– Ръапыныл? Какие новости? Человек помедлил, как бы размышляя, удивляться ему или нет, а потом все же удивился: – Ты говоришь на чукотском? – Немного. – Луораветлан? Он произнес это еще сложнее – «лыгъораветлан». Олег знал, что по чукотским законам «луораветлан» – истинный, настоящий человек, в отличие от ненастоящего, пришлого, чужеродного, которого обозначали словом «тангитан». Все, кто приходил с Запада, назывались «тангитанами», и это было не слишком… лестное поименование. Для эскимосов, ламутов, коряков, эвенов существовали другие слова, обозначающие их близость к «луораветланам», истинным людям. Точно так же, как чукотский язык считался единственно правильным и достойным выражать сколько-нибудь человеческие мысли. Все остальные языки не в счет, хотя на них тоже вполне можно объясняться. Бабушка Туар совершенно точно была «лыгинэвыскэт», то есть чукотской женщиной, в Олеге же чукотской крови имелось всего четверть, поэтому он не стал объяснять. – Ты пришел поговорить со мной? Человек по имени Нутэвэкэт помедлил, как бы раздумывая, что ответить на этот вопрос. – Я пришел проводить тебя, – сообщил он, надумав. – У тебя есть настоящая одежда и обувь? – Есть, – быстро ответил Олег. Он знал, что спрашивать, куда и зачем собирается его провожать Нутэвэкэт из Инчоуна, не имеет смысла – тот не ответит. – Ну что? – Ромка Литвиненко приплясывал рядом от нетерпения и холода. – Что он говорит? – Пока ничего особенного. Он собирается куда-то меня проводить. – Куда?! – Мы не узнаем, пока он не проводит. – Олег, ты собираешься идти с ним куда-то ночью?! В пургу?! Спроси его, может, он потерпит до утра как-нибудь… – Езжай за мной, – по-чукотски сказал Олег Нутэвэкэту. – Мне нужно взять одежду. Нутэвэкэт кивнул как ни в чем не бывало, уселся на нарту, разобрал упряжь и выдернул из снега остол, тормозную палку, обитую с одного конца железом. Преображенцев полез в свою машину. – Рацию захвати, если в тундру пойдешь! – крикнул Ромка. Голос у него был напряженный. – Однако, есть рация, – негромко сказали с нарты. – И спутниковый телефон есть. Джип перелез через сугробы, которые намело вокруг него за те два часа, что Олег был в эфире, и двинул вдоль улицы. За ним, появляясь и пропадая в свете фонарей, неспешной рысью трусила собачья упряжка. Олег подъехал к своему дому, загнал машину под навес и зажег свет. Следом вбежали собаки, каюр крикнул, нарта остановилась. Над обрывом, над ревущим и грохочущим анадырским лиманом, стояло всего два одноэтажных широких дома, похожие по очертаниям на серых китов. В одном из них жил Олег. – Проходи, – предложил он Нутэвэкэту из Инчоуна. Он знал, что гость ни о чем не станет расспрашивать и самому расспрашивать его бесполезно. Он быстро прошел холодное просторное помещение, использовавшееся только летом и именовавшееся «верандой». Она была со всех сторон затянута сеткой, чтобы не лезла мошка. Здесь стояли широкий деревянный стол, несколько лавок, обитых оленьими шкурами, чтобы удобно сидеть, и каменная печь, сложенная печником-помором. Летом на ней коптили рыбу и жарили мясо. Летом вообще на этой веранде над анадырским лиманом было очень весело, особенно когда приезжал брат, самый близкий человек. Мыс Обсервации на той стороне, невысокие сопки, голубые и зеленые, взъерошенная вода, очень много ветра и неба. Так много, что человеку не справиться с ними! Олег Преображенцев, в котором чукотской крови было лишь на четверть, все время чувствовал огромность и отчужденность мира, где он оказался лишь случайно, потому что был… допущен. Духи – впрочем, он точно не знал, кто именно, в этом лучше разбиралась бабушка Туар – допустили людей в эти места, терпели и старались