Он направился прямо к палатке сеньоры Вилланева, которую защищали дон Эстеван, Роберт Тресиллиан, Генри и гамбусино. Несмотря на малочисленность, бойцы имели при себе кроме ружей еще ножи и пистолеты. Не двигаясь с места, они храбро ожидали врага. Педро живо скомандовал: – Дайте мне выстрелить первому, сеньоры, и когда медведь обернется лизнуть свою рану, то метьте все под левую лопатку. Опустившись на одно колено, гамбусино прицелился. Момент был самый подходящий. Огромное животное находилось уже на расстоянии лишь десяти футов от палатки, когда грянул выстрел Педро. Как он и предвидел, раненый медведь, как и в первый раз, обернулся лизнуть рану, и движение это оставило открытой левую лопатку. Четыре ружья одно за другим выпустили свои восемь пуль в эту цель, и все удачно: в шкуре животного образовалось зияющее отверстие величиною почти в человеческую голову. Ножи, пистолеты и вновь заряженные другими рудокопами ружья не пришлось пускать в ход. Медведь издох, прежде чем эхо всех этих выстрелов смолкло. Описанная нами сцена произошла гораздо скорее, чем мы успели рассказать ее. В действительности с момента появления животных на лужайке и до падения их обоих мертвыми посреди бивуака прошло лишь несколько минут. Исход, однако, мог быть и совсем другой. Обыкновенно борьба с бурыми медведями кончается менее счастливо, известны многочисленные случаи, когда под лапами разъяренного зверя погибала чуть ли не половина лагеря. Все пули рудокопов попали в цель благодаря близкому расстоянию, с которого они стреляли, так как крепкая и густо обросшая шкура бурых медведей почти непроницаема для пуль, и бывали случаи, что, получив с полдюжины ран, звери удалялись как ни в чем не бывало. Все поспешили к телу несчастного ребенка. – Это Паблито Роайс, – раздался женский голос. И все участливо воскликнули: – Бедный, бедный Паблито! Отчаянию матери не было границ. Невозможно было оторвать ее от тела сына; с пылкостью женщин своей страны она рвала на себе волосы, оглашая воздух криками. Безумная любовь к ребенку побуждала ее желать собственной смерти. Все сочувствовали ей от чистого сердца. Во время этой тревоги на лугу ничего нового не произошло. Индейцы, без сомнения, поняли причину выстрелов, доносившихся до них. Как только все стихло, Генри убедился, что Крузейдер был на том же месте. Больше этого молодой Тресиллиан и не мог пожелать. Похоже, краснокожие еще не заметили коня. Но это не могло продолжаться долго; злополучное ржание красавца Крузейдера неминуемо привлечет их внимание, и они не замедлят пуститься за ним в погоню. Вскоре Генри с прискорбием увидел, как человек пятьдесят краснокожих всадников степенно и организованно вышли из корраля и начали развертывать свой фронт, чтобы окружить коня. Крузейдер прекрасно видел их, но продолжал есть траву, как бы не замечая опасности и желая лишь получше набить себе брюхо после столь длительного поста. На расстоянии нескольких шагов от него находился ручей; казалось, конь ни о чем больше не мечтал: вода и трава – вот и все, чего он мог желать. Койоты приближались. Крузейдер не двигался с места. Неужели же, устояв в первый раз, он легко попадет теперь им в руки? Сердце Генри сжалось. – На этот раз, – сказал один из его товарищей по караулу, – конечно, Крузейдер будет взят. – Как знать… – возразил Педро, возвращавшийся из бивуака. – Я буду очень удивлен, если Крузейдер попадется в такую грубую ловушку. Скорее, он сыграет какую-нибудь шутку с краснокожими… Вот, погодите. Действительно, дикари, появившиеся, в свою очередь, вблизи ручья, с радостью увидели, что он был превращен ливнем в непроходимый поток, окруженный настоящей пропастью. Все теснее и теснее суживался круг индейцев. Крузейдер должен был очутиться, по-видимому, между ними и потоком, и им оставалось сделать лишь несколько шагов, чтобы завладеть конем. Они были уверены, что ни одно животное, одаренное самым обыкновенным инстинктом, не рискнет броситься в шумящие воды потока из-за гораздо меньшей опасности – быть пойманным. Но они ошибались в этом. Увидев себя уже почти в руках индейца, руководившего этой вылазкой, Крузейдер сделал великолепный прыжок, бросился в самую середину волн, исчез в облаках рассыпавшейся вокруг него брызгами пены и немного спустя очутился на другом берегу. На мгновение он остановился, отряхнул гриву и пустился по направлению к большому соседнему лесу, где и скрылся окончательно. – Ну, что я вам говорил?! – вскричал