– Вы ошибаетесь, мой друг. У апачей царит сильное возбуждение после жестокой и бессмысленной резни, учиненной капитаном Жилем Пересом, и индейцы, разъезжавшие некогда небольшими партиями, бродят в настоящее время многочисленными отрядами с единственной мыслью о мщении. Я не говорю, что экспедиция попала в их руки, но подозреваю, что она окружена, быть может, осаждена, и, доведенные до последней крайности, наши родственники или уже сдались, или закончат тем, что сдадутся. – Подумайте хорошенько о том, что вы говорите, полковник! – вскричал дон Юлиано в сильном волнении. – Моя сестра и племянница во власти этих неумолимых разбойников! – Быть может, не все еще погибло, сеньор, – сказал полковник Реквеньес. – Я знаю Вилланева и уверен, что, даже захваченный врасплох, он сумеет защититься. Если бы это зависело только от меня, я давно уже был бы в пустыне. Но, скажите на милость, имею ли я право оставлять без защиты город и распоряжаться правительственным войском для оказания помощи частным лицам, не зная даже хорошенько, в опасности ли они и где именно находятся?.. – Предприятие Эстевана, – отвечал дон Юлиано, – имеет исключительное значение. Вам вовсе не понадобится, полковник, оставлять Ариспу без защиты: мои работники к вашим услугам; они вооружены и на конях. Все распоряжения мною сделаны, и я могу даже сегодня привести их к вам. – Когда войску приказывают отправляться в поход – отвечал полковник, – то должно знать, куда направить его, сеньор. А этого я не знаю. Вы согласитесь со мной. Сам Эстеван, отправляясь, не знал в точности того места, куда гамбусино хотел привести его. Последнему же нелегко было объяснить это на словах, а карты Соноры еще не существует. Мы можем пойти теперь направо, в то время как окажется, что они пошли налево. Сонора – это почти бесконечность, и мои разведчики не могут помочь мне. Я не сомневаюсь, что Эстеван де Вилланева с товарищами осаждены индейцами. Но где? Скажите мне это, сеньор, и я сейчас же велю седлать лошадей, невзирая на то что без согласия правительства не имею на это права. Дон Юлиано Ромеро молчал несколько минут, затем проговорил: – Полковник! Ваши колебания, ваши укоры совести при мысли, что вы без определенной цели могли бы завести в пустыню людей, которыми вы командуете, мне понятны. Что же касается меня, то никакие соображения не могут больше удержать меня, и с завтрашнего дня я отправляюсь с моими прекрасно вооруженными работниками в путь. Что бы ни случилось – это лучше той неизвестности, которая угнетает меня. – Вы правы, дон Юлиано, – сказал полковник. – И хотя я не имею права рисковать всем полком, но могу и даже обязан оказать вам содействие двумя-тремя эскадронами. Помочь вам – это уже определенная цель, за которую я не боюсь ответственности. Цецилио, – прибавил он, обращаясь к своему ординарцу, – передайте, пожалуйста, майору Гарсиа, что мне тотчас же нужно поговорить с ним. Молодой офицер удалился, но почти тотчас же вернулся обратно. В ту же минуту на площади поднялся необычайный шум. – Послушайте, – сказал молодой офицер, – вы ждете посыльных, полковник, и мне кажется, это прибыл один из них. Полковник и дон Юлиано бросились к окну. К большой площади Ариспы приближался бледный, утомленного вида всадник в одежде, покрытой пылью. Конь его, весь белый от пены, казалось, изнемогал. Всадник, чувствуя, вероятно, что, ступив на землю, он лишится сил, указал рукой на дом командующего войсками. При этом жесте он поднял голову. Всадник, чувствуя, вероятно, что, ступив на землю, он лишится сил, указал рукой на дом командующего войсками Полковник узнал его и, лихорадочно стиснув руку дона Юлиано, воскликнул: – Ради бога! Или меня обманывают мои глаза, или этот всадник – Генри Тресиллиан! Да, это был действительно он, только что прибывший наконец в Ариспу после пятидневной стремительной скачки по пустыне. Несчастный молодой человек был еле живой. Целые сутки ему нечем было подкрепиться: фляжка была пуста и припасы истощились. Увидев в окне полковника, он мог только вынуть из кармана доверенный ему Эстеваном де Вилланевой запечатанный конверт и, что было красноречивее всяких слов, протянуть его офицеру. Чрезвычайно взволнованный, как и дон Юлиано, полковник сжал молодого человека в своих объятиях. Какие вести привез Генри? Цел ли еще караван? Или он один пережил страшное несчастие? Все еще окруженный толпой, Генри добрался до дому, сошел с коня и бросил повод улану, присланному полковником. – Могу ли я понадеяться на вас, – сказал он, – что вы хорошенько присмотрите за этим благородным животным? – Как на самого себя, сеньор, – отвечал солдат. – Конь – прежде всего. Это закон. Генри Тресиллиан сунул ему в руку нечто, могущее еще больше поощрить его, и вошел в дом. Полковник и дон Юлиано выбежали к нему навстречу. – Конечно, вы с дурными вестями? – спросил помещик. – Они действительно не особенно хороши, – отвечал Генри, – но лучше всего вы определитесь, когда полковник прочитает письмо, присланное доном Эстеваном. Полковник взял письмо, быстро сломал печать и начал читать вслух: «Дорогой брат! Если Бог когда-нибудь благоволит, чтобы вы прочитали это письмо, то, стало быть, Он сжалился над нами. Мы в тяжелом положении, которое ухудшается с каждым днем: мы осаждены среди пустыни койотами, самым жестоким из всех апачских племен. Храбрый молодой человек, который вручит вам это письмо, сообщит вам все подробности нашего положения, которое за время отъезда его может лишь