не связываться с ними, но иногда все же требовали платы, и Олег считал, что справедливо. Люди не имели права здесь распоряжаться. Им ничего тут не принадлежало. Они не имели права… потреблять, портить, гадить. Они не имели права искать здесь максимальных удобств для себя в ущерб всему остальному миру, как они привыкли! Те, кто жаждал удобств, вполне могли спуститься по земному шару к его середине и там весело продолжать начатое: уничтожать то, что не ими создано, – планету. Чукотка пока сопротивлялась. Олег Преображенцев знал это совершенно точно. Пыталась сопротивляться, хотя не всегда получалось. Его предков – луораветлан – почти истребили пришлые «тангитане», и если бы огнем и мечом! По силе, ловкости, выносливости и умению приспосабливаться в тундре и на море луораветланам не было равных, «белый человек» не справился бы с коренной цивилизацией. Их истребили проще и унизительней – дешевой водкой, разорением поселков, отторжением от традиционного, единственно возможного на Арктическом побережье образа жизни. Древняя культура погибла в два счета – лет за сто пятьдесят. Олег был уверен, что рано или поздно она возродится – Чукотка просто так не сдастся. В Москве или в Берлине, куда он летал, когда его программы попадали в финалы разных конкурсов, его часто спрашивали, что там за места, на этой самой Чукотке, есть ли что посмотреть, какова природа. Спрашивали с наивным, добродушным, снисходительным интересом тангитан к диким, неосвоенным, первобытным местам, жить в которых, разумеется, не имеет никакого смысла, зато, наверное, имеет смысл посмотреть, сфотографировать на телефон, окунуться в Берингов пролив – в общем, сделать какую-нибудь глупость. Почему-то цивилизованных белых людей то и дело тянет в первобытность – осматривать ее, фотографировать, поправлять в фотошопе, а потом любоваться! Олег никогда не отвечал на такие вопросы – не знал как. Он знал одно: никакой природы в понимании цивилизованного человека здесь нет и в помине. Природа есть в Альпах. Может, в Йеллоустонском заповеднике тоже. Здесь – мир в том самом виде, в каком его однажды создал Бог. Или Духи, он плохо в этом разбирался, куда хуже бабушки Туар!.. Тысячи и миллионы квадратных километров мира, который не принадлежит и никогда не будет принадлежать человеку. Человек имеет право осторожно и уважительно ходить по краю этого мира, боясь оступиться и погибнуть, и это и есть плата за разрешение побыть в нем – недолго. Олег Преображенцев открыл дверь – он никогда ее не запирал, – вошел в тесные сени, где было уже тепло и пахло разогретым деревом, стащил пуховик и прошел внутрь. Нутэвэкэт из Инчоуна вошел следом, не проявляя ни интереса, ни беспокойства. Он откинул малахай, опушенный росомашьим мехом, посмотрел, куда сесть, и сел на медвежью шкуру, разостланную на деревянном чистом полу. – Далеко пойдем? – спросил Олег из кухни. Он налил в чайник воды и нажал кнопку. Угостить гостя чаем – нерушимая традиция, обязанность хозяина. – Совсем близко. – Снегоступы брать? – Не помешают. – Ты давно в пути? – Из Канчалана решил в Анадырь зайти. Это был ответ на вопрос и означал – недавно. Отсюда до Канчалана, по чукотским меркам, рукой подать. – Ты живешь в Канчалане? – Ходил из Инчоуна брата навестить. Весной. После дня, благословленного добрыми Духами, когда солнце в первый раз вернулось в тундру. Олег подумал, что от Инчоуна до Канчалана путь совсем не близкий. Пройти его на собаках непросто даже опытному каюру. Много дней, много ночей. Много одиноких холодных дней и ночей в тундре, и тьма, тьма!.. Огромное, красное, ледяное солнце появляется над горизонтом лишь на несколько минут и снова опускается за край земли, и