А Олег ее почти потерял. Уже верил, что потерял. «…Кажется, никогда нам на планете этой не встретиться, просто рукой махнуть, и голос почти не слышен…» Он вышел в соседнюю комнату и стал одеваться. Жива. Нутэвэкэт из Инчоуна нашел ее и пришел на радиостанцию, чтобы сказать об этом Олегу. Где он ее нашел?! В тундре?! Как она могла оказаться в тундре?! Почему не привез ее с собой, если знает, где она?! Олег натянул нижнюю рубаху из пыжика, мехом внутрь, потом рывком стащил ее через голову. Рубаху он прибережет для Лили. В кухлянке бабушки Туар и обыкновенном свитере он не замерзнет, особенно если идти недалеко, а Нутэвэкэт утверждает, что близко. Впрочем, по чукотским меркам, триста километров – это совсем ничего. …Не может она оказаться за триста километров! Или может? Олег набил рюкзак вещами, плохо соображая, что делает. Что еще понадобится? Лекарства? Спиртное? Бинты? Он достал узкий термос, вылил в него остатки чая, навалил сахару, завернул крышку и поболтал. Когда он вышел из кухни, одетый и с рюкзаком, Нутэвэкэт был уже на ногах. Кружка и прекрасная английская серебряная сахарница стояли на шкуре. – За упряжкой умеешь бежать? – Умею. – На обратном пути придется. Собаки троих не потянут. – Как ты ее нашел? – Радио слушал, – ответил Нутэвэкэт, пожалуй, весело. – Ты же по радио сказал, что женщина пропала! А я в тундре утром следы видел. – Какие следы? – Вездехода. Их метель замела маленько, только я все равно след вижу. За сопкой землянка есть, на берегу. Там летом живут городские браконьеры, икру в бочках солят. Стланик примят, ветки отогнуты. Женщина там. – Откуда ты знаешь, что она жива? Нутэвэкэт удивился: – Слышал, однако! Двигается. И печка топится. Вся упряжка эмоций Олега Преображенцева потянула так, что чуть не сорвалась с привязи. Лиля в землянке топит печку?! Этого не может быть. Человек из тундры все перепутал. Возможно, там действительно засели какие-то браконьеры, отшельники или черные старатели, моющие на Чукотке золото, но только не Лиля Молчанова! Нутэвэкэт счел нужным объяснить: – Сам к ней не пошел. Напугаю еще больше! Она, однако, не по свой воле в тундру пошла. Тебя не испугается, ты для нее свой. – Откуда ты знаешь, что не по своей воле? Его собеседник посмотрел на него, кажется, с сожалением. Я думал, что ты умнее, вот как Олег понял его выражение лица. Я думал, ты не до конца тангитанин. А ты такой бестолковый. – Я видел следы. Я слышал звуки, – повторил он терпеливо, как маленькому. – Вездеход проехал. Вездеходу, однако, в это время года там делать нечего! Потом человек прошел. Другого человека тащил. Потом вездеход ушел. На нем один человек ушел, а другой остался! Ты по радио сказал – женщина из города пропала. Я радио очень уважаю. В тундре все уважают. Я подошел к землянке, послушал. Там женщина. Печку топит. А раз печку топит, сразу не замерзнет. Кровью не пахнет, значит, не ранена. Однако, идти надо. Ночью дуть сильно будет, а завтра пурга уйдет. Олег кивнул. Собаки лежали во дворе, свернувшись, похожие на снежные холмики. Завидев хозяина, стали подниматься и отряхиваться. – Хорошая упряжка, – похвалил Олег. Этого требовала вежливость. – Жаловаться нельзя, – согласился хозяин. В два приема он снял с нарты свой груз, чтобы Олегу было куда сесть, пристроил его под навес с той стороны, где меньше дуло – Олег помогал, – крикнул собакам, вожак стал поворачивать упряжку. Держась за «баран», круглую скобку, Нутэвэкэт разогнал упряжку вдоль улицы и пристроился на нарту. Олег, бежавший с другой стороны, неловко плюхнулся – все же давно не ездил. Собаки набрали скорость и затрусили вдоль лимана, обходя город. Ветер свистел, метель мела, и казалось, что она не кончится никогда и весь мир состоит только из снега, холода, тьмы и равномерного бега собачьей упряжки… Была еще одна свечка, но Лиля не решилась ее зажечь. Нужно беречь свечи и дрова. Нужно беречь силы. После первой волны тепла, от которого дергающей, воспаленной болью зашлись все внутренности, после водки и глотка кипятка, получившегося из целого чайника снега, Лиля снова стала замерзать. Как-то по-другому, медленно и всерьез. Холод постепенно пробирался в нее подло, изнутри. Она топала ногами, совала ледяные руки сначала в карманы телогрейки, потом в колени, потом под мышки, и везде было холодно, холодно!.. Она жалась к печке боками и спиной, и печка старалась, помогала ей, прогоняла холод! Но стоило только повернуться другим боком или сделать шаг к поленнице, как стужа опять одолевала, наваливалась, очень тяжелая. Она никогда не знала, что стужа такая тяжелая. Она весит много тонн, ее невозможно скинуть с себя, она везде, со всех сторон. Приемничек «Пионер» работал тихо-тихо – «В эфире радио «Пурга» и Алена Долинская», – чтобы батарейки сразу не сели. О том, что будет, когда батарейки сядут, а она все еще не умрет, Лиля не думала. Запретила себе. Зато она представляла, как все сейчас там, на радиостанции, – разрешала себе, – и получалось легко, любовно, как в хорошем сне. Олег ушел из эфира, почему-то даже не попрощавшись, а она ждала, и на его место заступила Алена, которая тоже начала с того, что пропала Лиля Молчанова, ее ищут, но пока не нашли. Они же не знают, что она здесь, она слышит их и знает, что они беспокоятся о ней!.. Лиля представляла себе лицо Ромки Литвиненко, матроса-обманщика, и редактора Настю, которая непременно разбавляет свой кофе холодной водой из кулера – зачем? И вахтера Богданыча за очередным детективом или кроссвордом. Она представляла себе студию с первоклассной шумоизоляцей и ультрасовременным пультом – куда там радио «Рок» в Кёльне, – и портреты диджеев с Аляски, и необыкновенные фотографии, сделанные неизвестным ей Аркадием Сухониным, знаменитым фотографом, и надпись «Микрофон включен», и сами микрофоны на изломанных журавлиных ножках. Весь мир сосредоточен вокруг микрофонов, когда ты в эфире. И время, и пространство!.. И голоса, которые знает вся Чукотка, их слушают в стойбищах и кочевьях, и они сейчас поддерживают Лилю, не дают ей совсем уж пропасть. Она и не пропадет, покуда эти голоса рядом. Значит, надо беречь свечи, батарейки и силы. Она позволит себе еще чуть-чуть, еще немного, а потом станет слушать радио по пятнадцать минут. Чтобы экономить батарейки. Пятнадцать минут эфира, пятнадцать минут тишины. Она так решила, чтобы подольше продержаться. Может быть, пурга утихнет, и она выживет, выберется и сама сможет дойти до людей, и невиданные картинки представлялись ей: слепящее солнце, искрящийся снег до самого горизонта, какие-то разноцветные палатки, и высокий человек в меховых одеждах поворачивается и идет ей навстречу, а это значит, что она спасена. Но это был бред, и она понимала, что бред. Олег Преображенцев сказал, что ее ищут. Он каждые полчаса ставил песню «Кажется» в надежде, что она услышит! Ноги мерзли и болели невыносимо, хотя Лиля и завернула их в брезентовую штуковину с капюшоном, снятую со стены. Время от времени она протягивала их к печке, и они начинали согреваться, но за эти минуты замерзало все остальное: руки, бока, спина, голова. Она не знала, что человек настолько не приспособлен к холоду. Олег Преображенцев, должно быть, уже несколько раз объехал город. Конечно, он ищет ее, ездит по улицам! А как еще он может ее искать? И Таня с Левой беспокоятся. Лиля помнила, что из-за чего-то поссорилась с Таней, но отсюда, от чугунной печки, которая изо всех сил спасала Лилю, казалось глупым и ненужным вспоминать, из-за чего именно они поссорились. Олег Преображенцев, которому она сначала нравилась, а потом разонравилась, не знает, что она сидит сейчас в землянке где-то посреди огромной белой планеты, именуемой Чукоткой, и никак не может подать ему знак, что жива, что ее еще можно спасти!.. Как распахнулась припертая чурбаком дверь землянки и, нагнувшись, вошел высокий человек в меховых одеждах, она даже не заметила. Только что смотрела в огонь и страшилась, что сейчас придется отодвинуться от него, чтобы как-то погреть ледяные ноги, и готовилась к тому, что это надо сделать, а в следующую секунду возле нее оказался человек. – Лиля, это я, – сказал он голосом Олега Преображенцева из приемника, откинул с головы меховой малахай и посветил фонарем. Она в ужасе зажмурилась и подалась от него назад. Алюминиевый помятый чайник, загрохотав, свалился с печки. Ветер ворвался следом за ним, и Олег прогнал его, прихлопнув хлипкую дверцу. Он не боялся ветра. Он вообще не обращал на него внимания. Он увидел все сразу: черное лицо в потеках и саже, голые ступни, торчащую из ватника шею, располосованную царапинами от уха до горла. Он на секунду зажмурился и повторил: – Это я. Перебирая руками по поленнице, Лиля поднялась – он ничем ей не помогал – и моргнула. Потом сделала шаг и осторожно потрогала его кухлянку, сшитую бабушкой Туар. Потрогала в том самом месте, где был нагрудник из шкуры белого медведя. Шкура была холодной и жесткой. – Как ты долго, – сказала она, вдруг рассердившись. – Ужасно долго! – Нам надо ехать. – Я слышала тебя в эфире. Он оглянулся на приемник, бормотавший на столе. – Почему ты не попрощался? В конце эфира?.. Я ждала, ждала! А ты так больше и не появился! – Я поехал за тобой. Тут она обняла его, огромного от шкур и холодного от метели. Рук не хватало, чтобы его обнять, но она обнимала как могла, изо всех сил.