Педро. – Крузейдер одурачил их. Этот конь – просто сущий бес. Никогда бы он так спокойно не стоял там, если бы не был уверен, что только он один может перебраться через наполнившийся от дождя ручей. Генри Тресиллиан не сходил со своего поста. С сильно бьющимся сердцем переживал он эту новую победу своего коня. Когда он увидал, как одураченные индейцы понуро повернули к своему лагерю, глубокий вздох вырвался из его груди. Глава XIII Жизнь на затерявшейся горе Вслед за описанными нами событиями наступил период относительного спокойствия, во время которого обе стороны наблюдали друг за другом. Осаждавшие, не помышляя, по-видимому, о приступе, в то же время не оставались бездеятельными. С возвышенности видно было, как они ходили взад и вперед, исчезая и появляясь вновь. Можно было подумать, что им доставляло удовольствие прогуливаться вокруг горы. Но с какой целью? Это-то и старались узнать осажденные. Подобного рода дозоры происходили главным образом ночью и почти беспрерывно. С высоты горы, когда позволял ночной свет, дон Эстеван и товарищи его следили за этими таинственными передвижениями. Индейцы с необыкновенным вниманием осматривали гору со всех сторон. – Если бы мы не были уверены, – сказал однажды вечером дон Эстеван, – что наша крепость, за исключением оврага, неприступна со всех сторон, то можно было бы подумать, что эти дьяволы еще не отказались от мысли забрать нас здесь. – Их движения вокруг горы имеют двойную цель, – сказал гамбусино, – узнать, не смогут ли они взобраться наверх или, еще скорее, не сможем ли мы сойти. Перспектива продолжительной осады выводит их из терпения; но ничего, пусть продолжают. Со своей стороны, в ожидании лучшего, я хочу лишь одного, чтобы хоть один из этих негодяев прошелся поближе к моему штуцеру. – Это едва ли возможно, – сказал Генри Тресиллиан, – смерть вождя послужила им уроком. – Как знать?.. – возразил, усмехаясь, гамбусино. – Видя нас такими спокойными, им не нынче, так завтра захочется же наконец подойти ближе хотя бы для того, чтобы нам слышнее были их ругательства. Вот этим-то моментом и надо будет воспользоваться, чтобы уложить несколько человек. Главное, надо предоставить им на некоторое время возможность думать, что они могут рассчитывать на безнаказанность. Как бы в подтверждение слов Педро Висенте, в ту же минуту два-три индейца, отделившись от отряда, приблизились к горе и остановились на порядочном расстоянии. Очевидно, они о чем-то сильно спорили между собою, так как шум их голосов долетал до площадки. Гамбусино, знакомый со всеми местными наречиями, стал прислушиваться, сделав знак своим товарищам соблюдать самое строгое молчание. Спустя несколько секунд он объяснил, в чем было дело. – Эти собаки, – сказал он, – зная Затерявшуюся гору так же прекрасно, как и ваш покорный слуга, справляются, нет ли кроме оврага еще какой-нибудь тропинки, по которой мы под покровом темной ночи могли бы ускользнуть, вот почему в продолжение нескольких дней с таким неослабным вниманием они следят за нами. Но вот, кажется, двое из них в пылу разговора забыли об осторожности. Не время ли теперь, дон Генри, испробовать силу нашего оружия? Вы метьте в правого, – добавил он, – а я возьму левого, и постараемся хорошенько… Вскоре среди тишины грянул двойной выстрел, и оба индейца скатились со своих коней. Затем послышался галоп испуганных животных и те же самые крики, которыми сопровождалась смерть вождя. – Ревите, – философски произнес гамбусино, – рев койотов не воскрешает мертвых. Педро Висенте угадал: главной целью наблюдения дикарей за горой было желание убедиться в том, что у осажденных не было возможности бежать, а поэтому совершенно бесполезно было рассеиваться вокруг и расходовать силы, которыми они располагали. Скоро, впрочем, появилось доказательство тому. Подняв трупы двух убитых дикарей, индейцы вернулись в свой стан и, кроме как у входа в овраг, больше уже нигде ие ставили часовых. На другой день с утра, после завтрака, состоявшего из медвежьего окорока и разных консервов, дон Эстеван нашел нужным осмотреть возвышенность и убедиться, не было ли тут поблизости еще бурых медведей и не угрожал ли мексиканцам переполох, подобный вчерашнему. Предводительствуемые главным инженером, мексиканцы сильными взмахами топора и заступами проложили тропинки сквозь густой лесок и дошли до такого места, куда никогда еще не ступала нога человека. Множество незнакомых птиц, завидя их, улетали