ухудшиться. Знайте только, что жизнь наша зависит от вас одного, и, если вы нам не поможете, нам остается только одно – умереть. Эстеван». – Именем самого дорогого для меня на свете, мы спасем их, если еще не поздно! – вскричал полковник. – Можете ли вы, молодой человек, быть нашим проводником? Но тут он заметил, что обессиленный усталостью и голодом вестник почти замертво упал в кресло, безжизненно свесив голову. Попросив своего ординарца возможно скорее приготовить закуску, полковник заставил молодого Тресиллиана проглотить несколько глотков французской водки. Постепенно юноша начал приходить в себя. – Простите нас, сеньор, – сказал полковник, – что из-за страшной вести, которую вы привезли нам, мы забыли о вашем положении. Ради бога, не говорите больше ни слова, пока не оправитесь вполне. В эту минуту вошел слуга, неся на подносе холодное мясо, фрукты и бутылку вина. Генри Тресиллиан с жадностью принялся за еду. Утолив первый голод, он вспомнил, что там, на Затерявшейся горе, тоже начинают голодать. Обращаясь к полковнику Реквеньесу, он проговорил: – Сеньор! Вы читали письмо дона Эстевана, и если хотите спасти его, то идемте. Простите, что я потратил столько времени на разговоры. Полковник с чисто военным добродушием успокаивал его. – Кушайте, молодой человек, – сказал он, – и при этом вы можете дать нам все нужные сведения. Кроме того, нам нужно еще время на необходимые сборы, и раньше рассвета мы отправиться не можем. – Прежде всего, – прервал его дон Юлиано, – где именно находятся наши друзья? – В относительной безопасности, – отвечал Генри, – если бы были съестные припасы; но в данную минуту все источники должны быть истощены. Знаете ли вы, сеньоры, часть пустыни, называемую Затерявшейся горой? – Я уже не в первый раз слышу это название, – сказал полковник Реквеньес. – Я видел ее, – продолжал дон Юлиано. – Так это та тайная цель, к которой вел вас гамбусино? Тут Генри Тресиллиан рассказал все, что произошло с ними: рассказал о жажде, с которой приходилось бороться, о том, как удачно пришла экспедиция к озеру и Затерявшейся горе и, благодаря гамбусино, могла укрыться там, когда открылось вдруг присутствие индейцев, и в таком количестве, что нечего было и думать о защите на равнине. – Каковы могут быть силы койотов? – спросил полковник. – Около пятисот человек, – отвечал Генри, – но, по всей вероятности, к ним присоединилась теперь другая шайка числом в двести всадников, собиравшаяся сделать набег на берега Оркаситас в расчете разграбить плохо защищенные селения. – Совершенно верно! – сказал полковник. – Эти негодяи с некоторого времени слишком уж нагло нападают на колонистов, пора их хорошенько наказать. Что же касается Эстевана, – прибавил он, – то я вижу, что обстоятельства требуют правильно организованного похода, для чего пригодятся и ваши люди, дон Юлиан. Сможете ли вы, сеньор Тресиллиан, провести нас кратчайшим путем? Нам дорога каждая минута. Молодой англичанин улыбнулся. – Господин полковник, – сказал он, – я ехал пять дней по прямой от Затерявшейся горы среди таких препятствий, которых нельзя избежать; но для войска они будут непроходимы, и вам придется идти в обход. Если же через семь дней мы не увидим развевающегося на вершине Затерявшейся горы мексиканского флага, то вы можете свалить всю вину на меня. – Хорошо – отвечал полковник, – я вам очень благодарен. Ваш отец, сеньор, по справедливости может гордиться таким сыном. А теперь, – прибавил он, обращаясь к дону Юлиану, – соберите две сотни своих самых сильных работников, и с рассветом соединимся за Ариспой. – Можете положиться на меня, – сказал дон Юлиано Ромеро и быстро удалился. Гасиенда его находилась на некотором расстоянии от города, и, чтобы собрать к назначенному часу своих людей, ему необходимо было торопиться. По уходе его полковник велел позвать караульного офицера и приказал как можно скорее собрать штаб уланского полка. Молва о приезде молодого англичанина быстро разнеслась по городу и стала предметом всеобщих разговоров. Появление юного гонца на еле живом коне дало пищу воображению и, как это часто случается, было истолковано почти верно. Название Затерявшейся горы уже носилось в толпе, с быстротой молнии распространилось известие, что караван Вилланева и Тресиллиана почти в руках дикарей. Крики: «Индейцы! Индейцы!», повторявшиеся все чаще и чаще, раздавались по всему городу, и, когда на перекрестках зазвучали трубы улан, все уже знали, что полк отправляется в поход. Ввиду суматохи некоторые вообразили даже, что апачи угрожали и городу. В эту ночь никто в Ариспе не ложился спать, и, когда с рассветом уланы полковника Реквеньеса с молодым Тресиллианом и полковником во главе двинулись по большой площади, раздались нескончаемые приветственные крики. Прекрасно вооруженные, на добрых конях, снабженные всем необходимым, эскадроны продефилировали перед начальством, прежде чем пуститься в далекий путь. За ними следовал обоз – телеги со съестными припасами, водой и фуражом, походные повозки для раненых. Неподалеку от Ариспы дон Юлиано Ромеро с двумя сотнями своих работников в живописных костюмах вакеро и ранчеро присоединился к колонне правительственных войск, внутри которой двигалось несколько орудий. Дон Юлиано присоединился к полковнику Реквеньесу, Генри Тресиллиану, успевшему совершенно оправиться после нескольких часов здорового сна, и главным офицерам полка, и все войско быстро двинулось вперед, по направлению к Затерявшейся горе. Глава XIX