В то время как он шел таким образом, инженер объявил, что в случае надобности можно будет осветить равнину по пути Генри на расстоянии одной мили. Гамбусино вдруг быстро схватил его за руку. – Избави вас Бог! Этот неожиданный свет в такую минуту скорее может погубить, чем спасти его. Пока Генри не будет в безопасности, не надо предпринимать ничего такого, что могло бы вызвать подозрение апачей. Мексиканцы прислушивались, задерживая дыхание, но ни малейшего шума не долетало до них. – Сеньоры, – сказал гамбусино, – сама тишина эта уже служит доказательством того, что в настоящую минуту дон Генри вне опасности. В то же мгновение до слуха их донесся свист, слабый, как дуновение, но с особенными переливами. – Или я очень ошибаюсь, – сказал Педро, – или молодой человек сейчас звал своего Крузейдера. Вступив в льяносы, Генри Тресиллиан пустился на запад. Полярная звезда указывала ему путь. Пройдя расстояние метров в четыреста, молодой англичанин действительно решил, что пора уже призвать Крузейдера, как он делывал это раньше. Если бы, как было условлено, лошадь не ответила на призыв, то после трех бесплодных попыток Генри Тресиллиан должен был вернуться обратно, взяться за петлю веревки и с помощью ожидавших его добраться до галереи. О блаженство! С первого же зова до слуха его донеслась вскоре мерная лошадиная рысь. Не могло быть сомнений: Крузейдер понял, что его зовут. Уже с меньшей осторожностью, чем в первый раз, Генри Тресиллиан свистнул вторично. Спустя несколько секунд он почувствовал на лице своем горячее дыхание Крузейдера. Обрадовавшись, что снова нашел своего господина, благородный конь положил к нему на плечо свою голову; забыв, что каждая минута драгоценна, молодой англичанин обхватил обеими руками эту голову и поцеловал ее. Итак, они встретились. И конь, и всадник были готовы. Генри накинул на Крузейдера уздечку, которую Педро догадался сунуть ему почти в самый последний момент, и одним прыжком очутился на смелом коне, помчавшемся вперед, как стрела. Склонившись на шею Крузейдера, Генри с восторгом чувствовал его безумный полет. Он дышал полной грудью. Отец и друзья его, склонившись у края галереи, все еще прислушивались к малейшему шороху пустыни, но гамбусино больше не сомневался в успехе. – Ваш сын теперь на коне, сеньор, – обратился он к Роберту Тресиллиану, – я готов поклясться в том. Слышите? Крузейдер только что радостно заржал. Это признак того, что он нашел своего господина. Роберт Тресиллиан, слишком взволнованный, чтобы взвесить эти доводы, все еще силился проникнуть взором в густой мрак, окутавший льяносы. В эту минуту гамбусино сказал что-то на ухо инженеру. Вдруг со сверкающим блеском ракеты сноп электрического света озарил на несколько секунд целый угол равнины. Более удачного момента нельзя было выбрать. Генри предстал вдруг перед своим отцом и товарищами как бы в блеске молнии. Верхом на Крузейдере он мчался по дороге в Ариспу. Сноп света, на мгновение упавший на льяносы, осветил лишь известное пространство, потом опять все погрузилось во мрак. Если бы индейцы даже и заметили что-то, они все-таки не успели бы отдать себе отчета в том, что для них представилось бы лишь непонятным феноменом. Кроме того, сноп света шел со стороны Затерявшейся горы, противоположной их стану. Сноп света – и опять все погрузилось во мрак Но луча этого было достаточно, чтобы успокоить отца и друзей всадника. – Спасен! Генри спасен! – вскричал отец его, отирая слезы. – И спасет, в свою очередь, нас! – сказал гамбусино. – На этот раз у него есть все шансы. Он победит, а значит, мы спасены. Между тем в эту ночь никто не спал на возвышенности. Каждый из осажденных строил массу предположений. Все почти были уверены, что Генри Тресиллиан имел возможность убежать, но уверенность эта не была еще все-таки полной. Он отправился в путь благополучно; прибудет ли он так же счастливо и в Ариспу? Вот о чем с горечью думали на возвышенности люди, находившиеся в почти безысходном положении и потому боявшиеся верить надежде. Вопрос о плене или свободе обсуждался также и начальниками. Дон Эстеван невольно был огорчен слезами Гертруды, мужество которой с отъездом Генри истощилось. Роберт Тресиллиан делал невероятные усилия, чтобы казаться спокойным, но под этой бесстрастной наружностью скрывались невыносимые страдания. Лишь один гамбусино рассуждал благоразумно. – Сеньоры, – говорил он, – больше, чем когда-либо, мы имеем основание надеяться. Дон Генри мчится по направлению к Ариспе, на пути своем он не встретит дикарей, направившихся к реке Оркаситас. Следовательно, людей бояться нечего. Голод? Жажда? Так разве он не обеспечен запасами на целых пять дней? Итак, прибыв в Ариспу, он увидится с полковником Реквеньесом. На этой же неделе полковник во главе своего полка явится сюда. Следовательно, нам остается лишь двенадцать дней терпения. К тому же, – прибавил он, обращаясь преимущественно к Роберту Тресиллиану, – мы не слышали ни малейшего шума, способного встревожить нас, а койоты, как вам известно, не забирают в плен без своих зловещих воплей. Повторяю, все обстоятельства складываются благоприятно для нас. – Значит, вы думаете, Генри спасен? – прошептала Гертруда. – Сеньорита, – отвечал