Шаповалова прозвучало удивление. – Не знаю. Кажется, да, – я поставила чашку на пол и крепко сцепила руки. – Ну что ты… маленькая… Я сделала глубокий вздох. Все было не так, все шло как-то… неправильно, но вернуть жизнь в ее привычное русло я уже не могла, да и не хотела…