Несмотря на то, что последний бежал со всех ног, эти на вид столь неповоротливые животные не отставали от него, и, что больше всего беспокоило спрятавшихся на деревьях мексиканцев, Педро, не предусмотрев отступления, направлялся прямо к пропасти. Между тем он сбрасывал с себя на бегу по очереди какую-нибудь часть костюма и кидал ее за собою, чтобы отвлечь животных и тем хотя бы немного опередить их. Медведи на несколько мгновений останавливались, обнюхивали вещи, затем пускались еще быстрее со все усиливавшимся яростным рычанием. На расстоянии шести метров от края возвышенности Педро Висенте остановился, обернулся и, прицелившись, выпустил оба заряда. В ответ на этот двойной выстрел медведи заревели от боли. Они оба были ранены и с невыразимой яростью устремились на Педро; в один момент мексиканцы увидели, что гамбусино бросил ружье и кинулся к склонившейся ветви описанного нами дерева. С ловкостью обезьяны он схватился за нее и очутился наверху, между тем как оба медведя с разбегу пронеслись под ним по крутому краю утеса и рухнули вниз. Он бросил ружье и кинулся к склонившейся ветви Раздался взрыв восторга. В одно мгновение Педро Висенте соскочил с дерева и наклонился за своим оружием. Спустя минуту мексиканцы, подавшись вперед, смотрели вместе с гамбусино на дно пропасти. К их величайшему удивлению, оба чудовища, хотя и раненные пулями гамбусино, были только оглушены своим странным падением. Они отряхивались внизу откоса, как промокшие собаки. Потеряв под ногами почву, они упали навзничь, свернув, как ежи, голову между передними лапами, и в виде огромных клубков, почти невредимыми скатились кубарем вдоль края утеса. Очутившись внизу, они встали на ноги, поводя головой, как бы намереваясь снова начать тот путь, который они только что прошли не по своей воле. Пораженные мексиканцы стояли перед Педро Висенте; дон Эстеван энергично пожимал его руку, а тот, повернувшись к равнине, лукаво заговорил: – Внимание! Спектакль еще только начинается, и нам, пожалуй, нескоро еще придется увидеть конец его. Смотрите, – прибавил он, указывая пальцем на обоих медведей, – смотрите, сеньоры: эти шутники, едва оправившись от падения, уже чуют свежее мясо, – если только так может быть названо мясо дикарей, – и идут искать пищи в стан койотов. Действительно, оба медведя, окончательно разъяренные, увидев стан индейцев, бросились туда и в мгновение ока пролетели разделявшее их расстояние. Солнце, быстро склонявшееся к горизонту, мало-помалу угасало и наконец скрылось в разом наступившей ночи. Осажденные увидели лишь начало последовавшей сцены. И только по многочисленным в течение по крайней мере четверти часа непрерывным выстрелам внизу и по испуганным возгласам и крикам, смешанным со страшным ревом, они угадывали ход совершавшейся у подножия горы драмы. Когда все стихло, они направились к бивуаку, где всю ночь шли толки о подвиге гамбусино. Дон Эстеван осмотрел, по своему обыкновению, караулы. Спустя несколько минут наступила такая тишина, что никто бы не сказал, что на горе и в этой пустыне обитали люди, готовые по первому знаку кинуться друг на друга. Педро Висенте, засыпая, думал о том, что медведи, должно быть, сослужили хорошую службу и что, наверное, они уложили, по крайней мере, с полдюжины индейцев. Глава XIV Тяжкий жребий На другой день, с раннего утра, мексиканцы снова пустились в путь для окончания начатых розысков. Речь шла о том, чтобы, с одной стороны, убедиться, что возвышенность свободна от всяких опасных гостей, с другой же – навести справки о какой-нибудь помощи, которая могла бы представиться в случае вынужденного долгого пребывания в осаде. Как и всегда, отрядом командовали дон Эстеван, Генри Тресиллиан и гамбусино. Последний, с виду беспечный, на самом же деле зорко следивший за всем окружающим, старался если не ободрить не подверженного никаким страхам дона Эстевана, то внушить ему некоторую надежду. С обычной своей проницательностью он заметил, что время от времени признанный начальник рудокопов, превратившихся в осажденных солдат, бросал безутешные взгляды в направлении палатки, где были сеньора Вилланева и ее дочь. Не страшась ничего, готовый ко всему, что бы ни случилось, Эстеван Вилланева терял свое обычное спокойствие при мысли о жене и дочери Гертруде и о страшной участи, быть может, ожидавшей их в более или менее близком будущем, если не удастся ускользнуть от осаждающих. Гамбусино старался ободрить его, указывая на те средства, которые помогут им еще долго продержаться. На Затерявшейся горе