гамбусино, – я не только думаю, но готов поклясться в том. Люди, испытанные судьбой, всегда недоверчивы. Если и предположить даже, что Генри прибудет в Ариспу цел и невредим, то кто может поручиться за успех его предприятия? Полковника Реквеньеса могло и не быть там, и – кто знает? – быть может, узнав о враждебных намерениях индейцев против колоний на реке Оркаситас, он отправился именно туда, чтобы разрушить их планы. – А если бы даже и так? – возразил гамбусино, всегда на все находивший ответ. – Разве оставляют построенный в степи город совершенно без войска? Я прекрасно помню, что перед нашим отъездом говорилось в Ариспе о возмущении индейцев якви, живущих в стране Гуайямы. Затем, если предположить, что полковник Реквеньес и отправился в поход против индейцев, остаются еще жители Ариспы и работники на гасиендах и в окрестностях. Разве я сам не слыхал, как говорили, что брат сеньоры Вилланева, дон Ромеро, в состоянии вооружить триста добровольцев и в случае нападения может защищаться в своей гасиенде собственными силами, не рассчитывая на помощь извне? – Совершенно верно, Педро Висенте, но ведь это не солдаты. – Что вы говорите? – возразил гамбусино. – Ну, хорошо. Предположим самое худшее, что только возможно, – отсутствие полковника с его уланами. Для меня несомненно в таком случае, что дон Ромеро во главе своих добровольцев отправится в льяносы, и тогда будем кое-что значить и мы, ибо к нам присоединятся солидные всадники, по крайней мере, на таких же хороших конях, как и у апачей. А раз настанет эта минута, клянусь, дон Эстеван, вам не придется увидеть, что я побоялся спуститься и уложить, в свою очередь, столько этих разбойников, сколько позволит мне запас зарядов. При виде такой уверенности нельзя было не приободриться, особенно когда ее обнаруживал тот, кто показывал себя до сих пор таким осторожным и рассудительным человеком. По мере того как шло время, исчезала и уверенность, внушенная Педро Висенте; опять явилось сомнение и обуяло людей, у которых голод убавил не только терпение, но энергию и даже нравственную силу. Глава XVIII Полковник Реквеньес В Ариспе, как и предполагал гамбусино, очень интересовались экспедицией, и отсутствие всяких известий о ней вызывало живейшие опасения. Отъезд каравана, собравшегося под начальством дона Эстевана, возбуждал большой интерес и вместе с тем некоторое беспокойство. Но присутствие и содействие Педро Висенте, славившегося по всей провинции неустрашимостью и глубоким знанием пустыни, успокаивало самых боязливых. Однако отсутствие от них каких-либо вестей начинало казаться чрезвычайным. Дон Эстеван обещал прислать в Ариспу гонцов, как только отыщет местонахождение рудника, которое было известно одному гамбусино. Уже прошло около месяца, как должно было прийти известие, а оно все не приходило. Гонцы и всадники, рассылаемые полковником Реквеньесом от Ариспы, поочередно возвращались назад, не находя ни малейшего следа рудокопов. Полковник знал, что шайки индейцев свирепствовали в Соноре; разведчики донесли ему даже, что некоторые селения у Оркаситас, среди них большое село Накомори, были разграблены краснокожими. Но он не имел права распоряжаться вверенным ему войском для оказания помощи частным предпринимателям, которые на свой страх и риск с большою смелостью проникали часто в самый центр индейских земель. Опытность дона Эстевана и умение гамбусино ориентироваться долго успокаивали его. К тому же на основании одних лишь догадок он не решался пуститься со своим войском наудачу в необъятную пустыню. Он объяснил это дону Юлиано Ромеро, богатому помещику из окрестностей Ариспы, родному брату сеньоры Вилланева, тоже обеспокоенному отсутствием известий и явившемуся за справками к начальнику гарнизона. – А! Это вы, дон Юлиано! – воскликнул полковник Реквеньес, когда тот был введен адъютантом. – Нечасто вижу вас здесь, сеньор. Не стану спрашивать, каким ветром занесло вас сегодня в Ариспу, так как догадываюсь о причине вашего приезда. – Да, полковник, – отвечал дон Юлиано, – я не скрою от вас, судьба зятя меня страшно беспокоит. Я уже не сомневаюсь теперь, что с ним случилось какое-нибудь несчастье и с каждым днем мои опасения увеличиваются. Клянусь вам, я желал бы лучше услышать о какой-нибудь катастрофе, тогда, по крайней мере, можно было бы прийти на помощь, а не довольствоваться одними предположениями. Может быть, вам известно что-нибудь? Если да – умоляю вас, говорите скорее. – Я знаю не больше вашего, – отвечал полковник Реквеньес, – и тоже начинаю отчаиваться. Уже несколько дней, как я обсуждаю препятствия, которые мог встретить на своем пути Эстеван; я говорил себе, что голод, жажда, быть может, болезнь, могли задержать экспедицию, заставить уклониться от прямой цели в поисках воды или съестных припасов. Но с такой энергией и таким знанием пустыни, как у Педро Висенте, можно справиться с этими препятствиями. Надеюсь, вы не поддадитесь панике, дон Юлиано? Ну, так я скажу вам, что боюсь другого, самого худшего. – А именно? – Индейцев, – сказал полковник Реквеньес. – Индейцев! Шайки их, конечно, попадаются в Соноре, но из этого еще не следует, чтобы они могли напасть на многочисленный и хорошо вооруженный караван.