в испуге; из травы и переплетавшихся между собой ветвей показывались странные животные. Под травой и мхом, главным образом, скрывались пресмыкающиеся: мокрицы, огромные ящерицы, необыкновенно странные рогатые лягушки и изрядное количество гремучих змей, называемых так по причине шума, производимого трением их покрова при разгибании колец. Они скользнули под сухие листья, но напрасно старались убежать незамеченными. Их выдавал звонкий шорох, и рудокопы беспощадно убивали их. Педро дошел в своих шутках даже до того, что бросал их мертвыми по направлению индейского лагеря, чтобы напомнить индейцам бывшего их вождя и неожиданную его смерть. Четвероногие попадались тоже нередко; время от времени охотники убивали про запас то антилопу, то дикую козу, не говоря уже о более скромной дичи, как зайцы и кролики. Большие волки и шакалы также водились в этой чаще, едва ли замеченные до этих пор каким-нибудь заблудившимся разведчиком. Их также не пощадили, и коршуны на некоторое время были обеспечены добычей. Но сколько ни искали вокруг, ни один медведь, ни черный, ни бурый, не показывался из берлоги. Неужели же те два медведя были единственными представителями своего рода? Охота продолжалась целый день, сопровождаясь различными случайностями; они готовились уже засветло вернуться в бивуак, как вдруг двойной сигнал гамбусино и его товарища Генри Тресиллиана, бывших все время во главе охотников, показал, что случилось что-то важное. Их поспешили догнать и увидели на лужайке новую пару медведей. Поднявшись на дыбы, звери стояли у входа в чащу, темное отверстие которой выделялось в каменистой массе. Непрерывные выстрелы из ружей и карабинов встревожили их; однако они не обнаруживали никакого опасного намерения и не двигались от входа в пещеру, готовясь укрыться при первой тревоге. Так, по крайней мере, предполагал Педро Висенте и просил дона Эстевана запретить стрелять. Все приготовили было уже оружие и теперь вопросительно смотрели на гамбусино. – Вот опасные соседи, – сказал дон Эстеван, – которых надо уничтожить как можно скорее. Сознавать их пребывание в этих местах не особенно утешительно, и если мы сейчас же не избавимся от них, то беспрестанно будем меж двух огней. Не находите ли вы, Педро, что общий залп… – Быть может, это и удалось бы, – прервал его гамбусино, – но предположите вдруг, сеньор, что мы не раним их насмерть – а это при непроницаемости их шкуры очень возможно, – и что, по крайней мере, одно из этих животных ускользнет от нас и бросится прямо на бивуак, где подобного визита не ожидают. – Вы правы, – согласился дон Эстеван. – Но не можем же мы удалиться с мыслью, что оставили в живых подобных зверей? – Конечно, нет, – сказал Педро, – нужно избавиться от них, но с возможно меньшим риском. С вашего позволения, на сей раз это уже будет мое дело; я попрошу лишь, чтобы все удалились и взобрались бы на эти деревья. А затем не допускайте ни одного крика и предоставьте мне действовать. Часть возвышенности, на которой они находились, была на расстоянии не более четырехсот метров по прямой линии от края горы, выходившего против стана апачей. Гора эта по направлению к равнине представляла собой плоскость слегка наклонную, но ровную, как огромная металлическая плита. Сверху донизу почти все было голо; это были бесплодные скалы без трещин. Лишь на верхнем краю, в расщелине, где скопилась земля, наклонившись вперед, росло дерево, главная ветвь которого высотою в шесть футов могла выдержать тяжесть человека. Когда все охотники разместились по деревьям, очутившись вне опасности, гамбусино зарядил оба ствола и мерным шагом направился к медведям. Как это легко представить себе, все взоры были прикованы к смелому охотнику, очевидно, рисковавшему своей жизнью, готовясь к опасному подвигу. Оба медведя, все еще стоявшие на задних лапах, казалось, сами были смущены такой смелостью и медленно пятились назад, все-таки глухо, яростно рыча и непомерно вытягивая свои неумолимые когти. Педро Висенте по-прежнему приближался спокойным и размеренным шагом. Не доходя шагов пятидесяти до медведей, он начал ругать их, и на брань эту они отвечали все более и более усиливавшимся рычанием. Он подошел еще ближе и с особенным наслаждением стал швырять в них камни. Это было уж слишком. Разъяренные чудовища грузно опустились на передние лапы, в продолжение нескольких секунд втягивали в себя воздух, и беспощадная погоня, спровоцированная гамбусино, началась.