оставалось много дичи и растительности, начиная со знаменитого мескаля, качества которого были известны Педро, и кончая различными сортами мескита, в длинных обвисших стручках которого содержались легко растиравшиеся зерна, годные для приготовления хлеба или приятных на вкус и питательных лепешек, не говоря уже о ядрах еловых шишек, которыми в жареном виде пренебрегать тоже не следовало. Что касается плодов, то горная возвышенность предоставляла разновидности кактуса и между ними питагайя, плоды которого несколько напоминают вкус европейских груш. Генри Тресиллиан мимоходом сорвал несколько штук, радуясь, что может сделать сюрприз сеньоре Вилланева и прелестной дочери ее. Дон Эстеван, не перестававший быть озабоченным, соглашался с гамбусино относительно возможности выдержать долгую осаду; но его страшили бедствия, предстоявшие его людям. Редко бывает, чтобы привыкшие к деятельной жизни работники, очутившись вдруг взаперти на небольшом пространстве и зная о возможности освободиться, не начали бы безумствовать. Эти-то опасения и преследовали дона Эстевана, и, направляясь к бивуаку, он высказывал их. – В конце концов, – сказал он, – незачем питаться одними иллюзиями, и я, прежде всего, не допускаю вероятности, даже возможности, какой-либо помощи извне, а между тем только это и могло бы принести нам пользу. В наших обстоятельствах помочь может лишь случай, а случайности не должны приниматься в расчет. Вы согласны с этим, Педро? Самая важная ошибка была сделана нами, когда, застигнутые врасплох приходом апачей, мы не позаботились отрядить несколько человек в Ариспу, чтобы дать знать властям о положении, в какое мы попали. – Сеньор, – живо возразил гамбусино, – не говорите мне об этой ошибке! Не прошло еще и двух суток с того времени, как мы оказались замкнутыми на этой возвышенности, и она предстала пред нами со всеми непоправимыми своими последствиями; это самый страшный упрек, не перестававший мучить меня. Я никак не могу постичь, как всем нам прежде всего не явилась мысль о такой простой и необходимой мере, лишь только близость индейцев стала очевидна. Я уже двадцать раз собирался сказать вам то, что вы сказали сейчас, и если я не сделал этого, то только потому, что не видел никакой возможности поправить эту непростительную оплошность. Однако не может же быть, чтобы в Ариспе не догадались сами разузнать о нас. Ведь у вас там остались друзья, и в конце концов там должны вспомнить о вас. Несомненно, Затерявшаяся гора очень заброшенное место в пустыне. Однако же и не рассчитывая на какую-либо счастливую случайность, все-таки было бы ошибкой не поднять мексиканский флаг на самой высшей ее точке. Как я только что сказал, можно предположить, что в городе, не получая от нас известий, удивятся и захотят наконец узнать, где мы. Допуская это довольно смелое предположение, ибо при нашем отъезде никто не мог и не должен был предвидеть того, что случилось с нами, я нахожу, что национальный флаг привлечет внимание разведчиков гарнизона Ариспы, если там решат, что мы в опасности. – Вы правы, Педро, – отвечал Эстеван. – На нашей палатке тотчас же по прибытии в бивуак будет вывешен флаг. Но разве не позорно для храбрых людей довольствоваться бездеятельностью на глазах этих краснокожих разбойников? – Ведь вы все-таки не можете действовать, сеньор. Если бы тут были одни мужчины, я бы сказал вам: попробуем! Хотя я все-таки уверен, что мы остались бы на месте. Эти негодяи внизу вооружены не хуже нас и такие же хорошие стрелки, как и большинство наших людей. Кроме того, у них над нами преимущество: у них есть лошади, а следовательно, они могут каждую минуту укрыться от наших выстрелов. Если бы мы могли у выхода в овраг найти полсотни таких коней, как Крузейдер, я первый посоветовал бы вам скомандовать атаку, и держу пари сто против одного, что мы пробились бы сквозь ряды этих негодяев. Вы ведь воевали с апачами, дон Эстеван, и знаете, что в пустыне человек без коня – пропащий человек. – Я полагал, – прервал Генри со всем пылом молодости, – что отважный белый стоит десяти таких краснокожих. – Когда-то это было так, – отвечал гамбусино, – но теперь – нет. На наше несчастье, они, по нашему примеру, приучились к войне и почти привыкли к дисциплине. Во всяком случае, не беспокойтесь, дон Генри; как они ни бдительны, мы все-таки попытаемся доставить им хлопот. – Вы надеетесь, что они в конце концов отступят? – На это я не смею рассчитывать, сеньор, – отвечал гамбусино. – Койоты терпеливы, как коршуны: они умрут от голода в ожидании последнего