опять наступает тьма над всем Ледовитым побережьем. Нутэвэкэт вышел из Инчоуна весной – чтобы навестить брата, – а сейчас, в конце октября, возвращается домой. Олег заварил чай, очень крепкий, почти черный, пожалев, что нет плиточного, самого любимого у тундровых людей, подал кружку Нутэвэкэту, которую тот невозмутимо принял. Потом подумал и поставил перед ним на медвежью шкуру серебряную сахарницу с колотым сахаром, зная, что сам гость ни за что не попросит. Сахарница была английская – очаровательная, традиционная, очень цивилизованная вещица. Его брат любитель таких вещиц. Собственно говоря, Олег привез ее из Лондона как раз в подарок брату, но потом пожадничал и не отдал. Тут ему стало смешно. Нутэвэкэт из Инчоуна степенно сидел на полу, скрестив ноги в пятнистых серых штанах из кольчатой нерпы, в замшевой камлейке[1], надетой поверх оленьей кухлянки, чтобы в мех не набивался снег. Подметки торбасов подбиты шкурой белого медведя, чтоб при ходьбе не скользили назад. Только морские охотники с Ледовитого побережья могут позволить себе такие, остальным редко выпадает удача добыть умку. Он сидит, прихлебывает чай, а перед ним на полу стоит серебряная лондонская штучка, которую Олег так и не подарил брату! Из кухни двойная дверь с тамбуром вела в холодную кладовую, где сильно пахло шкурами, кожей и тундрой. Олег зажег свет и стал в ней шуровать. Его снаряжение было значительно хуже, чем у Нутэвэкэта, но все же кухлянка, малахай и штаны имелись, самые настоящие, без дураков. Кухлянку ему сшила бабушка Туар, которая еще умела кроить шкуры пальцами, без всяких ножниц, и сшивать их оленьими жилами. Она очень сердилась, когда ей говорили, что сейчас полным-полно синтетических ниток, очень прочных, ими шить гораздо удобней! «Обычай надо держать, – говорила бабушка и поджимала губы. – Когда умру, хоть обмотайтесь нитками и ходите в них, а пока я жива, все по обычаю будет!» И в самом деле, все было «по обычаю», даже три узкие ленточки замши на спине, украшенные бусинами, голубой, красной и белой, оберег от злых духов. И торбаса у него настоящие – из оленьих камусов с очень плотной шерстью, с лахтачьей[2] подошвой. Кроме того, в них еще был подложен высушенный особым образом мох, который не рассыпался и не крошился, хорошо впитывал влагу, и с такой «стелькой» удобно ходить ко камням. Никакая одежда – самая современная, самая необыкновенная, самая технологичная – не спасала в тундре от холода и ветра, а сколько ее Олег перепробовал! Все эти глупости, написанные на солидных этикетках – «до минус сорока», «защита от ветра», «защита от влаги», – на поверку оказывались именно глупостями. В десяти километрах от города этикетки уже решительно не спасали, а спасала как раз кухлянка бабушки Туар, сшитая «по обычаю»! Олег выволок груду меховой одежды, задубевшей на холоде, свалил на диван и налил гостю еще чаю. Тот закинул за щеку кусок сахару. Куда они сейчас пойдут?.. Зачем? По всей видимости, Нутэвэкэт услышал его мысли – люди из тундры это умеют, – потому что отхлебнул чаю и сказал негромко: – Запасную одежду возьми. Есть? Олег посмотрел на него. Тот невозмутимо пил чай. – Для кого? – Для женщины, которая у вас пропала, однако. За ней пойдем. Недалеко пойдем, но одежда нужна, однако. Диджей радио «Пурга» Олег Преображенцев, в котором все же была четверть настоящей, истинной луораветланской крови, удержал себя в руках. Карабин щелкнул, и вся упряжка его эмоций оказалась надежно пристегнутой. Не сорвется. …Если нужна одежда, значит, московская фифа Лилия Молчанова жива. Значит, она не ушла к Верхним людям. Если Нутэвэкэт из Инчоуна никуда не торопится, значит, немедленная смерть ей не грозит.