вздоха добычи, на которую посягают. – Послушать вас, Педро Висенте, нам остается только покориться и умереть, – возможно, позже, но все-таки умереть. – Совсем нет, – живо возразил гамбусино. – Вы предводительствуете храбрыми людьми, дон Эстеван. Они надеются, что вы выведете их из этого положения; пусть же они ни на одну минуту не усомнятся в этом, и пусть в конце концов их надежда не окажется тщетной. – Но как же поддержать, а в особенности – как оправдать такое доверие? – спросил дон Эстеван. – Да, как быть? – проговорил гамбусино, ударяя себя по лбу. – Ответ на это я ищу и до сих пор еще не нашел. Но я найду, сеньор; в этом мозгу должна зародиться мысль о способе освобождения. Может явиться случай, который подскажет нам средство к спасению. Беседуя таким образом об опасностях своего положения, разведчики вернулись в бивуак, где первым их делом было водрузить на горном хребте флаг – национальное трехцветное знамя с сидящим на дереве орлом посередине. Отныне каждый ехавший с юга путешественник должен был заметить это развевавшееся в воздухе знамя и понять, что на вершине Затерявшейся горы происходит что-то особенное. Конечно, осажденные ошиблись бы, рассчитывая на близкую помощь, но они не хотели также и сбрасывать ее со счетов. А пока, ввиду того что противник не мог проникнуть к ним иначе, как со стороны оврага, нельзя ли было изловить их часовых или попытаться проделать еще какую-нибудь смелую штуку, нагнав суеверный ужас на дикарей? Дон Эстеван, боявшийся за нравственное состояние своих людей при продолжительной осаде, конца которой нельзя было и предвидеть, полагал, и конечно, справедливо, что хорошо было бы беспрестанно беспокоить осаждавших с какой-нибудь укрепленной позиции. Но от теории до практики и от проекта до осуществления его – очень далеко. Думая наказать врага, не накажут ли они самих себя и притом без малейшего результата? Молодой и пылкий Генри Тресиллиан настаивал на частых вылазках, надеясь рядом счастливых ударов утомить и сразить врага. Первым их делом было водрузить на горном хребте флаг Но на все эти предложения Педро Висенте покачивал головою. – Вы забываете, – повторял он, – что, если дело будет на равнине, ночью ли, днем ли, мы попадем в руки к этим дикарям; здесь есть женщины и дети, не имеющие возможности следовать за нами и которых вы не захотите бросить… (конечно, Генри никого не хотел бросать). Вы забываете, наконец, простите за повторение, что койоты имеют лошадей и что, даже если допустить частный успех нашей атаки, противники наши все-таки достаточно многочисленны. Дон Эстеван, осторожный по природе, как и все действительно храбрые люди, признал благоразумие этих слов. – К несчастию, вы правы, сеньор Висенте. И после минутного молчания он продолжил: – Все, что у меня есть самого дорогого на свете, находится здесь, на этом неприступном возвышении, где мы, найдя, благодаря вам, убежище, еще относительно счастливы. Но, не говоря уже о том, что мысль увидеть свою жену и дочь в руках апачей причиняет мне страшные мучения, я не могу также забыть и этих преданных людей, последовавших за нами, которые вместо ожидаемого богатства могут обрести самую ужасную смерть. Моя совесть говорит мне, что, раз мы привели их сюда, мы должны также и вывести их отсюда. Согласны ли вы со мной, Тресиллиан? – Разумеется, – отвечал англичанин. – Как и вы, сеньор, я считаю это нашей непременной обязанностью: сначала их спасение, а потом уж, если возможно, и наше. Затем как истинный англичанин, невольно вспомнив о неудавшемся дорогом предприятии, он продолжал, указывая негодующим жестом на стан индейцев: – Между нами и верной удачей стоят лишь эти негодяи-апачи. Сразу или поодиночке, но надо их уничтожить. Пусть не говорят, сеньор Висенте, что открытые вами прииски представляют лишь мертвый капитал потому только, что случаю захотелось поставить против нас этих волков Соноры. Ничем больше нельзя было задеть гамбусино, как этими словами. Потеря открытого им богатства выводила его из себя, и, угрожая дулом ружья в направлении стана апачей, он воскликнул: – О, если бы существовал хоть какой-нибудь шанс на уничтожение этих дикарей, то Педро Висенте первый попросил бы начать битву! Но я не вижу ни одного, сеньор. Надо бы придумать что-нибудь такое, что спасло бы нас или хотя бы подало надежду на спасение. Давайте же думать! Ради бога, придумаем что-нибудь! – Не в этой же тюрьме, – вскричал Генри, – может представиться какая-нибудь удача! А там, внизу – кто знает? Счастье часто бывает на стороне смелых…